Тишина в Хановер-клоуз

Тело Вероники напряглось, так что натянулся синий шелк платья, скулы проступили резче.

— Мое лицо точно такое же, как всегда, мама. Я не хочу выглядеть так, словно у меня жар.

Лицо Лоретты застыло.

— Я забочусь о твоем благополучии, Вероника, — ледяным тоном произнесла она. — И всегда желаю тебе только добра — ты это поймешь, если задумаешься. — Слова были разумными и даже доброжелательными, но голос был острым, как нож.

Вероника побледнела еще больше; слова будто застревали у нее в горле.

— Знаю, мама.

Эмили завороженно наблюдала за ними. Эмоции были настолько сильны, что она ощущала их кожей. Из-за такого пустяка!

— Иногда мне кажется, что ты забываешь. — Лоретта продолжала сверлить невестку взглядом. — Я забочусь о твоем будущем счастье и безопасности, моя дорогая. Не забывай об этом.

Вероника покачнулась и с усилием сглотнула.

— Я никогда, никогда не забуду, что вы для меня сделали, — прошептала она.

— Я всегда буду рядом, моя дорогая, — пообещала Лоретта. В напряженной атмосфере комнаты ее слова больше напоминали угрозу. — Всегда. — Затем она заметила застывшую неподвижно Эмили. — Что вы смотрите, девушка? — Ее голос был резким, как пощечина. — Займитесь своим делом!

Эмили вздрогнула, и халат выскользнул из ее рук на пол. Она склонилась и неловко подняла его негнущимися пальцами.

— Да, мэм.

Она почти выбежала из комнаты. Лицо ее пылало от растерянности и отчаяния оттого, что ее застали подслушивающей. Произнесенные слова были обыкновенными, какими вполне могли обмениваться невестка со свекровью, но в воздухе чувствовалось напряжение, придавая сказанному двойной смысл. И Эмили буквально кожей чувствовала, что за внешним спокойствием скрывается ненависть.

Первый раз в Хановер-клоуз Эмили поела в столовой для слуг, за большим столом, во главе которого сидел мистер Реддич, дворецкий. Это был мужчина лет сорока пяти, немного высокопарный, но на его лице словно навсегда застыло мягкое, слегка удивленное выражение, вызывавшее невольную симпатию; Эмили он понравился.

Было уже поздно — сначала подали ужин хозяевам, потом убрали со стола. Буфетная заполнилась грязной посудой. В дальнем конце стола сидела кухарка, по-прежнему опекавшая новую камеристку, однако у Эмили не было сомнений, что материнская забота немедленно сменится материнской строгостью, если она будет лезть в разговор или пренебрегать своими обязанностями. Экономка, миссис Кроуфорд, была одета в черное бомбазиновое платье и белоснежный чепец с кружевами, искуснее прежних. Держалась она с большим достоинством. Совершенно очевидно, что экономка считала себя хозяйкой дома и терпела первенство кухарки только в столовой, поскольку именно миссис Мелроуз отвечала за приготовление пищи. Во время застольной беседы миссис Кроуфорд отпускала короткие резкие замечания, напоминавшие о субординации.

Эдит, вторая камеристка, по всей видимости, уже чувствовала себя лучше и смогла присоединиться к остальным. Это была женщина за тридцать, дородная и мрачная; ее черные волосы еще не утратили своего блеска, но здоровая кожа деревенской девушки потускнела — сказались два десятилетия лондонских туманов и сажи, а также отсутствие свежего воздуха. Несмотря на недомогание и явное отсутствие аппетита, она быстро все съела и пошла за второй порцией хлеба, сыра и солений — другого на ужин не предлагали, потому что главной едой для слуг был обед. У Эмили возникло подозрение, что Эдит скорее ленится, чем болеет, и решила выяснить, почему такая поборница дисциплины, как миссис Йорк, терпит ее.

