Трезориум
Часть 45 из 46 Информация о книге
— Значит, так. Идешь по Гренцштрассе до парка, а там спросишь у кого-нибудь. Только гляди, на «цепных псов» не попади. Это фельджандармы, у них такая металлическая горжетка на цепочке. Но жандармы еще ладно. Главное — вон к тем домам не заверни. За Баренштрассе уже русские. Я бы тебя ей-богу проводил, но нельзя — на посту я. Она поблагодарила ангельским голосом — искренне. Стало быть, вон к тем домам, за которыми Баренштрассе, ей и нужно. Подобраться вплотную к передовой, а дальше как учил морской лейтенант: забиться в щель, прикинуться камнем. Каждый день защитники крепости оставляют одну-две линии домов. Прогрохочет бой над головой — можно вылезать. Наверное, придется сидеть в каком-нибудь закутке день, два, а может, и три. Поэтому при себе плед, галеты и гороховый суп. После голодовки в Гетто вполне роскошно. Осторожненько — где перебежкой, где пригнувшись — Таня вышла к наполовину разрушенной улочке. Эту часть города она неплохо знала. Тут неподалеку находилось кладбище, где хоронили пациентов дома престарелых. Однако улочку Таня определила только по табличке «Кришкештрассе». Отлично. По ней пройти, и будет пересечение с Баренштрассе. Но дальше, наверное, идти нельзя — упрешься в передовую. И только она это подумала — из подворотни одна за другой стали вылезать темные фигуры, гуськом пошли куда-то вперед. Таня вжалась в стену. Звякнул металл. Раздался громкий сердитый шепот: — У кого оружие не обмотано? Ночью далеко слышно! Иван на звук мину кинет! Солдаты свернули в следующий двор налево. А Тане, значит, путь был направо. Там чернели развалины дома, за ними торчал прямоугольник уцелевшего здания. Кажется, это уже перекресток. Метров сто до него. Искать нору нужно было здесь, в развалинах. Таня медленно шла среди груд кирпича. Перед тем как переставить ногу, ощупывала землю, чтобы не споткнуться и не провалиться в какую-нибудь дыру. Сейчас яркая луна оказалась кстати. Без нее Таня не разглядела бы полузасыпанную сором лесенку. Она вела куда-то вниз. В подвал? Так и есть. Дверь открылась с трудом, не сразу и не до конца — пережало косяк. Но Таня кое-как протиснулась. Внутри было черным-черно. Пахло пылью и плесенью. Посветила вокруг фонариком. У стены какие-то здоровенные чугунные коробы. Угольные печи для отопления. Пол сухой. Вдоль улицы оконца, на уровне земли. Не подвал — полуподвал. То, что нужно! И укромно, и осмотр есть. Повезло Тане с убежищем, исключительно повезло. Она принялась обустраиваться, потому что неизвестно, сколько здесь просидишь. Походила с фонариком по длинному помещению. Нашла кладовки, где жильцы хранили всякий хлам. Замки сбила кирпичом. Снаружи время от времени бухали выстрелы, по сравнению с ними производимый Таней шум был ерундой. Нашла пинг-понговый стол без ножек. Перетащила в угол — чтоб не лежать на холодном. Сверху накидала старой одежды. Драный ковер, правда, пыльнющий, пригодится для утепления, если перед рассветом похолодает. В общем, обосновалась с комфортом. Легла, завернулась в плед. Стала думать о хорошем. Может быть, уже завтра она будет у своих. Вечный бег от несчастья закончится. Наступят покой и воля. Может быть, даже счастье. Как сказал пан Директор? «Ты создана для счастья»? Это она однажды, насмотревшись на его педагогические эксперименты, попросила ее тоже протестировать, определить индивидуальный код. Любопытно стало. Вдруг в ней таится какое-то сокровище, а она знать не знает? Пан Директор долго гонял ее по своим табличкам-карточкам, делал какие-то пометки, что-то высчитывал. Потом