Убийство Командора. Книга 2. Ускользающая метафора

Двигаться отсюда дальше? Я не ослышался? Куда ни кинь взгляд, мы пришли в темный тупик в скале – здесь пещера заканчивалась. Я посветил тщательнее, но вокруг везде были глухие стены.

– Похоже, дальше хода нет, – сказал я.

– Посмотрите получше. В левом углу должен быть боковой лаз, – произнесла Донна Анна.

Я еще раз осветил фонарем угол по левую руку. Подавшись немного вперед и внимательно приглядевшись вблизи, я различил впадину, скрытую за большим камнем и оттого казавшуюся темной тенью. Протиснувшись между камнем и стеной, я осмотрел ее – и там действительно оказался боковой лаз. Это место тоже походило на лаз в ветреннице Фудзи, куда надолго скрывалась Коми, – только этот был немного шире. Насколько мне помнилось, моя сестренка тогда забиралась в щель поменьше этой.

Я обернулся и посмотрел на Донну Анну.

– Вам нужно внутрь, – сказала мне женщина ростом шестьдесят сантиметров.

Я подыскивал слова для ответа, а сам смотрел на ее красивое лицо. В желтом свете ручного фонаря вытянутая тень женщины колыхалась на стене. Донна Анна сказала:

– Я знаю, что вы с детства очень боитесь темных и тесных мест, а если в такие попадаете – не можете нормально дышать. Я права? Но все равно вам необходимо туда попасть, иначе не добьетесь желаемого.

– А куда ведет этот лаз?

– Этого я не знаю. Куда идти, решите вы сами – ваша душа.

– Но моей душе страшно, – сказал я. – И это меня беспокоит: боюсь, как бы мой страх не пустил все по кривой куда-нибудь не туда.

– Придется повторить, но дорогу выбираете вы сами. А главное то, что ее вы уже определили. Вы явились в этот мир, принеся большую жертву. Переправились через реку. И обратного пути у вас нет.

Я еще раз окинул взглядом отверстие темного лаза. От одной мысли, что я сейчас протиснусь в тесный мрак, меня передернуло. Однако я должен решиться. Женщина права – обратного пути у меня нет. Я опустил на землю ручной фонарь, достал из кармана фонарик. Забраться в эту щель с большим фонарем не удастся.

– Верьте в себя, – тихо, но убедительно произнесла Донна Анна. – Вы же пили воду из той реки?

– Да, мне хотелось пить, и я не смог удержаться…

– И правильно сделали. Та река течет сквозь лазейку между бытием и небытием. В ней полно скрытых возможностей, которые способны проявить лишь тончайшие метафоры. Так же, как замечательный поэт способен в одном образе ярко раскрыть еще один, уже новый образ. Ясно, что наилучшая метафора станет наилучшим стихом. И вам нужно не спускать глаз с другого нового образа.

Я подумал: «Убийство Командора» Томохико Амады, возможно, и было этим «другим новым образом». Та картина, примерно так же, как это делают стихи замечательных поэтов, став наилучшей метафорой, создала в нашем мире еще одну, уже новую реальность.

Я включил фонарик – свет пока что не подрагивал. Значит, заряда батареек на какое-то время хватит. Сняв кожаную куртку, я решил ее оставить здесь – она слишком толстая для такого тесного хода. Джемпера и джинсов мне должно хватить – в пещере было ни холодно, ни жарко.

Собравшись с духом, я нагнулся и почти на четвереньках протиснулся в лаз. Стенки его были из скальной породы, но за долгое время потоки воды отполировали камень, и все поверхности стали очень гладкими и скользкими. Видимо, ход этот некогда служил водопроводом. В лазе почти ничего не выступало, и, при всей тесноте, пробираться вперед оказалось не так трудно, как я предполагал. А когда дотрагивался до стенки ладонью, скала на ощупь была прохладна и сыровата. Подсвечивая фонариком, я, будто насекомое, продвигался вперед.

