Трон из костей дракона

Изгримнуру их спор показался просто формальностью, как будто Элиас заранее предвидел его и приготовился уступить.

Расстроенный своими мыслями, Изгримнур уже собирался подняться и пойти прилечь, но тут к нему подошел Фрекке. На фоне костра старый солдат казался просто шаркающей, долговязой тенью.

— Одну минутку, ваша светлость.

Изгримнур криво улыбнулся. Старый ублюдок опять надрался! Он становился официальным только в очень пьяном виде.

— Фрекке?

— Это о том мальчике, герцог, о том, которого привез Айнскалдир. Я думал, что вы захотите поболтать с ним. — Фрекке покачнулся, но сделал вид, что просто подтягивал штаны.

— Ну что ж, пожалуй. — Поднимался ветер. Изгримнур запахнул полы куртки и повернулся, чтобы идти, но остановился на полдороге. — Фрекке?

— Ваша светлость?

— Я швырнул в огонь еще один проклятый кусок дерева.

— Я так и думал, ваша светлость.

Фрекке повернулся, торопясь к своей кружке, и герцог был готов поклясться, что на лице солдата вспыхнула улыбка. Ну и черт с ним и с его деревом!

Мальчик у костра обсасывал косточку. Айнскалдир сидел на камне подле него и выглядел обманчиво расслабленным — Изгримнур никогда не видел, чтобы этот человек расслаблялся. Свет костра не давал проследить взгляда Айнскалдира, но глаза мальчика были широко раскрыты, как глаза удивленного оленя у лесного пруда.

При появлении герцога мальчик перестал жевать и подозрительно посмотрел на него, приоткрыв рот. Изгримнур заметил, как что-то изменилось в выражении его лица. Облегчение? Изгримнур удивился. Несмотря на подозрения Айнскалдира, он ожидал увидеть обычного крестьянского мальчика, ужаснувшегося или, по крайней мере, уныло ожидающего неприятностей. Этот и правда казался крестьянином, невежественным, грязным сыном садовода в оборванной одежде, но какая-то настороженность в его взгляде заставила герцога всерьез подумать о словах Айнскалдира.

— Ну-ка, парень, — сказал он грубо на вестерлингском наречии. — Зачем это ты шнырял по аббатству?

— Я думаю, я сейчас перережу ему глотку, — сказал Айнскалдир приятным доброжелательным голосом на риммерпакке. Его тон чудовищно контрастировал со смыслом сказанного. Изгримнур нахмурился, подумав, что этот человек, видимо, совсем потерял рассудок, но потом понял, что воин только хотел узнать, говорит ли парень на их языке. Мальчик продолжал вежливо смотреть на него.

Что ж, если он понял, это один из самых хладнокровных людей, которых я когда-либо видел, подумал Изгримнур. Нет, не может быть, чтобы мальчик его возраста, услышав такие леденящие душу слова в лагере вооруженных незнакомцев, никак на них не отреагировал.

— Он не понимает, — сказал герцог вассалу на языке Риммергарда, — но он спокойный парень, а? — Айнскалдир хрюкнул в знак согласия и погладил бороду.

— Ну, мальчик, — заключил герцог. — Я не привык спрашивать дважды. Говори! Что ты делал в аббатстве?

Юноша опустил глаза и положил на землю кость, которую он глодал. Изгримнур снова ощутил укол памяти, но не смог вспомнить ничего определенного.

— Я был… я искал… искал себе новую обувь. — Мальчик жестом показал на свои хорошо ухоженные сапоги. Герцог по акценту решил, что он эркинландер, и что-то еще… но что?

— И ты, я вижу, нашел, — Изгримнур опустился на корточки, чтобы быть на уровне глаз мальчика. — А ты знаешь, что мы можем повесить тебя за кражу у непогребенных мертвецов. Это называется мародерством, а?

Наконец-то он нормально прореагировал! Он не мог изобразить этот страх, Изгримнур был в этом уверен. Хорошо.

— Простите, господин. Я… не хотел ничего плохого. Я устал от долгой ходьбы, у меня ноги болят…

— Откуда это ты шел? — Теперь он уловил. Парень говорил слишком правильно для ребенка лесного жителя. Это парень священника или трактирщика.

Без сомнения, он сбежал!

Юноша некоторое время выдерживал взгляд герцога. Тому снова показалось, что мальчик что-то расчетливо прикидывает. Может, он удрал из семинарии или монастыря? Что он скрывает?

Парень наконец заговорил:

— Я оставил моего хозяина, сир. Мои… Мои родители отдали меня в учение к торговцу свечами. Он бил меня.

— Какой свечник? Где? Быстро!

— Ма… Малахиас. В Эрчестере.

Это похоже на правду, решил герцог. Все, кроме мелких деталей.

— Тогда что ты делаешь здесь? Как ты попал к Святому Ходенрунду? И, — тут герцог нанес удар, — кто такой Бенна?

— Бенна?

Айнскалдир, с полузакрытыми глазами слушавший эту беседу, наклонился вперед.

— Он знает, герцог, — сказал он на риммерпакке. — Он звал Бенну или Биннока, это уж точно.

