Таймлесс. Изумрудная книга

Его попытки были успешны. Если можно так сказать. Я, например, не возражала бы против того, чтобы провести так весь остаток дня и, может даже, всю мою жизнь — в его объятиях на зеленом диване в 1953 году. Но в какой-то момент он немного отстранился от меня, оперся на локти и посмотрел сверху вниз.

— Я думаю, нам лучше остановиться, иначе я за себя не ручаюсь, — сказал он, с трудом дыша.

Я ничего не сказала. Почему он должен чувствовать себя иначе, чем я? Разве что я вряд ли бы сумела остановиться. Я подумала, не стоит ли мне по этому поводу обидеться. Но долго размышлять на эту тему я не смогла, потому что Гидеон глянул на часы и подскочил как ужаленный.

— Э-э-э… Гвен, — сказал он торопливо. — Время почти вышло. Тебе нужно что-то сделать с прической — скорее всего, они уже собрались в кружок вокруг хронографа, чтобы встретить нас, когда мы вернемся.

Я вздохнула.

— О боже, — сказала я несчастным голосом. — Но нам еще нужно обсудить, что будет дальше.

Гидеон нахмурил лоб.

— Им придется отложить операцию, а может, мне удастся их уговорить отправить меня на оставшиеся два часа в 1912 год. Нам необходимо поговорить с Люси и Полом, причем срочно!

— Мы можем сегодня вечером вместе отправиться к ним, — сказала я, хотя мысль об этом вызывала у меня тошноту. Приятно с вами познакомиться, мама и папа.

— Забудь об этом, Гвен. Они никогда не пустят тебя со мной в 1912 год, разве что граф даст недвусмысленное распоряжение.

Гидеон протянул мне руку, помог подняться на ноги и неловко попытался разгладить волосы, которые он сам же и спутал.

— Как хорошо, что у меня дома случайно есть собственный хронограф, — сказала я, так небрежно, как только могла. — Который, кстати, прекрасно работает.

Гидеон уставился на меня.

— Что?!

— Да перестань. Ты знал — иначе как я могла встречаться с Лукасом?

Я положила руку на живот, где как раз возникло чувство, будто я катаюсь на карусели.

— Я думал, ты нашла какой-то способ встречаться с ним во время элапсации…

Гидеон растворился в воздухе. Я последовала за ним через несколько секунд, успев пару раз пригладить волосы.

Я была уверена, что когда мы вернемся, в комнате будет полно Хранителей, рассерженных самодеятельностью Гидеона (тайно я надеялась увидеть мистера Марли с синяком под глазом, стоящего в углу и настаивающего, чтобы на Гидеона надели наручники), но на самом деле меня встретила тишина. В комнате были только Фальк де Вилльер и мама. Она сидела на стуле и мяла руки. Это была жалкая картина. Она посмотрела на меня заплаканными глазами. На щеках были размытые пятна от туши для ресниц и теней для век.

— А вот и вы, — сказал Фальк. Его голос и выражение лица были нейтральными, но я не исключала, что под этим спокойным фасадом клокотал гнев. Его волчьи янтарные глаза странно блестели.

Гидеон, стоявший рядом со мной, непроизвольно выпрямился и поднял подбородок, готовясь получить головомойку. Я быстро схватила его за руку.

— Он не виноват, это я не хотела одна элапсировать, — зачастила я. — Гидеон не специально нарушил план…

— Всё хорошо, Гвендолин. — Фальк устало улыбнулся. — Сейчас многое идет не по плану. — Он потер лоб и искоса бросил взгляд на маму. — Нам очень жаль, что ты услышала наш разговор сегодня днем… что ты таким образом узнала… Мы совершенно не хотели такого… — Он опять посмотрел на маму. — Такую важную информацию следовало бы преподнести намного бережнее.

Мама молчала и изо всех сил старалась сдержать слезы. Гидеон сжал мою руку.

Фальк вздохнул.

— Я думаю, Грейс и тебе — вам есть, что сказать друг другу. Мы оставим вас одних, — сказал он. — Перед дверью стоит адепт, он отведет вас наверх, когда вы закончите. Ты идешь, Гидеон?

Неохотно Гидеон отпустил мою руку и поцеловал в щеку. При этом он шепнул: «Ты сможешь, Гвен. А потом мы поговорим о том, что ты прячешь у себя дома». Мне понадобилось все самообладание, чтобы не вцепиться в него и не закричать: «Прошу тебя, останься здесь». Я молча подождала, пока он и Фальк вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. Потом повернулась к маме и попыталась улыбнуться.