Высота прохода была сантиметров шестьдесят или семьдесят, в ширину – чуть меньше метра. Двигаться вперед можно было только ползком. Местами то расширяясь, то сужаясь, эта природная темная труба длилась, как мне казалось, до бесконечности. Иногда лаз поворачивал вбок, то поднимался, то опять спускался. Однако, к счастью, больших перепадов высоты не возникало. …Но если лаз этот действительно был водопроводом, в него в любой миг могла стремительно хлынуть вода. Эта мысль пришла мне в голову случайно. Стоило только представить, что я могу утонуть в тесном мраке, как от страха у меня свело все конечности.

Мне захотелось обратно, однако развернуться в этой тесноте было уже невозможно. Мне показалось, что лаз незаметно становится у́же. А преодолеть то расстояние, что я уже прополз, задним ходом у меня тоже вряд ли получится. Меня окутал страх – так, что буквально пригвоздило к этому месту. Я не мог двинуться вперед – и не мог вернуться. Все клетки моего тела задыхались, требуя свежего воздуха. Я был беспредельно одинок и беспомощен, лишен всякого света.

– Так и ползите вперед, не останавливаясь, – твердо произнесла где-то у меня за спиной Донна Анна. Что это – слуховая галлюцинация? Или она действительно обращается ко мне сзади? Понять этого я не мог.

– Мне все тело сковало, – насилу выдавил я, обращаясь к той, кто должна быть позади. – Дышать нечем.

– Соберитесь с духом, – велела мне Донна Анна. – Не то душа уйдет в пятки. Не привяжете ее к чему-то одному – попадетесь двойной метафоре.

– Что такое двойная метафора? – спросил я.

– Это вы уже сами должны знать.

– Откуда?

– Потому что она у вас внутри, – ответила Донна Анна. – Сидя там, выхватывает правильные для вас мысли и одну за другой их пожирает, а от этого тучнеет и толстеет. Это и есть двойная метафора – она давно прижилась в глубоких потемках вашего нутра.

Я интуитивно догадался: Мужчина с белым «субару форестером». Мне этой мысли о нем в себе очень не хотелось, но не подумать так я не мог. Наверняка именно он заставил меня душить ту женщину – и вынудил заглянуть в мрачный омут моей собственной души. Это он, появляясь везде на моем пути, напоминал мне о существовании того мрака. Наверняка так оно и есть. Он как будто говорил мне: «Я точно знаю, где и что ты делал». Разумеется, он знает все – ведь он существует во мне самом.

Душа моя витала в мрачных потемках. Закрыв глаза, я попытался привязать ее к чему-то одному. Я стиснул зубы: знать бы еще, как это сделать… Привязать душу к чему-то одному? И где она, та душа? Я обыскал все свое тело по порядку, но души в нем так и не нашел. Душа моя – ты где?

– Душа – она в памяти; живет, питаясь образами, – произнес женский голос. Но говорила со мной не Донна Анны. То был голос Коми – моей младшей сестры, что умерла в двенадцать лет. – Ищи у себя в памяти, – произнес этот милый моему сердцу голос. – Что-то конкретное ищи. Такое, что можно потрогать руками.

– Коми? – воскликнул я.

Никто не ответил.

– Коми, ты где? – спросил я.

По-прежнему тишина.

Во тьме я рылся в своей памяти. Так шарят руками в старой просторной монашеской суме. Однако память моя, похоже, опустела. Теперь я не мог даже вспомнить, какая она – эта память.

– Погаси свет, прислушайся к шороху ветра, – сказала Коми.


Я выключил фонарик и, следуя ее совету, прислушался к шороху ветра. Но ничего не услышал. С трудом сумел я расслышать лишь биение собственного сердца. Билось оно растерянно, словно москитная сетка на сильном ветру.

– Прислушайся к шороху ветра, – повторила Коми.