Остаток вечера она провела в гостиной для слуг, прислушиваясь к обрывкам разговоров и запоминая все любопытное — то есть почти ничего, поскольку слуги обсуждали в основном личные дела, хозяйство, торговцев и общее падение нравов, которое проявлялось в поведении прислуги других домов и правилах ведения домашнего хозяйства в целом.

Эдит сидела у камина и вышивала женскую сорочку. Загадка ее пребывания в доме разрешилась — она была искусной швеей. Возможно, она ленива и груба, но пальцы у нее просто волшебные. Иголка протыкала ткань, оставляя за собой сверкающий шелк, и под пальцами Эдит возникали цветы, тонкие, как паутинка, и необыкновенно похожие. Взглянув на вышивку, Эмили увидела, что изнанка практически не видна. Стало понятно, что на нее, скорее всего, взвалят часть обязанностей Эдит, требующих физической силы, а если она будет жаловаться, то просто уволят. Девушек на посылках пруд пруди — появление машин в промышленности привело к исчезновению кустарных промыслов; традиционные женские занятия отмирали. Десятки тысяч женщин уезжали из сельской местности в города, чтобы наняться прислугой, и большинство ничего не могло предложить, кроме желания и усердия. Девушки, умеющие шить, как Эдит, ценились на вес золота. Этот урок следует запомнить.

Помощницу горничной Фанни, которой было всего двенадцать, отправили спать в половине десятого — ей нужно встать в пять утра, чтобы очистить камины и надраить решетки. Она удалилась, жалуясь скорее по привычке, чем в надежде на послабление, а через пятнадцать минут за ней последовала Прим, прислуга из буфетной, — по той же причине и с таким же недовольством.

— Хватит! — резко оборвала ее экономка. — Без разговоров! Быстро наверх, девушка, иначе проспишь утром.

— Да, миссис Кроуфорд. Спокойной ночи. Спокойной ночи, мистер Реддич.

— Спокойной ночи, — последовал автоматический ответ.

— Я слышала, завтра будет званый ужин… а гостей много придет? — спросила Эмили, стараясь держаться непринужденно.

— Двадцать, — ответила Нора. — У нас не бывает больших приемов, но приходят важные люди. — Она словно оправдывалась и холодно посмотрела на Эмили, готовая дать отпор любой критике, если потребуется.

— Раньше у нас бывало больше гостей, — сказала Мэри, подняв голову от штопки. — До того, как убили мистера Роберта.

— Перестань, Мэри! — тут же оборвала ее кухарка. — Не будем об этом говорить. А то у девушек опять начнутся кошмары по ночам!

Эмили сделала вид, что не понимает.

— Я люблю балы. Мне нравится смотреть на разодетых дам.

— Не о балах! — сердито поправила экономка. — О смерти. Ты этого знать не можешь, Амелия, но мистер Роберт умер ужасной смертью. Предупреждаю: не смей об этом говорить. Сплетничаешь тут и расстраиваешь людей, хотя ты еще не работаешь в этом доме! А теперь отправляйся наверх, приготовь вещи мисс Вероники на ночь и проследи, чтобы тебе приготовили поднос на утро. В половине десятого можешь спуститься и выпить какао.

Эмили замерла на стуле, едва сдерживая гнев. Она встретилась взглядом с экономкой и увидела удивление в ее глазах. Горничные должны покорно исполнять приказы, особенно новые горничные. Это ее первая ошибка.

— Да, миссис Кроуфорд, — с притворным смирением ответила она. Голос ее охрип от злости — на себя и на необходимость подчиняться.

— Наглая девчонка, — сказала миссис Кроуфорд, когда Эмили была уже в дверях. — Помяните мое слово, миссис Мелроуз, — наглая! Видно по глазам и по походке. Больно важничает. Она плохо кончит — вот что я вам скажу.

