Убегай!

– Нет.

– Откуда вы знаете? Вы уверены в этом?

– Нет.

Этот человек собирается хоронить своего сына. Сейчас не время говорить неправду.

– Я бы мог вам сказать, что моя дочь не убийца, но вам ведь все равно от этого легче не станет.

Уайли Корвал смотрел на него и молчал.

– Но я думаю, это не Пейдж. Это убийство… оно было очень жестоким. Вам известны подробности?

– Да.

– Вряд ли она на такое способна.

– Но наверняка вы не знаете, так?

– Да, не знаю.

– Уходите, – сказал он и отвернулся.

– Пейдж пропала.

– А мне какое дело?

Издалека слышались визги и смех детей, – наверное, они выходили из кукурузного лабиринта. Аарон Корвал здесь вырос, в окружении этих пейзажей, словно сошедших с полотен Нормана Роквелла, и вот чем все закончилось. Но с другой стороны, положа руку на сердце, разве нельзя сказать, что Пейдж тоже росла в атмосфере счастливого детства, пусть и слегка в иной? И это не просто слова. Обычно мы видим лишь аккуратную ограду из штакетника, симпатичный фасад, улыбающихся родителей, здоровых, жизнерадостных детишек и все такое, но большинству из нас неизвестно, что происходит за закрытыми дверями, а там есть и злость, и насилие, и несбывшиеся мечты, и обманутые надежды.

Но в жизни у Пейдж ничего такого не было.

Была ли жизнь у них в семье идеальна?

Конечно нет.

Была ли жизнь у них в семье хотя бы близка к идеалу?

Практически да, полагал Саймон, почти.

И тем не менее их дочь стала жертвой худшего из зол. Саймон задавал себе тысячи вопросов, размышлял над каждым своим поступком – проявлял ли он достаточный интерес к тому, чем она живет, обращал ли внимание на ее друзей, на ее занятия, одобрял ли ее увлечения? Был ли он слишком строг с ней или, наоборот, слишком либерален? Один раз Саймон сильно рассердился на что-то во время обеда и даже швырнул стакан на пол. Правда, такое было только один раз. И много лет назад. Он вспомнил, как Пейдж, которой тогда было всего восемь лет, задрожала от страха.

Надо ли винить себя за это?

Еще мать предупреждала его, что «дети не приходят с инструкцией для пользователя», и он быстро понял, что каждый ребенок запрограммирован, что в поединке между натурой и воспитанием натура всегда одерживает полную и безоговорочную победу. И все-таки он тщательно обдумывал каждый подобный случай, потому что, когда что-то идет не так, когда темные силы овладевают душой твоего ребенка, тебе остается только недоуменно вопрошать, где же, черт побери, ты сделал ошибку.

– Кто это? – раздался за его спиной женский голос.

Саймон обернулся. Он узнал и эту женщину по фотографии на стене в фойе: мать Аарона, Энид. По тропинке вместе с ней брели и другие люди, человек десять-двенадцать, прикинул Саймон, включая мужчину с белым воротничком священника и с Библией в руке.

– Этот милый джентльмен просто заблудился, – сказал Уайли Корвал.

Саймон хотел было возразить и выложить всю правду – открыто принять бой, и к черту все эти деликатности, – но вовремя спохватился: нет уж, наверняка это выйдет ему боком. Он пробормотал извинения и, обходя родственников и друзей, направился обратно к ферме. Среди них не было ни одного, кто по возрасту был бы близок Аарону, и Саймон вспомнил, как Пейдж однажды сказала ему, что Аарон в семье единственный ребенок. Значит, братьев или сестер у него нет, задавать вопросы некому, а из этих людей по возрасту вряд ли кто мог быть Аарону близким другом, если у такого наркомана вообще могут быть близкие друзья.

Ну и что теперь?

Пусть закончат свою панихиду, подумал он. Каким бы чудовищем ни был их сын, его неожиданно, неестественно, жестоко убили, и Уайли с Энид потеряли его навсегда. Эти минуты должны принадлежать им.

Когда он снова вышел на открытое место, из лабиринта появилась целая группа запыхавшихся детишек лет десяти-одиннадцати. Они радостно шлепали друг друга ладонью о ладонь. Саймон достал мобильник. Там уже накопилось порядочно сообщений. Он начал с самых важных. Ингрид в этом списке стояла на первом месте. На втором – Ивонна, а за ней Пейдж (у нее аппарат больше не работал, но она все равно оставалась одной из первых в этом перечне), потом Сэм и Аня. Детей он расположил соответственно возрасту. Так будет справедливо.

Он набрал номер Ивонны.

– Никаких изменений, – сообщила она.

– Мне надо быть там, рядом с ней.

– Ничего тебе не надо.