— А как насчет Биннока? — поинтересовался герцог, опустив тяжелую руку на плечо пленника и не ощутив ничего, кроме острой жалости, когда тот испуганно моргнул.

— Биннок?.. О, Биннок… моя собака, сир. На самом деле не моя, а хозяина. Он тоже сбежал. — И мальчик вдруг улыбнулся, впрочем тотчас же подавил улыбку.

Несмотря на сбое недоверие, герцог обнаружил, что паренек ему нравится.


— Я иду в Наглимунд, сир, — быстро продолжал мальчик. — Я слышал, что в аббатстве кормят путников вроде меня. Когда я увидел… тела, мертвых людей, я очень испугался — но мне нужны были сапоги, сир, правда нужны. Эти несчастные были добрыми эйдонитами, сир, и они бы не возражали, правда ведь, сир?

— Наглимунд? — глаза герцога сузились, он почувствовал, как напрягся сидевший рядом Айнскалдир, если только это было еще возможно. — Почему Наглимунд? Почему не Стеншир и не долина Хасу?

— У меня там приятель. — За спиной Изгримнура возвысил голос Слудиг, подойдя к концу пьяной песни. Мальчик указал пальцем на сборище у огня. — Он… арфист, сир. Он сказал, что если я сбегу… от Малахиаса, он поможет мне.

— Арфист? В Наглимунде? — Изгримнур был очень внимателен, но лицо мальчика оставалось невинным, как сливки. Герцог вдруг почувствовал крайнее отвращение ко всему этому.

Посмотрите на меня! Допрашиваю мальчишку свечника, как будто бы он собственноручно устроил засаду в аббатстве! Что за проклятый день сегодня!

Айнскалдир все еще не успокоился. Он рявкнул в самое ухо мальчика:

— Как зовут наглимундского арфиста?

Юноша встревоженно обернулся, но видимо, тревога была вызвана скорее неожиданностью, чем смыслом вопроса, потому что он тут же радостно ответил:

— Сангфугол.

— Сосцы Фреи! — выругался герцог и тяжело поднялся на ноги. — Я знаю его. Довольно. Я верю тебе, мальчик. — Айнскалдир обернулся и посмотрел на смеющихся у огня мужчин. — Ты можешь остаться с нами, мальчик, если хочешь, — сказал герцог. — Мы будем проезжать через Наглимунд, и, спасибо этим шлюхиным ублюдкам, у нас лошадь Хова без всадника. Эта страна теперь не подходит для того, чтобы мальчик вроде тебя пересекал ее в одиночку. Это, знаешь, все равно, что самому перерезать себе глотку. Вот, — он стянул потник с одной из лошадей и бросил его юноше. — Устраивайся, где хочешь, только поближе к огню. Так будет легче для часового… Нечего растягиваться, как стадо глупых овец! — Он взглянул на растрепанные волосы, легкие, как пух, и ясные глаза. — Айнскалдир накормил тебя. Тебе нужно что-нибудь еще?

Мальчик мигнул — нет, где-то он уже видел это лицо. Наверное, в городе.

— Нет, — ответил он. — Я просто подумал, что… Я надеюсь, что Биннок не потеряется без меня.

— Не волнуйся, мальчик. Если он не найдет тебя, он найдет кого-нибудь другого, это уж так.

Айнскалдир уже исчез. Изгримнур повернулся и пошел прочь. Мальчик свернулся на потнике у большого камня и, кажется, заснул.



Я так давно не видел звезд, подумал Саймон, поглядев в небо. Яркие точки были похожи на замороженных светлячков.

Здесь, в поле, небо выглядит совсем не так, как в лесу — как будто сидишь на большом-большом столе.

Он поискал одеяло Шедды и припомнил Бинабика.

Надеюсь, что он в безопасности, — и в конце концов он бросил меня, когда появились риммеры.

Конечно, чистое везенье, что его захватил именно герцог Изгримнур, но сперва было все-таки очень страшно. Очнуться в военном лагере, окруженным бородатыми людьми с тяжелыми взглядами! Он решил, что не стоит сердиться на Бинабика за его исчезновение, он ведь знал, как не любил тролль риммеров. А может он и не знал, что Саймона похитили. И все-таки больно вот так, сразу, потерять друга. Ему придется стать мужественным и независимым. Он уже стал во всем полагаться на Бинабика, все решения предоставлял ему, точно так же, как раньше он полагался на доктора Моргенса. Ну что же, урок ясен: отныне он будет полагаться на себя, советоваться с собой и идти своим путем.

По правде говоря, сначала он не собирался называть Изгримнуру истинной цели своего путешествия, но герцог был очень проницателен. Иногда он чувствовал, что доверие старого воина балансирует на острие ножа, один неверный шаг и…

А еще этот черный, который все время сидел рядом, у него был такой вид, что он утопит меня, как котенка, если герцог позволит.

Так что он сказал герцогу все, что мог, без ущерба для себя, и это сработало.

