Трущобы Севен-Дайлз

– Или же самому Райерсону? – продолжил он. – Шантаж обычно приносит неплохие дивиденды, причем длительное время.

– Но заплатил бы Райерсон? – парировал Питт.

По лицу Наррэуэя промелькнуло странное выражение: смесь неуверенности, печали и еще чего-то такого, что явно доставляло ему боль. Впрочем, он поспешил убрать с лица это выражение и сосредоточиться на деталях ответа.

– Лично я в этом сомневаюсь, и вот по какой причине: если мисс Захари предпочла отрицать его присутствие там, приди он в суд, он тотчас бы выставил себя лжецом, потому что полиции известно, что он там был. Его невозможно не узнать.

– Вот как? Боюсь, что я ни разу его не видел. – Питт попытался представить Райерсона, но так и не смог.

– Он крупный мужчина, – спокойно, хотя и с легкой хрипотцой в голосе произнес Наррэуэй. – Выше шести футов ростом, широкоплечий, мускулистый. Густая седая шевелюра, правильные черты лица. В молодости это был хороший спортсмен. – На первый взгляд Наррэуэй хвалил Райерсона, однако говорил как будто через силу, скорее справедливости ради, а не по собственному желанию. Как будто некая внутренняя причина вынуждала его быть объективным.

– Вы с ним знакомы, сэр? – не удержался от вопроса Питт и тотчас пожалел, хотя вопрос этот был необходим. Было в лице Наррэуэя нечто такое, что подсказало ему, что он вторгся на запретную территорию.

– Я знаю всех и каждого, – ответил Наррэуэй. – Это моя работа. И ваша тоже. Мне передали просьбу мистера Гладстона по возможности не упоминать имя мистера Райерсона в связи с этим случаем. Мистер Гладстон не уточнил, как это следует сделать, и, смею предположить, он предпочитает этого не знать.

Питт едва сдерживал гнев. Боже, как же несправедливо! В равной мере ему было неприятно думать о том, что он должен это делать.

– Отлично! – парировал он. – В таком случае мы должны сказать ему, что это невозможно. Он наверняка не располагает необходимой информацией, чтобы спорить с нами.

Наррэуэй даже не улыбнулся. В его глазах отсутствовала даже обычная для него сухая ирония. Похоже, Питт затронул больное место, которое еще не успело затянуться.

– Перед мистером Гладстоном отвечаю я, а не вы, Питт, – произнес он. – И я не готов сказать ему, что мы потерпели неудачу, если только не сумею доказать, что это было невозможно еще до того, как мы приступили к делу. А вы идите и поговорите с Райерсоном. Если нам поручено спасти его, мы не можем работать вслепую. Нам нужна правда, причем вся и немедленно, а не мелкими крохами, как ее обычно раскрывает полиция. Или – да храни нас господь – египетский посланник.

Питт был сбит с толку.

– Но вы только что сказали, что знаете его. Не лучше ли вам поговорить с ним самому? Вы старше меня по чину. Это наверняка произведет на него впечатление.

Наррэуэй поднял глаза и сердито посмотрел на Питта. Его тонкие пальцы побелели от напряжения.

– То, что я старше вас по чину, ему совершенно безразлично. В отличие от вас, кому положено подчиняться мне беспрекословно. Я не выдвигаю идей, Питт, я говорю, что вам делать. И я не обязан объяснять вам, зачем это нужно. Я отчитываюсь перед мистером Гладстоном, как за свой успех, так и за свой провал. Вы отчитываетесь передо мной. – Его голос сорвался на хрип. – Идите и поговорите с Райерсоном. Я хочу знать все о его отношениях с мисс Захари в целом и в ту ночь в частности. Вернетесь сюда, когда у вас будет что рассказать мне, желательно завтра.

– Да, сэр. Но вы, случайно, не знаете, где я могу найти мистера Райерсона в это время суток? Или я должен сам навести справки.

– Нет, вы не будете наводить никаких справок! – рявкнул Наррэуэй и даже вспыхнул. – Вы не скажете никому, а только самому Райерсону, кто вы такой и что вам от него нужно. Начните с его дома на Полтон-Сквер. Если не ошибаюсь, это дом номер семь.