Он оглянулся на детей, которые закончили странствие по лабиринту. Они тоже достали свои телефоны, кто-то стал фотографировать или фотографироваться, делать селфи, групповые снимки, кто-то просто уткнулся в экран – то есть занялись тем, что все мы делаем с мобильниками.

– Представь себе, что все было наоборот, – сказала Ивонна. – Что стреляли в тебя. И ты лежишь здесь в коме. Ты бы хотел, чтоб Ингрид сидела тут и держала тебя за ручку? Или, может…

– Да, хорошо, я тебя понял.

– Ну что, нашел родственников Аарона?


Он пересказал ей все, что недавно произошло с ним.

– И что ты теперь собираешься делать?

– Поболтаюсь немного здесь. Подожду, когда закончится отпевание. Попробую еще раз с ними поговорить.

– Отец его, похоже, не очень склонен к разговорам, – сказала Ивонна. – А вот мать может оказаться более отзывчивой.

– Ты сексистка.

– Ага.

– Как на работе?

– Мы тебя прикрываем.

Закончив разговор, Саймон двинулся к своей машине. Там снова достал телефон и стал слушать голосовые сообщения. Новость о том, что в Ингрид стреляли, до газетчиков почему-то еще не добралась, большинство сообщений было от клиентов, и, слава богу, в них не было слов утешения и сочувствия. Кое-кому из клиентов он отзвонился и, не сообщая о своей ситуации, поговорил о делах. Привычный режим работы успокаивал.

К Ингрид его явно не подпускают. Он это понимал. Но он понимал также, что сейчас так надо.

Через полчаса, обсуждая с доктором Дэниелом Броклхёрстом, нейрохирургом из Маунт-Синай, финансовые преимущества переезда после ухода на пенсию во Флориду, а не в Аризону, Саймон увидел, что проводившие Аарона в последний путь возвращаются по склону пологого холма. Впереди шагали Уайли Корвал и священник. Уайли шел, скорбно, если не мелодраматично, согнув спину, демонстрируя свое горе, а священник обнимал его за плечи и что-то шептал – наверное, подумал Саймон, слова утешения. Остальные провожающие тащились позади, кто, щурясь, глядел на солнце, кто раскланивался с проходящими мимо туристами.

В самом конце этой группы – далеко позади, кстати, – шла Энид Корвал, мать Аарона. В голове у Саймона мелькнул образ: все эти люди – стадо газелей, а он сам – лев, который готов броситься на ту, что далеко отстала от стада. Глупо, конечно, но что поделаешь.

Но этой отставшей от стада будет Энид, мать погибшего.

Саймон продолжал наблюдать. Энид выглядела растерянной. Она замедлила шаг и посмотрела на часы, разрыв между ней и остальными увеличивался. Скоро она осталась совсем одна.

Странно, подумал Саймон. Все-таки она мать. Можно было представить, что хотя бы кто-нибудь останется с ней, обнимет ее, станет говорить слова утешения. Но никто этого не сделал.

И одета она была иначе, чем остальные. Все, включая самого Уайли Корвала, были кто в синей спортивной курточке, кто в хаки, мокасины на босу ногу, все в таком духе. Дешевая версия яхт-клуба. На Энид же были джинсы с высокой талией, белые кроссовки на липучках и длинный ярко-желтый свитер крупной вязки.

Уайли и священник уже поднимались по ступенькам крыльца. Консьержка, с которой разговаривал Саймон, приветствовала Уайли у двери поцелуем в щеку. Остальные потянулись внутрь вслед за ним.

Все, кроме Энид.

Она уже прилично отстала от группы и, когда дверь закрылась, осталась на улице. Бросив взгляд налево, потом направо, она двинулась вокруг здания гостиницы.

Саймон не знал, что делать. Выйти из машины, догнать ее и просто поговорить? Или постоять и понаблюдать, куда она пойдет?

Когда Энид Корвал исчезла за углом, Саймон потихоньку выбрался из автомобиля и нашел для наблюдения местечко получше. Вот она садится в пикап. Завела двигатель и дала задний ход. Саймон торопливо вернулся в свою машину и нажал на кнопку зажигания.

Уже через полминуты он мчался вслед за пикапом Энид Корвал по Том-Уиллер-роуд. Дорога была огорожена низкими каменными стенами, которые хоть как-то предохраняли обширные пахотные земли по обеим сторонам. Прежде Саймон здесь не бывал и не знал, настоящие ли здесь фермы, или так, для видимости, или там вообще не фермы, а что-то другое, но большинство строений, казалось, порядком обветшали и пришли в упадок.