Вопрос в том, что делать дальше. Остаться с риммерами? Вроде глупо этого не делать, и тем не менее… У Саймона не было твердой уверенности, на чьей стороне стоит герцог. Изгримнур, конечно, едет в Наглимунд, но может быть, он собирается арестовать Джошуа? Все в Хейхолте говорили, что Изгримнур был очень предан старому королю Джону, что он чтил опеку Верховного короля более свято, чем собственную жизнь. Ну и как же он относится к Элиасу? Ни под каким видом Саймон не должен был рассказывать о своем участии в исчезновении Джошуа из Хейхолта, но некоторые вещи всплывают сами собой. Ему до смерти хотелось расспросить кого-нибудь, какие новости в замке. Например, как развивались события после смерти Моргенса? Выжил ли Прейратс? А Инч? Как Элиас объяснил людям, что произошло? Но все эти вопросы, даже очень завуалированные, могли легко ввергнуть его в чан с кипятком.

Саймон был слишком возбужден, чтобы спать. Он смотрел на звездное небо и думал о костях Бинабика, которые тот раскидывал сегодня утром. Ветерок играл его волосами, и внезапно сами звезды превратились в кости — много-много костей, разбросанных по темно-синему полю неба. Было как-то одиноко засыпать в чужом лагере, под покровом бесконечной ночи. Он так тосковал по своей уютной постели в комнатах для слуг, по тем дням, когда все еще было хорошо. Его тоска была пронзительной, как мелодии флейты Бинабика. Единственное, к чему он мог прильнуть в этом диком и чужом мире, была холодная боль.

Он задремал, но когда какой-то шум разбудил его. Звезды все еще мерцали в далекой тьме. Над ним медленно прошла невообразимо высокая темная фигура.

Паника сдавила его горло. Где лежит оружие?

Саймон почти сразу понял, что страшная фигура — это всего-навсего часовой, остановившийся спиной к месту, где он спал. Часовой тоже завернулся в потник, так что торчала одна голова.

Часовой шагал взад и вперед, глядя прямо перед собой. За поясом у него был огромный топор, зловеще-острое, тяжелое оружие. Была у него и длинная пика, волочившаяся по грязи.

Юноша поплотнее закутался в потник, укрываясь от пронзительного ветра, поднявшегося в долине. Небо переменилось. Только что оно было безупречно чистым, а из бескрайней тьмы ласково подмигивали звезды. Теперь с севера протянулись вымпелы облаков, и самые дальние звезды погасли, как угли костра, засыпанные песком.

Может быть, Шедда поймает Киккасута этой ночью? — сонно подумал Саймон.

В следующий раз он проснулся оттого, что вода попала ему в рот. Он открыл глаза, закашлялся и увидел, что звезды не горят больше, как будто аккуратно прикрыли крышку ларца с драгоценностями. Шел дождь. Тучи теперь собирались прямо над лагерем. Саймон заворчал и перевернулся на бок, натягивая потник, чтобы укрыться с головой. Часовой стоял немного дальше, он прикрывал лицо рукой от дождя и всматривался в темноту.

Глаза Саймона уже совсем закрывались, когда человек издал странный хрюкающий звук и резко опустил голову. Что-то в его позе наводило на мысль, что стоя неподвижно, как скала, он, тем не менее, вел жестокую борьбу. Саймон раскрыл глаза шире. Дождь уже лил вовсю, загремел гром. Саймон вытянулся, стараясь не сводить взгляд с часового. Человек все еще стоял на прежнем месте, но теперь у его ног что-то копошилось, что-то, отделившееся от всеобщей темноты. Саймон сел. Дождь барабанил и плескался по всей земле.

Вспышка молнии внезапно пронзила ночь, высветив мокрые камни, напоминавшие раскрашенную бутафорию Узирийский представлений. Все в лагере стало ясно видно — догоревший костер, фигуры спящих риммеров — но Саймону бросилось в глаза отчаянное лицо часового, искаженное гримасой всепоглощающего ужаса.

Ударил гром, и в небе снова вспыхнула молния. Земля вокруг часового бурлила, как кипящая вода. Часовой упал на колени, Саймон подавил крик. Снова загремел гром, и молния ударила три раза подряд. Грязь продолжала бурлить, но теперь отовсюду появились руки, длинные бледные руки, скользкие и блестящие от дождя, ползли по телу стоящего на коленях человека, притягивая его к черной земле. Следующая вспышка осветила вылезающую прямо из земли орду темных тварей, тощих, оборванных, длинноруких тварей с белыми глазами. Они были отчетливо видны во вспышках молнии под струями дождя — их бледные бакенбарды и оборванная одежда. Когда гром отгремел, Саймон закричал, давясь дождевой водой, потом набрал воздуха и закричал снова.

Это было хуже любого адского наваждения. Риммеры, разбуженные испуганным воплем Саймона, со всех сторон были облеплены извивающимися телами. Твари лезли из земли, как крысы, — и действительно, когда они наводнили лагерь, ночь наполнилась тонким мяукающим писком, звеневшим подземельями, слепотой и трусливой злобой.

Один из северян сумел вскочить на ноги, мерзкие существа так и кишели на нем. Они были никак не выше Бинабика, но нападали в таком количестве, что сумели повалить выхватившего нож северянина. Саймону показалось, что в их поднимавшихся и опускавшихся руках что-то блестело.