— Меня удивляет, что они тебя допустили в святая святых.

Мама встала, шатаясь, как старуха, и криво улыбнулась в ответ.

— Они завязали мне глаза. То есть, он — с лицом, как луна. У него была разбита губа, и я думаю, что он поэтому затянул узел изо всех сил. Было ужасно больно, но я не рискнула пожаловаться.

— Знакомо. — Разбитая губа мистера Марли волновала меня весьма умеренно. — Мам…

— Я знаю, ты ненавидишь меня сейчас. — Мама не дала мне ничего сказать. — И я это понимаю. Абсолютно.

— Мам, я…

— Мне ужасно, ужасно жаль! Я не должна была позволить всему этому случиться. — Она сделала шаг ко мне и вытянула руки, чтобы тут же уронить их бессильно. — Я всегда так боялась этого дня! Я знала, что когда-нибудь он придет, и чем старше ты становилась, тем больше я боялась. Твой дедушка… — Она запнулась, но потом набрала побольше воздуха и продолжила: — «Твой отец и я собирались вместе тебе обо всем рассказать, когда ты подрастешь и сумеешь понять и принять правду».

— Значит, Лукас тоже знал?

— Конечно! Он спрятал Люси и Пола у нас в Дареме, и это была его идея, что я должна сделать вид, будто я беременна, чтобы выдать младенца — тебя — за нашего собственного. Люси под моим именем ходила на обследования во время беременности, она и Пол жили у нас четыре месяца, пока твой папа оставлял по всей Европе фальшивые следы. Это было превосходное убежище. Моей беременностью никто не интересовался. Ты должна была родиться в декабре, а значит для Хранителей и семьи не представляла никакого интереса. — Мама посмотрела мимо меня на ковер, и ее взгляд стал стеклянным. — Мы до последнего момента надеялись, что Люси и Полу не нужно будет прыгать в прошлое с хронографом. Но один из частных детективов Хранителей заинтересовался нашим жилищем… — Ее передернуло от воспоминаний. — Мой папа еще успел нас вовремя предупредить. У Люси и Пола не было выбора — им нужно было бежать, оставив тебя у нас. Ты была крошечным младенцем со смешным хохолком темных волос и огромными голубыми глазами. — У нее по щекам текли слезы. — Мы поклялись защищать тебя, Николас и я, и мы с самой первой секунды любили тебя, как собственное дитя.

Я сама не заметила, как начала плакать.

— Мам…


— Знаешь, мы никогда не хотели иметь детей. В роду Николаса было так много болезней, а я всегда думала, что из меня не получится хорошей матери. Но все изменилось, когда Люси и Пол доверили нам тебя. — Слезы текли по маминым щекам не переставая. — Ты… ты сделала нас счастливыми. Ты полностью переменила нашу жизнь и показала, какими чудесными бывают дети. Если бы не было тебя, Ник и Каролина наверняка не появились бы на свет.

Из-за рыданий она не могла дальше говорить. Я не выдержала и рванулась к ней, чтобы обнять.

— Все хорошо, мама! — пыталась я сказать, но из моего рта выходили только булькающие звуки.

Но мама, казалось, все поняла, она крепко обхватила меня руками, и мы довольно долго не могли ни разговаривать, ни прекратить плакать.

Пока Ксемериус не просунул голову сквозь стену и не сказал: «А, вот ты где!». Он протиснул остальное тело в комнату и перелетел на стол, откуда с любопытством уставился на нас.

— О господи! Уже два комнатных фонтана! Похоже, что снятая с производства модель «Ниагарский водопад» продавалась со скидкой.

Я мягко освободилась от мамы.

— Нам нужно идти, мам. У тебя случайно нет носовых платков?

— Если нам повезет! — Она порылась в сумке и протянула мне платок. — Почему у тебя тушь для ресниц не размазалась? — спросила она со слабой ухмылкой.

Я громко высморкалась.

— Боюсь, она вся осталась на футболке у Гидеона.

— Похоже, он действительно очень милый юноша. Хотя я должна тебя предупредить… эти парни де Вилльер всегда приносят проблемы девушкам Монтроуз. — Мама открыла пудреницу, посмотрела на себя в зеркальце и вздохнула. — Ой-ой-ой. Я выгляжу как мать Франкенштейна.

— Точно. Поможет только мочалка, — сказал Ксемериус. Он прыгнул со стола на сундук в углу и склонил набок голову. — Кажется, я много пропустил! Там наверху, между прочим, все всполошились. Везде торчат важные персоны в черных костюмах, а Марли, этот дуралей, выглядит так, как будто получил по морде. И, Гвендолин, все ругают твоего милого юношу — очевидно, он порушил все их планы. Кроме того, он доводит всех до белого каления, беспрерывно идиотски счастливо улыбаясь.

