Тайная жизнь писателей

Низкое бархатное кресло грозило развалиться под тяжестью книг и папок. Главный стол был превращен в рабочий, на очаровательном туалетном столике с зеркалом громоздился принтер. Уже не обращая внимания на беснующегося за дверью Малыша Макса, я стал просматривать бумаги.

Матильда Моннэ явно вела настоящее расследование, вскрывая всю подноготную Фаулза. Компьютера на ее рабочем столе не было, зато лежали десятки распечатанных статей с подчеркиваниями разноцветными карандашами. Плоды раскопок в Сети не могли быть другими: все те же старые интервью 90-х годов и две статейки: «Невидимка» из «Нью-Йорк таймс» 2010 года и материал из американского журнала «Венити Фэр» трехлетней давности под названием «Фаулз или фальшь? (и наоборот)».

Кроме того, Матильда изрядно потрудилась над всеми тремя книгами писателя, оставив в них кучу пометок, и распечатала множество фотографий Натана. В частности, здесь были снимки его последнего появления в программе Бернара Пиво «Культурный бульон». По неведомой причине журналистка увеличила фотографии… ботинок, в которых Фаулз явился в студию. Я вчитался в бумаги Матильды и увидел, что она не поленилась посетить специализированные форумы и установила модель писательской обуви: Weston Cambre 705, верх из коричневой телячьей кожи с эластичным подъемом.

Я почесал в затылке. К чему все это? Вряд ли целью журналистки было состряпать энную статейку о затворнике острова Бомон. Затеянное ею расследование больше смахивало на полицейское. Но какими были ее мотивы?

Перебирая картонные папки, сваленные в широком кресле, я сделал еще одно открытие: в них было много сделанных телеобъективом в разных местах фотографий незнакомого мне мужчины. Это был араб не моложе сорока лет в футболке и джинсовой куртке. Я сразу опознал географическую точку съемки: Эсон, город Эври. Ошибиться было невозможно. Снимков было не счесть: построенный в 90-х годах и вызывающий яростные споры кафедральный собор, торговый центр «Эври‐2», парк Кокибю, лестница перед вокзалом Эври-Куркурон. На последнем курсе училища я встречался девушкой из Эври, Жоанной Павловски, завоевавшей третье место на конкурсе «Мисс Иль-де-Франс» в 2014 году. Такой красавицы я не видывал ни до, ни после: огромные зеленые глаза, блондинка польского происхождения, мягкость и изящество в каждом движении. Я часто провожал ее после занятий. В нескончаемых поездках – с перрона PER D Северного вокзала до Эври – я пытался обратить ее в читательскую веру. Я дарил ей свои любимые книги – «Незаконченный роман» Луи Арагона, «Гусар на крыше» Жана Жионо, «Любовь властелина» Альбера Коэна, но все без толку. Внешне Жоанна была вылитая романтическая героиня, но на самом деле романтики в ней не было никакой. Я витал в облаках, а она прочно стояла на земле. Не могла и не желала оторваться от реальности, тогда как я скитался по территории чувств. Она перестала со мной видеться, прервав учебу и нанявшись продавщицей в ювелирный магазин в торговом центре. Через полгода она пригласила меня в кафе и сообщила, что выходит замуж за Жана-Паскаля Пешара (она называла его ЖПП), заведующего секцией гипермаркета в том же торговом центре. Стихи, которые я продолжал ей посвящать, мало весили по сравнению с торговой точкой в Савиньи-сюр-Орж, приобретенной ЖПП в кредит, взятый на 25 лет. Чтобы потешить уязвленную гордость, я сказал себе, что в один прекрасный день она об этом пожалеет, когда услышит, как расхваливают мой первый роман в телепрограмме «Большая библиотека». Но пока что я ходил как в воду опущенный. Стоило мне подумать о Жоанне, стоило увидеть ее фотографию в моем телефоне – и приходилось убить много времени на то, чтобы успокоиться на мысли, что тонкость ее черт не имеет ничего общего с тонкостью натуры. Почему, собственно, одно должно быть связано с другим? Я должен был любой ценой избавиться от этой ложной аналогии, чтобы избежать новых разочарований такого рода.

Лай за дверью оторвал меня от неуместных мыслей и напомнил о тяжести положения, в которое я попал. Гоня отчаяние, я снова стал разглядывать фотографии. На всех стояла дата 18 августа 2018 года. Кто их сделал? Сама Матильда? А главное, кто этот человек? И тут мне попалась фотография, на которой он был запечатлен анфас, и я его узнал: Карим Амрани! Старше на двадцать лет, набравший вес.

Выйдя из тюрьмы, бывший мелкий наркоторговец с бульвара Ла Шапель, похоже, обосновался в Эсоне. На других снимках он толковал с механиками, заходил в автомастерскую, которой, видимо, владел и заправлял, и выходил из нее. Уж не остепенился ли он, по примеру Аполлин? И не находится ли и его жизнь под угрозой? У меня не было ни времени, ни фактов, чтобы ответить на эти вопросы. Я колебался, стоит ли уносить все эти документы с собой. Чтобы не оставлять следов, я решил сфотографировать самые важные на телефон.