– Да, сэр. Спасибо, – предельно спокойным тоном ответил Питт и, развернувшись на пятках, вышел из кабинета. Поручение начальника было ему неприятно, хотя и не стало сюрпризом. Особенно настораживал тот факт, что, учитывая деликатный характер этого дела и интерес к нему со стороны самого Гладстона, Наррэуэй почему-то не пожелал поговорить с Райерсоном лично. Вопрос о том, что его кто-то узнает, даже не стоял. В этот час на Полтон-Сквер не будет никаких репортеров, а даже если и были бы, Наррэуэй – фигура отнюдь не публичная, чтобы сразу быть узнанным.

Похоже, есть некий фактор, возможно, крайне важный, о котором Наррэуэй умолчал. При этой мысли Питту стало слегка не по себе.

Поймав извозчика, он велел довезти его до Данверс-стрит. Оттуда – рукой подать от Полтон-Сквер. Оставшийся путь он на всякий случай проделает пешком. Как известно, излишняя осторожность не повредит. Перейдя в Особую службу, он выработал в себе эту привычку. И хотя он не любил эту секретность, он понимал: без нее никак.

К тому времени, когда он поднимался по ступенькам дома номер семь, он уже решил, как он поведет себя с тем, кто откроет ему дверь.

– Доброе утро, сэр, – довольно безучастно сказал белокурый лакей в ливрее. – Чем могу вам помочь?

– Доброе утро, – ответил Питт, стоя во весь рост и глядя ему в глаза. – Будьте добры, передайте мистеру Райерсону, что мистер Виктор Наррэуэй передает ему свой привет и сожалеет о том, что не может нанести ему визит лично, и потому прислал меня. Мое имя Томас Питт. – С этими словами он достал визитку, на которой значилось только его имя, и положил ее на серебряный поднос в руках у лакея.

– Разумеется, сэр, – ответил тот, даже не посмотрев на карточку. – Не подождете ли в утренней гостиной, пока я спрошу у мистера Райерсона, сможет ли он принять вас?

Питт с улыбкой принял его предложение. Откровенность лакея явилась для него неожиданностью. Обычно в таких случаях лакей говорил, что, мол, ему неизвестно, дома ли хозяин.

Лакей повел его по великолепному коридору, пышно отделанному на итальянский манер – терракотового цвета стены, прекрасные мраморные и бронзовые бюсты на постаментах, картины, изображающие венецианские каналы, одна из которых весьма смахивала на оригинал кисти Каналетто.

Утренняя зала также была отделана в теплых тонах. Одну стену украшал изумительной работы гобелен, в мельчайших подробностях изображавший сцену охоты; трава на переднем плане пестрела цветами. Было видно, что хозяин дома – человек богатый и со вкусом.

Питт провел десять минут в напряженном ожидании, мысленно прокручивая предстоящую встречу. Сейчас он задаст вопросы члену кабинета министров относительно, возможно, преступной и наверняка позорной стороны его личной жизни. Он пришел сюда, чтобы узнать правду, и он не имеет права на провал.

Впрочем, ему уже доводилось допрашивать сильных мира сего и раньше, нащупывать болевые точки, которые привели их к убийству. В этом таланте ему не откажешь. Он делал это не просто хорошо, он делал это блестяще. На его счету не один успех, а вот неуспехи можно пересчитать по пальцам. Ему нет причин сомневаться в себе.

Он посмотрел на корешки книг в одном из шкафов. И увидел томики Шекспира, Элизабет Браунинг, Марлоу, а чуть дальше Генри Райдера Хаггарда и Чарльза Кингсли и два тома Теккерея[2].

Услышав, как за его спиной скрипнула дверь, он обернулся.

Как и говорил Наррэуэй, Райерсон был крупный мужчина. На вид ему можно было дать ближе к шестидесяти, однако движения выдавали в нем человека, не просто привыкшего к физическим упражнениям, но черпавшего в них удовольствие. Чувствовалась в них некая врожденная уверенность в том, что он хозяин собственного тела. Сегодня вид у него был слегка встревоженный, слегка усталый, однако в целом он владел собой.