вздохнул, говорит: «Можно было бы в детстве поработать в направлении „Г-IIBa“, учитывая склонность к литературе и неплохое чувство слова, но теперь поздно. Ты уже упущенная — пятнадцать лет. В тебе соперничали две доминанты, „Г“ и „С“, но в какой-то момент под воздействием жизненных факторов твоя психика переориентировалась с рациональности на инстинкты. Я в своих исследованиях еще не дошел до этой сложной темы — как и по каким алгоритмам индотип в переходном возрасте может трансформироваться, но мне очевидно, что такое может произойти как по внутренним, так и по внешним причинам». И понес всякую заумь. Таня послушала-послушала, перебила: «Получается, из меня ничего путного теперь не выйдет? И что? На помойку меня выкидывать?» Он замигал на нее через роговые очки. — Что ты, детка! На помойку никого выкидывать нельзя. Уникального профессионала из тебя теперь не получится, это да. Но присутствуют явные параметры индотипа «С-IAa». — Я забыла, что это. — Ты создана для счастья. Личного счастья. Таня прыснула. Во-первых, от неожиданности — где она и где счастье. А во-вторых, потому что сказано это было с сочувствием. Он иногда смешной бывал, пан Директор. — Твой дар самый заурядный на свете, но оттого не менее ценный. Дар любви. Направленной на какого-то одного человека, как очень сильный, концентрированный луч. — Что это значит? — Скорее всего где-то на свете есть мужчина, которого ты можешь сделать очень счастливым. В этом и состоит твой талант. Сама с ним тоже будешь очень-очень счастлива. Главная твоя задача — найти этого человека и не ошибиться. Уже не смеясь, даже не улыбаясь, Таня вцепилась в пана Директора мертвой хваткой: как, как найти и не ошибиться? — Прислушивайся к себе, — ответил он. — Пойми себя. Чего тебе не хватает? В чем твой голод? Где в твоей душе прорехи, откуда сквозит холодом? Твоя пара тот — кто этот голод насытит и все щели прикроет. Не уверен только, что тебе следует заводить детей. Твой индотип не очень умеет делить любовь на части. Детям от вашей любви достанутся одни крохи, и это для них будет нехорошо. Таня потом много про это думала. Про голод и прорехи души. И, конечно, про Него. Стала думать и теперь. А вдруг Он где-то недалеко? Он ведь наверняка воюет с крысами, не может не воевать. Закрыла глаза, увидела русскую военную форму — как из маминого журнала «Нива»: фуражка с кокардой, воротник кителя, погоны, портупея. На фуражке у наших теперь звездочка, а в остальном все такое же. Лицо под козырьком сначала было словно в тумане, но скоро проступили черты — такие же, как всегда, но удивительно отчетливые. Высокий лоб, тонкий нос, печальные глаза. В видениях Он всегда был печальный и смотрел в сторону. Никогда Таня еще не видела Его так явственно, но нисколько не удивилась, потому что уже спала. «Здравствуй, князь ты мой прекрасный, что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?» — говорит она ему. А Он вдруг — впервые, впервые — смотрит прямо на нее и улыбается, неуверенно. Будто сомневается. «Это я, я! — шепчет Таня. — Привет! Мы будем счастливы теперь — и навсегда!» Ей становится невыносимо страшно от обрушившегося на нее счастья. Потому что огромное счастье проглатывает без остатка, и ничего больше от тебя не остается. Не станет его — не станет и тебя. А Он не испугался. Улыбнулся шире, уверенней. Протянул навстречу руки, шагнул. Танина грудь наполнилась воздухом. Его было так много, что, показалось, она сейчас взлетит. Так нельзя, нельзя! Сейчас грудная клетка лопнет. От невместимости счастья. И грудь действительно лопнула, с оглушительным