В голове у меня по-прежнему теснились вопросы. Почему Матильду заинтересовал Амрани? Без сомнения, из-за эпопеи с фотоаппаратом. Но где здесь связь с Фаулзом? В надежде ее найти я перед уходом с пристрастием обыскал комнату и ванную, пошарил под матрасом, в ящиках, в шкафах – нигде ничего. Я даже приподнял крышку бачка в туалете и заглянул в него, простукал каблуком паркет: кое-где он прогибался, но, как я ни старался, нигде не нашлось сдвигаемой паркетины, под которой мог бы находиться тайник.

Зато за унитазом меня ждал сюрприз. Стоило мне притронуться там к плинтусу, как он приподнялся. Не веря своей удаче, я, упав на колени, запустил руку в щель и вытянул оттуда толстый пакет с письмами, перехваченный резинкой. Я уже хотел его распотрошить, но тут снаружи донесся шум мотора. Малыш Макс перестал драть глотку за дверью и ринулся вниз по лестнице. Я выглянул из-за занавески. Колин Данбар и ее дочь уже вернулись. Я торопливо сложил пакет с письмами и запихал его во внутренний карман куртки. Потом, дождавшись, пока обе женщины скроются в доме, я открыл спускное окно, выходившее на крышу сарая, вылез, спрыгнул на лужайку, перебежал на подгибающихся ногах через дорогу и нырнул в канаву.

Запуская мотор, я услышал за спиной лай. Немецкий дог бросился за мной в погоню. Первые метры моя колымага преодолевала через силу, лениво набирая положенные сорок километров в час, но тут дорога, на счастье, пошла под уклон, я разогнался и с облегчением показал зверюге средний палец, увидев, что дог уже отказался от погони и понуро, поджав хвост, бредет восвояси.





3


Солнце в небе раскалилось, как в разгар лета, ветер потеплел и утратил силу. Матильда, одетая в футболку «Блонди» и в полотняные шорты, легко перепрыгивала с камня на камень у кромки воды.

Сосновая бухта была одним из самых умопомрачительных мест на всем острове. Это была узкая глубокая трещина, прорезанная природой в скале ослепительной белизны.

Чтобы туда попасть, приходилось – и стоило – постараться. Матильда оставила машину на площадке перед пляжем «Прибой» и зашагала по узкой извилистой тропе, выбитой в граните. Добираться до Сосновой бухты пришлось целый час. Ближе к берегу ее ждал настоящий каменный лабиринт, с разных точек которого открывались сказочные виды первозданной природы.

Последний этап – спуск к морю – потребовал изрядной смелости. Труднее всего были последние метры, там тропа уходила, нет, падала круто вниз, но усилия не были напрасными. Маленький пляж создавал впечатление истинного рая на краю света: бирюзовая вода, охряной песок, тень от сосен, пьянящий аромат эвкалиптов. Здесь же, неподалеку, находились глубокие гроты, но этот факт от туристов тщательно скрывали.

Пляж в форме полумесяца, защищенный от ветра гранитными скалами, оказался совсем недлинным. В июле-августе здесь яблоку негде упасть, но этим октябрьским утром на нем не было ни души.

В полусотне метров от пляжа находился островок – указывающий в небо каменный перст под названием Пунта делл’Аго. В сезон бесстрашная босая ребятня лазила на самый верх и прыгала оттуда в воду. Таков был один из принятых на Бомоне ритуалов посвящения во взрослую жизнь.

Матильда неотрывно смотрела сквозь темные очки на горизонт. Рядом с островком стояла на якоре Riva Aquarama Фаулза, сиявшая на солнце хромированными деталями и надраенным красным деревом. Здесь ничего не стоило вообразить себя в Италии времен «дольче вита» или в бухточке Сен-Тропе в шестидесятые.

Матильда помахала Фаулзу рукой, но у него как будто не было желания подойти ближе и взять ее на борт.

«Если ты не придешь к Лагардеру…»[10]

На этот случай она надела купальник. Скинув шорты и футболку, она спрятала то и другое в сумку, которую положила под камень. С собой она захватила только телефон в водонепроницаемом чехле.

Вода оказалась холодной, зато чистой и прозрачной. Она прошла метра два-три, потом пустилась вплавь, прогнав из головы все вопросы. Ее подхватила было ледяная волна, но она справилась с ней решительным брасом, нацелившись на катер. Фаулз в футболке цвета морской волны и в светлых брюках, стоявший рядом со штурвалом, ждал ее, сложив на груди руки. Из-за солнечных очков выражение его лица невозможно было разглядеть. Когда Матильде оставались считаные метры, он протянул руку, но пару секунд поколебался, прежде чем помочь ей забраться на борт.

– Я уже подумала, что вы хотите меня утопить.

– Возможно, лучше было бы так и поступить, – проворчал он и сунул ей полотенце.

Она опустилась на скамью, обитую кожей умопомрачительного бирюзового оттенка.

– Вот это прием! – воскликнула она, вытирая голову, шею, руки.

Фаулз сел рядом.

– Своим предложением о встрече на воде вы меня здорово подводите. Мне пришлось выйти в море вопреки запрету.