– Мой лакей сказал мне, что вы приехали сюда по поручению Виктора Наррэуэя. – Он произнес это имя с таким показным равнодушием, что Питт мгновенно заподозрил неискренность. – Могу я спросить, почему?

– Да, сэр, – серьезно ответил Питт. Он уже решил, что искренность – это наилучший способ достижения цели, а пожалуй, и единственный. Малейшая фальшь или попытка схитрить, и все его усилия пойдут прахом.

– Египетское посольство в курсе, что вы были в Иден-Лодж, когда там был застрелен Эдвин Ловат. Посланник требует, чтобы вас тоже призвали к ответу как соучастника тех событий.

Питт ожидал, что Райерсон начнет все отрицать, а затем на смену отрицанию придут гнев или страх. Наихудший вариант – это жалость к самому себе или же просьба неким образом избавить его от позора любовной связи, поставившей под удар его доброе имя. Мол, ему неприятна – да что там, омерзительна! – сама мысль о том, каким позором он себя запятнал. Наррэуэй отказался приехать лично именно по этой причине? Чтобы не видеть, как его старый друг опозорил себя, и теперь им лучше не встречаться, чтобы не ставить друг друга в неловкое положение? Ибо в таком случае он сможет, по крайней мере, и дальше изображать неведение.


Реакция Райерсона не имела с этим ничего общего. Да, на его лице читалась растерянность, читался страх, но никакого гнева, никакого негодования.

– Я приехал туда сразу после, – поправил он Питта. – Но я понятия не имею, откуда это известно египетскому посольству, если только мисс Захари не сказала им сама.

Питт пристально посмотрел на него. Ни в его голосе, ни в лице не было даже нотки осуждения. Как если поступи она так, он не счел бы это предательством. Однако, по словам Наррэуэя, она вообще не произнесла его имени. Более того, у нее вообще не было возможности ни с кем поговорить – за исключением допрашивавших ее полицейских.

– Нет, сэр, это не мисс Захари, – ответил Питт. – С момента ее ареста она ни с кем не разговаривала.

– Кто-то должен представлять ее интересы, – тотчас сказал Райерсон. – В посольстве должны позаботиться об этом. Это было бы куда более уместно, нежели если бы это сделал я. Но при необходимости я это сделаю.

– Думаю, будет лучше, если вы воздержитесь от такого шага, – ответил Питт, слегка выбитый из колеи тем, что Райерсон предложил такую вещь. – От этого может быть больше вреда, чем пользы, – добавил он. – И будьте добры, сэр, расскажите мне, что, собственно, там произошло?

Райерсон предложил Питту большое гладкое, обтянутое кожей кресло, а сам сел во второе. Впрочем, поза его осталась напряженной – он подался вперед, на лице его появилось серьезное, сосредоточенное выражение. Он не предложил Питту ни кофе, ни чего-то крепче, но не потому, что был неучтив, а потому, что это просто не пришло ему в голову. Его мысли были явно заняты другими вещами, и он даже не пытался притворяться, что это не так.

– В тот вечер у меня был ряд поздних встреч. Я намеревался приехать к мисс Захари в два часа ночи, но опоздал. И приехал ближе к трем.

– И чем вы добирались до нее? – поспешил уточнить Питт.

– Нанял извозчика. Доехал до Эджвер-роуд, а дальше пару улиц прошел пешком.

– Вы видели, чтобы кто-то покидал Коннат-Сквер, будь то пешком, в карете или на извозчике? – спросил Питт.

– Не припоминаю. С другой стороны, я был не слишком внимателен. Если кто-то и был, он мог уехать в любом направлении.

– Затем вы вошли в Иден-Лодж, – подсказал ему Питт. – Каким входом вы воспользовались?

Райерсон слегка покраснел.

– С переулка. У меня есть ключ от задней двери.

Питт постарался сохранить невозмутимое лицо. Моральные суждения будут только помехой, да и какое право он имеет их выносить? Странно, но у него даже не возникло такого желания.