Первая ночь в Хановер-клоуз была ужасной. Кровать жесткая, одеяла тонкие. Эмили привыкла к теплу, пуховому одеялу и плотным шторам на окнах. Тут занавески были из тонкой ткани, и Эмили слышала стук дождя в стекло, пока посреди ледяной ночи дождь не превратился в снег. Потом наступила тишина, плотная, непривычная и пронизывающая холодом. Эмили свернулась калачиком, но никак не могла согреться, чтобы заснуть. Наконец она встала; воздух был таким холодным, что прикосновение ночной рубашки к коже вызывало дрожь. Взмахи рук тоже не помогли — места в комнате не хватало, чтобы согреться энергичными движениями. Тогда Эмили расстелила на кровати полотенце, поверх него коврик с пола и снова забралась в постель.

На этот раз она заснула, но ей казалось, что прошло лишь несколько секунд, прежде чем в дверь громко постучали и в проеме появилось маленькое лицо помощницы горничной.

— Пора вставать, мисс Амелия.

В первую секунду Эмили не могла понять, где находится. Холодно, и комната такая убогая. Железные стойки кровати. Гора серых одеял и коврик. Занавески по-прежнему задернуты. Затем Эмили все вспомнила — эту нелепую ситуацию, в которую она сама себя поставила.

Фанни во все глаза смотрела на нее.


— Вы замерзли, мисс?

— Ужасно, — призналась Эмили.

— Я скажу Джоан, чтобы она нашла для вас другое одеяло. Вам пора вставать. Уже почти семь часов, и вам нужно привести себя в порядок, потом сделать мисс Веронике чай, отнести его и налить ванну. Обычно она встает около восьми. А если никто не разбудит Эдит, она проспит и вам придется готовить чай миссис Йорк, а может, и набирать ванну.

Эмили откинула одеяла и, дрожа всем телом, соскочила с кровати. Голый пол был холодным, как лед.

— Эдит часто отлынивает? — спросила она, стуча зубами. Потом раздвинула занавески, чтобы впустить в комнату свет.

— Да, — буднично подтвердила девочка. — Далси всегда делала за нее половину работы, и вам тоже придется, если вас оставят. Но вы уж потерпите. Если вы понравитесь мисс Веронике, то она, наверное, возьмет вас с собой, когда выйдет замуж за мистера Данвера, и тогда у вас все будет хорошо. — Девочка улыбнулась, и ее взгляд переместился на серое небо за окном. — Может, вы встретите там кого-нибудь — красивого и доброго, у которого, например, собственная лавка, и влюбитесь… — Она умолкла, и эта мысль повисла в воздухе, сверкающая и яркая, как мыльный пузырь, слишком хрупкая и драгоценная, чтобы к ней прикоснуться.

Эмили почувствовала, как у нее защипало глаза. Она отвернулась, но одеваться не перестала — слишком холодно, да и времени оставалось в обрез.

— Мисс Вероника собирается замуж? Как чудесно. А какой он, этот мистер Данвер? Наверное, богатый?

Фанни отпустила мечту и вернулась к действительности.

— Откуда мне знать? Нора говорит — да; но что с нее возьмешь! Как будто она разбирается в джентльменах. Моя мама говорит, все горничные такие. Воображают почем зря.

— А мистер Роберт какой был? — Эмили надела фартук и потянулась за расческой, чтобы привести в порядок спутанные пряди.

— Не знаю, мисс. Он умер до того, как меня сюда взяли.

Ну конечно — ведь ей только двенадцать, а в момент смерти Роберта Йорка было девять. Глупый вопрос.

Но Фанни это нисколько не смутило.

— Мэри говорит, он был таким красивым, и настоящим джентльменом. Никогда не приставал, как некоторые. И всегда был вежливым. Он любил красивые кольца и одевался красиво, но не ярко. И вообще, она говорит, что он лучший джентльмен, какого она видела. Мэри его сильно уважала. Конечно, я думаю, что она все это слышала от других слуг, потому что тогда работала в буфетной. Мистер Роберт любил мисс Веронику, а она его. — Фанни вздохнула и опустила взгляд на свое серое форменное платье. — Ужасно жаль, что его вот так убили. Это разбило ее сердце. Она так плакала, бедняжка. Я думаю, что того, кто это сделал, нужно повесить, но его никто не поймал. — Девочка громко шмыгнула носом. — Хорошо бы встретить того, кто будет меня любить точно так же, — сказала она и снова шмыгнула. Фанни была реалисткой и понимала, что мечта так и останется мечтой, но не хотела расставаться со своей драгоценностью. В течение дня, заполненного практическими делами, ей нужно было на минуту отвлечься и дать волю фантазии. И девочка лелеяла даже самый ничтожный шанс.

