Тайная жизнь пчел

Она принялась заплетать распустившиеся косички.

— Чего это вдруг ты решила делать из этого секрет?

У меня не было времени, чтобы раскладывать по полочкам свои причины. Мне хотелось сказать: Потому что я просто хочу побыть нормальной — не беженкой, ищущей свою мать, а обыкновенной девочкой, приехавшей летом погостить в Тибурон, Южная Каролина. Мне нужно время, чтобы завоевать доверие Августы, чтобы она не отослала меня обратно, как только узнает что я натворила. И все это было правдой, но в то же время я понимала, что это не может полностью объяснить, почему мне так не хочется говорить с Августой о своей матери.

Я подошла и стала помогать Розалин заплетать косички, заметив, что мои руки слегка дрожат.

— Просто пообещай мне, что ты ничего не скажешь.

— Это твой секрет, — сказала она. — Делай с ним что хочешь.





* * *


На следующее утро я рано проснулась и вышла наружу. Дождь прекратился, и солнце проглядывало сквозь разрывы в облаках.

За медовым домиком во все стороны тянулся сосновый лес. Я насчитала четырнадцать ульев, стоящих вдалеке под деревьями. Они сверкали белизной и казались размером с почтовую марку.

Накануне вечером во время ужина Августа сказала, что у нее двадцать восемь акров земли, которые оставил ей дедушка. Любой человек может затеряться в этаком городке в двадцать восемь акров, тем более девочка, вроде меня.

Свет полился в щель между облаками с красной окантовкой, и я пошла за ним по тропинке, ведущей от медового домика к лесу. Я прошла мимо детской коляски, полной садовых инструментов. Она стояла рядом с грядками, на которых росли помидоры, привязанные к деревянным столбикам обрывками нейлоновых чулок. Вперемежку с помидорами росли оранжевые циннии и бледно-лиловые гладиолусы, склонившиеся к земле.

Сестры любили птиц, это было видно. Там была бетонная купальня для птиц и масса кормушек — выдолбленные тыквы и ряды сосновых шишек, намазанных арахисовым маслом.

Там, где трава уступала лесу, я обнаружила каменную стену, грубо скрепленную цементом. Высотой по колено, но чуть ли не пятидесяти ярдов в длину, она тянулась вдоль участка и внезапно заканчивалась. Было непохоже, что от нее могла быть какая-то польза. Тут я заметила крошечные кусочки сложенной бумаги, засунутые в щели между камнями. Я прошла вдоль всей стенки, и везде было то же самое — сотни кусочков бумаги.

Я вытащила один и развернула, но написанное так расплылось от дождя, что нельзя было ничего разобрать. Я вынула другой. Бирмингем, 15 сентября четыре маленьких ангела мертвы.

Я сложила листок и засунула обратно, чувствуя себя, сделавшей что-то плохое.

Перешагнув через стенку, я пошла по лесу, пробираясь между невысокими папоротниками сине-зеленого цвета, стараясь не повредить узоры, над которыми все утро усердно трудились пауки. Было ощущение, словно мы с Розалин действительно обнаружили Затерянный Город Брильянтов.

Вскоре послышался шум бегущей воды. Услышав этот звук, невозможно не отправиться на поиски его источника. Я углубилась дальше в лес. Растительность стала гуще, цепкий кустарник хватал меня за ноги, но я все же нашла ее — маленькую речку, ненамного больше той, где мы купались с Розалин. Я смотрела на ее течение, на ленивую рябь, время от времени возникающую на поверхности.

Сняв ботинки, я вошла в воду. Илистое дно просачивалось сквозь пальцы ног. Прямо передо мной с камня в воду шлепнулась черепаха, напугав меня до полусмерти. Лучше было не думать, с какими еще существами я могла здесь повстречаться — змеи, лягушки, рыбы, целый речной мир кусачих насекомых. И я не думала.

Когда я надела ботинки и пошла назад, солнце уже светило вовсю, и мне захотелось, чтобы все так навсегда и осталось — ни Т. Рэя, ни мистера Гастона, ни той троицы, которая избила Розалин до потери чувств. Лишь лес, промытый дождем, да восход солнца.