треском. С ночного неба на лицо посыпались звезды. Они были колкие. Дернувшись, Таня открыла глаза, смахнула со лба мелкий мусор, сыпавшийся с потолка. Земля тряслась, всё грохотало. В сером луче клубилась пыль. Утро, сказал себе Таня. Артобстрел. Началось! Она вскочила, бросилась к окошку, из которого просматривалась вся улица. Прямо напротив, между жилыми домами, был двор, куда ночью вошли солдаты. Правее — шестиэтажное угловое здание, выходящее на Баренштрассе. Оно подрагивало, плевалось дымом и фонтанами штукатурки. По дому били из пушек. Таня узнала этот звук: 76-миллиметровые орудия, как в «Мон-Сен-Мишеле». Так продолжалось долго. Потом всё утихло, но скоро опять стало шумно. Зарычали моторы, залязгали гусеницы. Справа, от перекрестка, показался танк с красной звездой на башне. За ним второй. Потом еще. На броне густо сидели люди, стреляли вверх из автоматов. — Наши! Наши! — крикнула Таня. Вдруг передняя машина подпрыгнула, полыхнула огнем, затем вся окуталась черным дымом. Когда он рассеялся, на башне людей уже не было, а сама башня покривилась, над ней метались языки пламени. Второй танк, не сбрасывая скорости, обогнул этот костер. Остановился. На асфальт спрыгнул кто-то в круглой казачьей шапке. Называется «кубанка», Таня видела на картинках. — За мной, за мной! — закричал казак, махая рукой. Побежал вперед, во двор. За ним другие солдаты. Все в грязных стеганых куртках, прошитых вертикальными полосами. Стреляли на бегу куда-то вверх. Один упал и остался лежать. Остальные скрылись за воротами. А танк выпалил из пушки и быстро покатился на заднем ходу в сторону перекрестка. Там всё громыхало, взрывалось, доносились крики. Но шум не приближался, оставался на месте. Вот он поутих. Теперь главным образом стреляли во дворе напротив, но ничего разглядеть было нельзя — от подбитого танка по мостовой стелилась черная пелена, заволакивала всю улицу. Атака отбита, поняла Таня и чуть не заплакала от обиды. Ненадолго стало почти совсем тихо. Но вдали, около перекрестка, тонкий, звонкий голос прокричал что-то неразборчивое, и всё опять загрохотало. Послышались крики «ура!». Они были ближе, ближе. Таня тоже закричала: «Ура! Ура!» Из ворот посыпались крысиные солдаты. Кто-то истошно орал: «К насыпи! Отходим к насыпи!» Исчезли, и тут же, минуты не прошло, по улице побежали русские. Много! Покатились танки или, может, самоходки — Таня так и не научилась их различать. Одна машина, другая, третья, четвертая. Пальба переместилась влево, а справа, на Баренштрассе стало тихо. «Всё? Уже всё? Я у наших?» — сказала вслух Таня и не услышала собственного голоса. Оглохла от выстрелов. По улице она, конечно, не пошла, а двинулась развалинами, в обход. Высунулась посмотреть. На перекрестке сновали люди, все в нашей форме. Бояться было нечего. Таня вышла на тротуар, прижимая ладонь к сердцу. Оно прямо выпрыгивало от счастья. Хотелось заорать: «Я русская! Я своя!» Но она шла, а никто не обращал внимания. — Я русская! — сказала Таня военному со звездочками на погонах. — Я тоже не китаец, — буркнул он, едва взглянув, и закричал кому-то: — Куда катишь, козел? Куда? Замахал рукой, побежал. Совсем не так она представляла себе этот момент. Даже растерялась. Тут никому до нее не было дела. Все торопились, чем-то занимались. Никто не задерживался на месте. Наконец Таня увидела кучку военных, которые никуда не спешили, а стояли неподвижно, глядели куда-то вниз. К ним она и подошла. Один, немолодой, с длинным костистым лицом, сидел на корточках. Его коротко стриженая голова была непокрыта. Что это он делает?