Эмили подумала о Джордже — подобного рода яркие воспоминания она уже несколько месяцев гнала от себя. Год назад ее жизнь выглядела такой надежной — и вот она здесь, на чердаке, дрожит от холода в семь часов утра, одетая в грубую синюю униформу, и слушает фантазии двенадцатилетней служанки.

— Да, — искренне согласилась она. — Это лучшее, что можно представить. Но не думай, что такое происходит только с леди. Многие из них тоже плачут по ночам, но только никто этого не видит. А бывает, что и простой человек находит свое счастье. Не сдавайся, Фанни. Ты не должна сдаваться.

Фанни извлекла из кармана фартука лоскут ткани и вытерла нос.

— Будьте осторожны, мисс. Не говорите такое при миссис Кроуфорд. Она не одобряет девушек со всякими такими мыслями. Говорит, что это не принесет им пользы, что это их сбивает с толку. Говорит, счастье приходит к тем, кто знает свое место и никуда не лезет.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Эмили. Она плеснула холодной водой из тазика себе в лицо, сдернула с кровати полотенце и насухо вытерлась. Грубая ткань едва не оцарапала кожу, но зато вызвала прилив крови к щекам.

— Мне надо идти, — сказала Фанни, поворачиваясь к двери. — Я почистила только половину решеток, а Берта будет искать меня, чтобы помочь ей с чайными листьями.

— С чайными листьями? — растерялась Эмили.

— На ковре. — Фанни смотрела на нее во все глаза. — Чайные листья на ковре — их нужно почистить до того, как хозяин с хозяйкой сойдут вниз. Мне попадет от миссис Кроуфорд, если я не помогу! — В ее голосе проступил неподдельный страх. Она выскочила из комнаты, и Эмили услышала ее быстрые шаги сначала на голых досках коридора, затем на ступеньках лестницы.

День был заполнен бесконечной чередой дел, сменявших друг друга. Для начала Эмили приготовила хлеб и масло и отнесла поднос с чаем Веронике, раздвинула занавески и спросила указания насчет ванны и одежды. Потом сделала то же самое для Лоретты и вдруг почувствовала, что нервничает, хотя понимала, что это глупо. Пальцы дрожали, так что чай едва не пролился, а чашка дребезжала на блюдце, и Эмили боялась уронить ее. Занавески застряли, и пришлось их с силой дернуть, со страхом представляя, как падает весь карниз. Она чувствовала, что взгляд Лоретты буквально сверлит ее спину.

Но когда Эмили повернулась, Лоретта уже занялась хлебом с маслом и утратила к ней интерес.

— Хотите, чтобы я набрала вам ванну, мэм?

— Естественно. — Лоретта не удостоила ее взглядом. — Эдит уже приготовила мне утреннее платье. Можешь вернуться через двадцать минут.

— Да, мэм, — сказала Эмили и поспешно удалилась.

Эдит соизволила появиться, когда обе дамы уже приняли ванну и оделись, и Эмили пришлось причесывать только Веронику, после чего ей позволили спуститься на кухню и наскоро позавтракать. Затем она должна была вернуться и помочь Либби, прислуге второго этажа, прибраться в спальнях. Каждую комнату следовало тщательно проветрить, а перед этим уложить на пол зеркала в рамах, чтобы они не опрокинулись от сквозняка и не разбились. Затем, на ледяном ветру из открытых окон, они перевернули матрасы, расправили перины, тщательно взбили пуховые одеяла, пока те не стали легкими, как суфле. И в довершение всего перестелили постельное белье. Раз в две недели ковры сворачивали и относили вниз, чтобы потом выбить — слава богу, не сегодня. В этот раз они лишь подмели ковры, вытерли пыль со всех поверхностей, опорожнили и вымыли все тазики и ночные горшки, тщательно почистили ванны и повесили свежие полотенца.