ГЛАВА ПЯТАЯ




Давайте на секунду представим, что мы достаточно малы, чтобы последовать за пчелой в улей. Как правило, первое, к чему нам придется привыкать, — это темнота…

«Исследуя мир общественных насекомых»



Первая неделя в доме Августы была истинным отдыхом и утешением. Мир время от времени преподносит такие подарки — краткие передышки среди постоянного кошмара. Удар гонга — и боксер идет в свой угол, где некто льет бальзам на его израненную жизнь.

За всю эту неделю никто ни разу не заговорил о моем отце, который, предположительно, погиб под трактором, или о моей неведомой и загадочной тетушке из Виргинии. Календарные сестры нас просто приютили.

Первое, что они сделали, — позаботились об одежде для Розалин. Августа села в свой грузовичок и отправилась прямиком в магазин, где купила для Розалин четыре пары трусов, бледно-голубую ночную сорочку, три балахонистых платья в гавайском стиле и бюстгальтер, в котором можно было таскать булыжники.

— Это не благотворительность, — сказала Розалин, когда Августа выложила все это на кухонный стол. — Я за все расплачусь.

— Вы сможете это отработать, — сказала Августа. Вошла Мая с йодом и ватными тампончиками и начала обрабатывать швы на лбу Розалин.

— Кто-то вас порядком отчебучил, — сказала Мая, а через мгновение она уже пела «О, Сюзанна!» так же неистово, как и накануне.

Июна резко подняла голову, оторвавшись от разглядывания покупок на столе.

— Ты снова поешь эту песню, — сказала она Мае. — Почему бы тебе не извиниться?


Мая уронила свой тампон на стол и вышла из кухни.

Я посмотрела на Розалин, и та пожала плечами. Июне пришлось самой промывать Розалин швы; такое занятие ей не нравилось — я видела это по ее сжатым губам.

Выскользнув из кухни, я пошла искать Маю. Я собиралась ей сказать: Я спою «О, Сюзанна!» вместе с тобой от начала до конца, но ее нигде не было видно.





* * *


Именно Мая научила меня медовой песенке:

Положи мне на могилку

Улей с пчелками живыми,

Пусть их мед в мой сон сочится

Капельками золотыми,

Пусть во сне том беспробудном

Вечный рай мне будет сниться.

Чтоб с горшочком меда чудным

Не могла я разлучиться.[4]





Мне страшно нравилась наивность этой песенки. Пение позволяло мне вновь почувствовать себя нормальным человеком. Мая пела песенку на кухне, раскатывая тесто или нарезая помидоры, а Августа напевала ее, когда клеила этикетки на банки с медом. Песенка полностью соответствовала жизни в этом доме.

Мы жили медом. Мы проглатывали ложку меда утром, чтобы проснуться, и еще одну вечером, чтобы заснуть. Мы съедали по ложке за каждым приемом пищи, чтобы успокоить свой ум, упрочить запас жизненных сил и избежать смертельных болезней. Мы мазались медом, дезинфицируя порезы и смягчая потрескавшиеся губы. Мы добавляли его в ванну, в крем для кожи, в чай с малиной и в печенье. Ничто не могло избежать меда. За неделю мои тощие руки и ноги округлились, а кудряшки на голове преобразились в шелковистые волны. Августа говорила, что мед — это амброзия богов и шампунь для богинь.

Я проводила время с Августой в медовом домике, пока Розалин помогала Мае по хозяйству. Я научилась вести нагретый паром нож вдоль супера, срезая слой воска с сот, и заряжать соты в центрифугу. Я регулировала пламя в парогенераторе и меняла нейлоновые чулки, через которые Августа фильтровала мед в баке-отстойнике. Я схватывала все так быстро, что как-то раз Августа даже назвала меня чудом. Она прямо так и сказала: Лили, ты — чудо.

Больше всего мне нравилось заливать воск в формы для свечей. На каждую свечку уходило по фунту воска, и Августа вдавливала туда крошечные фиалки, которые я собирала в лесу. Она рассылала заказы в магазины, которые находились в Мэйне и Вермонте или даже еще дальше. Люди покупали у Августы так много меда и свечей, что она не успевала их изготавливать. Еще у нас были жестянки с многоцелевым воском «Черная Мадонна» для особых клиентов. Августа говорила, что от этого воска будет плавать рыболовная леска, станет прочнее нитка, мебель будет блестеть, окно перестанет заклинивать, а воспаленная кожа засияет, как попка младенца. Пчелиный воск был чудодейственным средством.