И хотя у меня абсолютно не было повода, я должна была внезапно сделать то же самое — идиотски счастливо улыбнуться. Мама посмотрела на меня поверх пудреницы.

— Ты меня прощаешь? — спросила она тихо.

— Ах, мама. — Я крепко обняла ее, и она уронила все, что было у нее в руках. — Я тебя так сильно люблю!

— О, я умоляю, — застонал Ксемериус. — Сейчас опять начнется. Тут и так достаточно сырости!



— Так я себе представляю небеса, — сказала Лесли и повернулась еще раз вокруг себя, чтобы прочувствовать атмосферу костюмерной. Ее взгляд скользил по полкам с туфлями и сапожками из всех эпох, дальше к шляпам, оттуда к казавшимся бесконечными стойкам для одежды и в конце — назад к мадам Россини, которая открыла нам двери в этот рай. — А вы — добрый боженька.

— Какая ты миленькая. — Мадам Россини улыбнулась ей и из «миленькая» получилось «мьильенькая».

— Да, я тоже так считаю, — сказал Рафаэль.

Гидеон весело посмотрел на него. Я понятия не имела, как ему удалось после неприятностей сегодняшнего дня получить у Фалька согласие (может, дядя Гидеона был скорее овечкой в волчьей шкуре, чем наоборот?), но мы действительно получили официальное разрешение — включая Лесли и Рафаэля — взять напрокат одежду в костюмерной под надзором мадам Россини. Мы встретились ранним вечером перед входом, и Лесли была так возбуждена от мысли, что сейчас зайдет в штаб-квартиру Хранителей, что едва могла стоять на месте. Она была в восторге, хотя и не увидела ничего из тех комнат и залов, которые я ей описывала, а только прошлась по обычному коридору до ателье.

— Ты замечаешь? — шептала она. — Тут пахнет загадками и тайнами. О боже, как я это люблю!

В костюмерной она была близка к гипервентиляции. В других обстоятельствах я себя чувствовала точно так же. Я и ателье мадам Россини считала райским садом, но здесь… здесь все было во много раз круче. Но, во-первых, я получила за прошедшее время закалку в отношение одежды, а во-вторых, мои голова и сердце были заняты другим.

— Конечно, не только я пошила все эти костюмы, это коллекция Хранителей, которую начали собирать двести лет тому назад, и с тех пор она постоянно растет. — Мадам Россини сняла со стойки чуть пожелтевшее кружевное платье, и Лесли восторженно вздохнула. — Многие исторические экземпляры годятся только для рассматривания, но не для современных путешествий во времени. — Она осторожно повесила платье обратно. — И даже костюмы, изготовленные дли предыдущего поколения, не отвечают требуемым стандартам.

— Другими словами, все эти изумительные платья просто висят здесь и портятся? — Лесли сочувственно погладила кружевное платье.

Мадам Россини пожала круглыми плечами.

— Это бесценный материал для любования, даже для меня. Но ты права, очень жаль, что их так редко используют. Тем лучше, что вы сегодня вечером сюда пришли. Вы будете самыми прекрасными на этом балу, mes petite!

— Это не бал, мадам Россини, это просто скучная вечеринка, — сказала Лесли.

— Вечеринка настолько скучна, насколько скучны ее гости, — энергично ответила мадам Россини.

— Совершенно верно, я тоже придерживаюсь этого девиза, — сказал Рафаэль и посмотрел сбоку на Лесли. — Что ты скажешь, если мы оденемся как Робин Гуд и леди Мэриен? Они всегда носили зеленое. — Он напялил на себя женскую шляпку. — И каждый будет видеть, что мы — пара.

— Хм-м-м, — произнесла Лесли.

Мадам Россини в хорошем настроении шла вдоль стоек, что-то напевая.

— О, как замечательно! Я так рада! Четыре молодые персоны — что может быть лучше?

— Ну, у меня есть пара идей, — прошептал Гидеон, прижав губы к моему уху. — Слушай, вы должны ее немного отвлечь, чтобы я мог стянуть пару тряпок для нашего путешествия в 1912 год. — И произнес громко: — Если можно, я надену зеленый костюм, который я вчера надевал, мадам Россини.

Мадам Россини быстро обернулась к нам.

— Зеленый костюм, который вчера?.. — Она подняла одну бровь.