К тому времени, как они закончили, Эмили была грязной, и сил у нее почти не осталось. Волосы растрепались, и миссис Кроуфорд остановила ее на лестнице и сказала, чтобы она привела себя в порядок, если хочет остаться в доме. Эмили уже хотела возразить, что если бы миссис Кроуфорд сама выполняла обязанности служанки, то у нее тоже был бы не самый аккуратный вид, но вдруг заметила Веронику. Бледная, с напряженным лицом, она возвращалась от Лоретты, а через холл в гостиную шел дворецкий с утренними газетами, только что разглаженными.[10]

— Да, миссис Кроуфорд, — покорно согласилась Эмили, напоминая себе, зачем она здесь. Во рту у нее пересохло, и ей казалось, что она чувствует вкус перьев, а спина болела от бесконечных наклонов и поднятия тяжестей. Но перед экономкой она не отступит! Это единственное место, где можно узнать, кто и почему убил Роберта Йорка. И кто вытолкнул бедняжку Далси из окна навстречу смерти.

Эмили уже узнала о характерах двух женщин больше, чем смогла бы узнать за месяц регулярных визитов. Именно Лоретта, а не Вероника спала на бледно-розовых атласных простынях, а наволочки на ее подушках были расшиты однотонным шелком. Либо Вероника не имела ничего против льна, либо ей не предлагали другого. Именно Лоретта пользовалась дорогими духами с мускусом во флакончиках из хрусталя и художественного стекла с серебряными пробками. Вероника была красивее — природа одарила ее высокой и стройной фигурой, — но Лоретта элегантнее и женственнее. Она уделяла много внимания мелочам — надушенные носовые платки и нижние юбки, которые обдавали ароматом духов, когда она проходила мимо; шелестящая и шуршащая тафта, многочисленные туфельки и домашние тапочки, которые менялись в зависимости от платьев и мельком показывались из-под юбки. Интересно, Вероника просто не задумывается об этом или не чувствует? А может, для таких различий есть причина, о которой Эмили еще не знает?

Между двумя женщинами явно существовала сильная эмоциональная связь, но Эмили не понимала ее природы. На первый взгляд Лоретта опекала и оберегала более молодую и, по всей видимости, более слабую женщину, тяжело переживавшую вдовство, но в то же время она была нетерпелива и в высшей степени критична к невестке. А Вероника обижалась на свекровь, но в то же время сильно от нее зависела.

Когда после утренних визитов дамы переоделись к ленчу, Эмили занялась мокрыми пальто и грязными юбками — сушила, чистила, протирала губкой и гладила, причем обслуживала обеих женщин, потому что Эдит опять исчезла. Она слышала жаркий спор, во время которого голос Вероники повышался, а голос Лоретты оставался спокойным, но в нем чувствовалась угроза. Эмили пыталась разобрать, что они говорят, но когда она уже собралась склониться к замочной скважине, в коридоре появилась прислуга второго этажа, и пришлось вернуться к своим обязанностям.

Ленч в столовой для слуг здесь именовался обедом, и Эмили, назвавшая его ленчем, поймала на себе удивленный взгляд кухарки.

— Воображаешь себя наверху, моя прекрасная леди? — язвительно поинтересовалась экономка. — Здесь, внизу, не место для гонора, запомни это! Ты точно такая же, как остальные девушки; на самом деле даже хуже, пока не показала себя.

— А может, какой-нибудь джентльмен из знакомых мисс Вероники влюбится в нее и она станет герцогиней! — Нора состроила гримасу. — Но для того чтобы впускать в дом герцогов, нужно быть горничной, а ты для этого не подходишь. Начать с того, что ростом не вышла. Лицом тоже. И вообще, кожа да кости!