Я затаил дыхание, собрал нервы в кулак и снова напряг слух. И теперь, кажется, уловил слабый посвист воздуха – он то усиливался, то ослабевал. Похоже, где-то вдалеке и впрямь дует ветер. Затем я ощутил на лице колебание воздуха – пусть даже едва уловимое. Судя по всему, воздухом задувало откуда-то спереди, и воздух этот нес в себе запах. Несомненный запах – сырой земли. С тех пор, как я ступил во владения метафор, то был по-настоящему первый запах. Этот боковой был лаз с чем-то связан – он вел в такое место, где существуют запахи. То есть – в реальный мир.

– Ну же, пошевеливайтесь, – произнесла Донна Анна. – У нас мало времени.

Не включая фонарик, я пополз дальше в кромешной тьме. Продвигаясь вперед, я старался хоть немного вдыхать задувавший откуда-то истинный воздух.

– Коми? – позвал я еще раз.

Мне по-прежнему никто не ответил.

Я усердно рылся в своем мешке памяти. В ту пору мы с Коми держали кошку – звали ее Какашка, и почему мы ее так назвали, я не помнил[8]. По пути из школы Коми подобрала брошенного котенка и вырастила его. Но однажды кошка пропала. Мы целыми днями искали ее по всей округе. Кому только не показывали ее фотографию, но Какашка так и не нашлась.

Вспоминая ту черную кошку, я полз дальше по тесному лазу. Старался думать, будто забрался в него, ища черную кошку. Старался разглядеть ее перед собой во мраке. Старался расслышать мяуканье потерявшейся кошки Какашки. Черная кошка ведь и есть то определенное, что можно потрогать руками. Я сумел живо вызвать у себя в памяти прикосновение к ее шерсти, тепло ее тела, твердость подушечек на лапах, ее мурлыканье.

– Да, так хорошо, – произнесла Коми. – Продолжай в том же духе.

«Я точно знаю, где и что ты делал», – неожиданно обратился ко мне мужчина с белым «субару форестером». Он был в черной кожаной куртке и кепке для гольфа «Yonex». Голос у него охрип от соленого ветра. От неожиданности я вздрогнул и даже испугался.

Я упорно старался и дальше думать о черной кошке, пытался вдыхать приносимый ветром еле различимый запах земли. Мне казалось – я припоминаю этот запах. Где-то совсем недавно я им дышал. Но где это было, вспомнить, как ни силился, так и не смог. Где же я мог его вдыхать? Пока я старался, но не мог вспомнить этого, память моя опять начинала скудеть.

«Придуши меня этим», – попросила женщина, и между зубов у нее показался розовый кончик языка. Под подушкой лежал приготовленный пояс от банного халата. Ее черные волосы на лобке влажно лоснились, точно намокшая от дождя трава.

– Постарайся вспомнить, что тебе дорого, – произнесла Коми с напряжением в голосе. – Давай скорее!

Я попробовал было опять подумать о черной кошке, но припомнить облик Какашки больше не смог. Она почему-то никак не всплывала передо мной. Возможно, пока я ненадолго отвлекся на что-то другое, ее образ поглотили темные силы. Нужно немедля вызволить из памяти что-нибудь еще. Возникло неприятное ощущение, будто в темноте лаз медленно, но верно сужается. Может, он живой и двигается? Донна Анна говорила, что «времени у нас в обрез». Под мышками у меня холодно повлажнело от пота.

– Ну вспомни же хоть что-нибудь, – произнес голос Коми у меня из-за спины. – До чего можно дотронуться. Что можно быстро нарисовать.

Я, как тот утопающий, что хватается за буек, вспомнил о «пежо-205». Вспомнил свою старую маленькую французскую машину, за рулем которой проехал от Тохоку до Хоккайдо. Та поездка казалась мне теперь событием древней истории, однако грубый рокот четырехцилиндрового мотора до сих пор звучал в ушах. Я не мог забыть то ощущение, как сцеплялись шестеренки, когда я переключался со второй передачи на третью. Полтора месяца эта машина была моим напарником, моим единственным товарищем. И закончила свою жизнь на свалке.