Минут через пятнадцать пикап заехал на грязную стоянку, заполненную таким же примерно транспортом, и остановился. Названия или какого-нибудь знака, говорящего о том, что там за заведение, нигде не было видно. Энид вышла из кабины и направилась к этому перестроенному, обшитому алюминиевыми листами амбару. Он был выкрашен в ярко-оранжевый, как парик клоуна, цвет. Саймон тоже заехал на стоянку и, немного стесняясь своего роскошного «ауди», поставил машину в самом дальнем углу. Он посмотрел налево. Позади амбара, невидимые со стороны дороги, стояли десятка два, а то и больше мотоциклов, выстроенных в две идеально прямые шеренги. Большей частью здесь были «харлей-дэвидсоны». Саймон в мотоциклах не разбирался, ни разу на мотоцикле не сидел, но даже с этой удобной для наблюдения позиции он мог заметить на нескольких из них легко узнаваемый фирменный знак «Харлей».

Энид шла по грязной площадке стоянки, направляясь ко входу с дверями в стиле салуна. Когда она была уже совсем близко, оттуда вывалились два рослых детины в кожаных крагах и с черными банданами на головах. Толстые, хотя и несколько дряблые руки их были сплошь покрыты татуировками. Оба щеголяли огромными животами и непременными бородами. Байкеры.

Они приветствовали Энид объятиями и теплыми рукопожатиями. Одного из них она поцеловала в щеку, после чего вошла в здание. Стоит ли ждать, когда она выйдет? – думал Саймон. Идти туда самому не очень хотелось, уж больно место для него непривычное, – но он решил, что ждать ее будет пустой тратой времени. Он выключил мотор и двинулся к вращающимся дверям.

Стоило толкнуть створку, как ему почему-то почудилось, что музыка сейчас должна сразу же замолчать и все, кто там был, повернут головы в сторону незваного гостя. Но ничуть не бывало. Впрочем, и музыки никакой не было. По телевизору, довольно старому, с комнатной антенной, показывали бейсбол. Вообще бар был странный. Слишком просторный, места вдоволь. Может, для танцев? Впрочем, вряд ли тут кто-нибудь танцевал, по крайней мере недавно. В правом углу музыкальный автомат, но он даже не включен в розетку. И пол под ним грязный, как на парковке.

Энид Корвал села на табурет перед стойкой. Еще только одиннадцать утра, а здесь уже довольно оживленно. Перед стойкой табуреток тридцать, не меньше, и уже с десяток их занято, но сидели каждый отдельно, держась на расстоянии друг от друга, – прямо как в мужском общественном туалете, где все стараются не пристраиваться к писсуару рядом с кем-нибудь другим. Каждый медитировал над своим напитком в одиночестве, опустив глаза в стакан и всем своим видом говоря: не лезь ко мне с разговорами. Справа группа байкеров катала шары за бильярдным столом с изорванным зеленым сукном.

Всюду валялись банки из-под пива.

На Саймоне была белая рубашка с галстуком, на ногах черные туфли – в конце концов, он ведь ехал на панихиду, – зато остальные в основном были в хлопчатобумажных майках; ни один приличный человек, которому перевалило за сорок, не отважится щеголять в такой одежде в общественном месте, даже если он идеально сложен. А эти парни не были идеально сложены.

За то, что им на это наплевать, снимаю шляпу, подумал Саймон.

Он сел на табурет через два места от Энид. Она не оторвала взгляда от своего стакана, даже бровью не повела в его сторону. Сбоку от него сидел какой-то мужчина в шляпе с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями, дергал головой вверх и вниз, словно слушал музыку, хотя никакой музыки не было, как не было на нем и наушников. Стена за стойкой бара была увешана радужным многоцветьем тронутых ржавчиной табличек, удостоверяющих наличие лицензии, – вероятно, эти таблички представляли все пятьдесят американских штатов, но Саймон был не в том настроении, чтобы их разглядывать. Тут же горели неоновые буквы рекламы пива «Миллер хай лайф» и «Шлиц». С потолка свисала вычурная люстра. Как и гостиница, бар был отделан темным деревом, но на этом сходство заканчивалось, потому что дерево здесь было плохонькое, можно сказать – беднейшее из всех бедных родственников того дорогого дерева, которое Саймон видел в гостинице.

– Что будем пить?

Волосы на голове барменши по цвету и текстуре мало чем отличались от сена на прицепе, на котором недавно разъезжали туристы; а прическа отдаленно напоминала маллет[23]. Саймон видел похожую у одного хоккеиста в восьмидесятых годах. Возраст женщины определить было весьма непросто: либо рано состарилась в сорок пять, либо хорошо сохранилась в шестьдесят пять, хотя очень сомнительно, что она часто заглядывала в зеркало.

– Какое у вас пиво? – спросил он.

– У нас есть «Пабст». И еще «Пабст».

– На ваш вкус.

Энид все еще смотрела в свой стакан, даже глаз не скосила в сторону Саймона.