Райерсон не соответствовал ни единому представлению о нем, какие только имелись у него до их встречи. Питт вынужден начать все сначала, осторожно прокладывая путь через собственные противоречивые эмоции.

– То есть вы вошли через кухню? – уточнил он.

– Да. – По глазам Райерсона было видно, что это воспоминание ему неприятно. – Но я сделал в нее всего один шаг, когда услышал в саду какой-то звук и поэтому снова вышел на улицу. И тотчас столкнулся с мисс Захари, которая пребывала в состоянии крайнего отчаяния. – Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Она сообщила мне, что застрелен некий человек и теперь лежит мертвый в саду. Я спросил у нее, кто он такой, и вообще, что произошло. Она сказала мне, что это некий лейтенант Ловат, которого она несколько лет назад кратко знала в Александрии. Тогда он оказывал ей знаки внимания… – Райерсон на миг умолк, подбирая слова, но затем продолжил свой рассказ, давая Питту возможность самостоятельно сделать выводы. – И теперь хотел бы возобновить старую дружбу. Она ответила отказом, однако он не желал его слышать.

– Понятно. И как вы поступили? – нейтральным тоном спросил Питт.

– Я попросил ее показать мне его и пошел вслед за ней туда, где на земле лежало его тело, наполовину скрытое лавровыми кустами. Я подумал, вдруг он еще жив? Я надеялся, что, когда она нашла его, он просто был без сознания, она же испугалась и приняла его за мертвого.

Однако когда я опустился рядом с ним на колени и присмотрелся, я понял, что она права. Он действительно был убит, причем с довольно близкого расстояния, выстрелом в грудь, и был однозначно мертв.

– Вы видели пистолет?

Взгляд Райерсона не дрогнул, однако внешнее хладнокровие явно стоило ему немалых усилий.

– Да, он лежал на земле рядом с ним. Это был пистолет Аеши. Я тотчас его узнал, потому что видел раньше. Я знал, что он у нее есть, на случай защиты.

– Защиты от кого?

– Не знаю. Я не спрашивал, она не говорила.

– Мог это быть лейтенант Ловат? – предположил Питт. – Он ей угрожал?

Лицо Райерсона сделалось каменным, взгляд – несчастным.

– Думаю, что нет, – ответил он, помолчав.

– Вы спросили у нее, что произошло?

– Разумеется! Она сказала, что не знает. Мол, она услышала выстрел и поняла, что он прогремел где-то рядом. Она была наверху, в гостиной, ждала меня. Она не ложилась спать и была одета. Она спустилась вниз, чтобы посмотреть, что случилось – вдруг кому-то требуется помощь, – и обнаружила Ловата на земле, а рядом с ним – пистолет.

Весьма странная история, подумал Питт, в которую трудно поверить. И все же, посмотрев на Райерсона, он решил, что либо тот в нее верит, либо такого превосходного актера он еще не встречал. Райерсон был спокоен, без намека на притворство. Более того, в нем чувствовалась искренность, и если она была наигранной, то, значит, по-своему гениальной. Это сбивало с толку. Мешало найти верный подход, чему Питт был отнюдь не рад.

– То есть вы видели убитого, – произнес он. – И вы знали со слов мисс Захари, кто это такой. Она могла объяснить, что он делал там, прежде чем его застрелили?

– Нет, – моментально ответил Райерсон. – Она предположила, что он пришел к ней, но это было очевидно. Иначе с какой стати ему быть в ее саду в столь позднее время суток? Я спросил у нее, знает ли она, что случилось, и она сказала, что нет, не знает, – уверенно произнес Райерсон, как будто не испытывал по этому поводу ни малейших сомнений.

– Но ведь она не приглашала его к себе и не давала ему поводов думать, что ему будут рады в ее доме, – не унимался Питт, не зная, какого тона ему придерживаться. Его раздражала необходимость проявлять учтивость. Ситуация была абсурдной. Тем не менее он был склонен верить Райерсону, более того, испытывал к нему нечто вроде сочувствия.

Райерсон поджал губы.

– Вряд ли она стала приглашать его в то же самое время, когда ждала меня. Она в высшей степени разумная женщина.