Матильда развела руками.

– Вы согласились, значит, мой рассказ вызвал у вас любопытство. Правда имеет цену.

Фаулз не скрывал дурного настроения.

– Вас все это забавляет? – спросил он.

– Послушайте, вы хотите узнать, что было дальше?

– Не воображайте, что я стану вас умолять! Ваше желание рассказать мне об этом превосходит мое желание это услышать.

– Что ж, как хотите.


Она сделала вил, что сейчас спрыгнет в воду, но он ее удержал, схватив за руку.

– Бросьте ребячиться! Выкладывайте, что за кадры были в том фотоаппарате.

Матильда потянула за шнурок непроницаемого чехла, открыла в телефоне приложение с фотографиями и сделала максимальной яркость, чтобы Фаулз хорошо разглядел отобранные ею кадры.

– Это последние снимки, сделанные в июле 2000 года.

Фаулз стал смотреть, нетерпеливо смахивая кадр за кадром. Это было именно то, чего он ожидал: отпускные фотографии двух растяп, утопивших камеру. Аполлин и Карим идут на пляж, Аполлин и Карим летят на планере, Аполлин и Карим отплывают от берега, Аполлин и Карим перед погружением…

Потом Матильда стала показывать ему другие кадры, старше прежних на месяц. От этого зрелища он чуть не согнулся пополам, как от удара под дых: семья из трех человек – мужчина, женщина, сын – отмечали день рождения. Дело было весной, после ужина на широком балконе. Смеркалось, небо розовело. На нем вырисовывались деревья, парижские крыши, Эйфелева башня.

– Присмотритесь к мальчишке, – посоветовала Матильда натянутым тоном, увеличивая одну из фотографий.

Фаулз загородил экран ладонью от солнца. Лукавая физиономия, горящие глаза за стеклами очков, всклокоченная светлая шевелюра, на щеках намалеваны два французских триколора. Голубая футболка французской сборной по футболу, растопыренные буквой V пальцы. Мальчуган выглядел милым проказником.

– Знаете, как его звали? – спросила Матильда Фаулза.

Тот покачал головой.

– Тео. Тео Верней. В тот день ему исполнилось одиннадцать лет. Это было в воскресенье 11 июня 2000 года, в день первого матча французской сборной на чемпионате Европы по футболу.

– Зачем вы мне это показываете?

– Знаете, что было с ним дальше? В тот же вечер, примерно через три часа после того, как была сделана эта фотография, Тео убили. Он получил пулю в спину.





4


Фаулз и глазом не моргнул. Он стал внимательно разглядывать на соседних фотографиях родителей мальчика. Отец, загорелый сорокалетний мужчина с живым взглядом и волевым подбородком, воплощал уверенность, порывистость, желание действовать. Мать, красивая женщина со сложной прической, держалась скромно.

– Ну как, вспомнили? – спросила Матильда.

– Как же, как же, семья Верней. Об этом несчастье было много разговоров.

– Может, припомните какие-нибудь подробности?

Фаулз прищурился и потер ладонью проклюнувшуюся щетину.

– Александр Верней был видной фигурой гуманитарного медицинского мира, близкой к левым кругам. Принадлежал ко второй волне движения «французских врачей». Написал несколько книг, выступал в прессе на темы биоэтики и гуманитарного вмешательства. Насколько я помню, именно тогда, когда он начал приобретать широкую известность, его, жену и сына убили у них дома.

– Жену звали София, – подсказала Матильда.

– Этого я не помню, – сказал он, делая шаг в сторону от скамьи. – Я помню другое: людей шокировали сами обстоятельства этого преступления. Убийца – или несколько убийц – проник в квартиру Верней и перебил всю семью. Следствие так и не установило ни мотива убийства, ни имени или имен виновных.

– Мотивом сочли ограбление, – напомнила Матильда, подойдя к носу катера. – Из квартиры пропали дорогие часы и драгоценности, а также… фотоаппарат.

Фаулз начинал кое-что понимать.

– Вот, значит, куда вы клоните? Вы считаете, что эти фотографии разоблачают убийц семьи Верней? Шапюи и Амрани убили Вернеев в ходе заурядного ограбления? Ребенок погиб из-за каких-то безделушек?

– Разве не похоже? В тот же вечер этажом выше ограбили еще одну квартиру. В одной из двух квартир дела пошли наперекосяк…

– Не станем же мы с вами теперь сами расследовать это убийство! – сердито сказал Фаулз.

– Почему бы и нет? Аполлин и Карим как раз тогда промышляли грабежами. Он был конченым наркоманом. Ему все время требовались деньги.

– На гавайских фото он совсем не похож на наркомана.

– Как к ним попал фотоаппарат, если не в результате ограбления?

– Послушайте, меня эта история не касается. При чем тут я?

– Аполлин нашли прибитой к дереву совсем близко отсюда. Вы не чувствуете, что дело Вернеев перекочевало сюда, на остров?

– Я одного не понимаю: чего вы ждете от меня?

– Чтобы вы дописали развязку этой истории.

Фаулз больше не скрывал разочарования.