Мая и Розалин сразу поладили. Мая была бесхитростной. Я не имею ввиду — умственно отсталой, поскольку в некотором смысле она была вовсе не глупой и постоянно читала поваренные книги. Я имею в виду, что она была наивной и непритязательной — взрослая женщина и ребенок в одном флаконе, плюс чуточку безумия. Розалин говорила, что Мая — несомненный кандидат в психушку, но при этом та все равно ей очень нравилась. Я заходила на кухню, а они могли стоять там плечом к плечу возле раковины, очищая кукурузные початки, и болтать. Или они могли мазать сосновые шишки арахисовым маслом для птиц.

Именно Розалин раскрыла тайну «О, Сюзанны!». Она сказала, что пока все хорошо, Мая ведет себя как нормальный человек, но стоит ей вспомнить или узнать о чем-нибудь неприятном — вроде швов на голове Розалин или гниющих помидоров, — и Мая начинает петь «О, Сюзанна!». Это было ее личным способом борьбы с неприятностями. Но это срабатывало только в случаях с помидорами, но не более того.

Пару раз она рыдала так сильно, крича и выдирая себе волосы, что Розалин приходилось вызывать Августу из медового домика. Августа без липших слов отправляла Маю к каменной стенке. Это было единственным, что могло привести ее в чувство.

Мая не позволяла ставить в доме мышеловки, поскольку не могла вынести мысли о страдающей мыши. Но что действительно бесило Розалин, так это то, что Мая ловила пауков и выносила их из дома в совке для мусора. А мне как раз это в ней нравилось, поскольку напоминало о моей матери — любительнице насекомых. Я помогала Мае ловить сороконожек, и не только потому, что раздавленный паук мог повергнуть ее в плач, но и потому, что мне казалось, я исполняю волю моей мамы.

Каждое утро Мая обязательно съедала один банан, и на этом банане не должно было быть ни единого пятнышка. Однажды я видела, как она очистила подряд семь бананов, пока не нашла тот единственный, без изъяна. Она держала бананы на кухне — залежи бананов. Они хранились в огромных керамических чашах. Не считая меда, в доме больше всего было бананов. Мая могла очистить за утро пять или больше бананов в поисках идеального, безукоризненного банана — такого, который не пострадал от жестокой несправедливости мира.

Розалин готовила банановые пудинги, пироги с бананами, банановое желе и ломтики банана на листьях салата, пока Августа не сказала ей, что все в порядке — отбракованные экземпляры можно просто выкидывать.

Но кого мне было действительно трудно понять, так это Июну. Она преподавала историю и английский язык в средней школе для цветных, но по-настоящему она любила только музыку. Если я заканчивала работу в медовом домике пораньше, то шла на кухню и смотрела, как Розалин и Мая готовят еду. Но на самом деле я приходила туда слушать, как Июна играет на виолончели.

Она играла музыку умирающим — ходила к ним домой или даже в больницу, чтобы своей серенадой проводить их в следующую жизнь. Я никогда раньше не слышала ни о чем подобном и, сидя за столом с чашкой сладкого чая со льдом, думала о том, что, возможно, именно из-за этого Июна так редко улыбается. Может быть, она слишком часто встречается со смертью.

Я знала, что она все еще сердится на то, что мы с Розалин здесь поселились — и это было единственным, что омрачало мою жизнь в доме Августы.

Однажды вечером, направляясь в уборную в розовом доме и проходя через двор, я подслушала, как они разговаривали с Августой на задней веранде. Услышав их голоса, я замерла возле куста гортензии.

— Ты ведь знаешь, что она врет, — сказала Июна.

— Знаю, — ответила Августа, — но они попали в беду, и им негде жить. Кто еще приютит их, если не мы, — белую девочку и негритянку? Никто.

На секунду обе замолкли. Было слышно, как мотыльки бьются о лампу на крыльце. Июна сказала:

— Но мы не можем держать здесь сбежавшую девочку, никуда о ней не сообщив.

Августа выглянула наружу, заставив меня отступить глубже в тень и прижаться спиной к дому.

— А куда сообщать? — сказала она. — В полицию? Они ее просто куда-нибудь заберут. Возможно, у нее действительно умер отец. Если так, то где ей может быть лучше, чем у нас?