Но даже при этом лаз, вне всяких сомнений, продолжал сужаться. Теперь даже ползком я задевал головой потолок. И тогда я решил включить фонарик.

– Свет не зажигайте! – скомандовала мне Донна Анна.

– Но я ничего не вижу.

– Смотреть нельзя, – сказала она. – Смотреть глазами нельзя.

– Но здесь же становится теснее. Еще немного – и я застряну тут и не смогу двигаться дальше.

Мне никто не ответил.

– Все. Дальше некуда, – сказал я. – Как мне быть?

По-прежнему никто не отвечал.

Я больше не слышал ни голоса Донна Анны, ни голоса Коми. Похоже, их просто не стало. Вокруг была только глубокая тишина.

Лаз продолжал сужаться, и ползти дальше вперед становилось невозможно. Меня охватила паника. Конечности перестали слушаться, будто меня парализовало. Дышать – и то стало тяжко. Ты застрял в этом гробике, – нашептывал голос у меня над ухом. – Ты погребен здесь навечно, не в состоянии ни пробираться дальше, ни вернуться. В этом темном и тесном месте, куда никто не доберется, где все о тебе позабыли.

И тут мне показалось, будто сзади что-то шевелится. Нечто плоское ползло во мраке, приближаясь ко мне. Не Донна Анна и не Коми – даже не человек. Я услышал шорох множества ног и почувствовал неровное дыхание. Подобравшись ко мне вплотную, существо остановилось. Миновало несколько минут тишины. Похоже, существо, затаив дыхание, выжидало. Затем что-то холодное и скользкое коснулось моей оголившейся лодыжки – вроде бы кончик длинного щупальца. По спине наверх пополз бесформенный страх.

Это и есть Двойная Метафора? Та, что живет в моем внутреннем мраке?

Я точно знаю, где и что ты делал.

Больше я ничего не мог припомнить. Куда-то пропало все: и черная кошка, и «пежо-205», и Командор. Вся моя память вновь стала чистым листом.

…Ни о чем не думая, я неистово проталкивал тело вперед, чтобы ускользнуть от тех щупалец. Лаз стал еще теснее, и я почти не мог в нем шевельнуться. Я стараюсь протиснуться в щель у́же собственного тела. Но разве такое возможно? Это же явно противоречило законам физики и было просто невозможно.

Однако я все равно втискивался все глубже. Как говорила Донна Анна, свой путь я уже выбрал, и поменять тропу уже невозможно. Ради этого Командору пришлось умереть – я зарезал его вот этой самой рукой. Его крохотное тело утонуло в луже крови. Нельзя, чтобы все закончилось его напрасной смертью. …А тем временем сзади существо с холодными щупальцами пыталось обхватить меня ими.

Собрав всю силу воли в кулак, я полз вперед. Джемпер мой зацепился за что-то в скале, порвался, и теперь за мною тянулись распускающиеся нитки. Я расслаблял суставы и, как циркач, который освобождается от уз, неуклюже полз сквозь узкий лаз. Продвигался вперед я не быстрее гусеницы. Мое тело было зажато в жуткой тесноте этого лаза, словно в гигантских тисках. От напряжения у меня ныли все кости и мышцы. А тут еще лодыжку обхватило непонятное щупальце – и вскоре несомненно в кромешной тьме обовьет меня всего. И я не просто не смогу больше двигаться – я перестану быть самим собой.

Отбросив все рассуждения, я изо всех сил ввинчивал себя в лаз, который становился все ýже. Все тело стонало от мучительной боли, но необходимо было продвигаться вперед. Пусть бы мне даже пришлось искрошить все свои суставы в труху и как бы мне при этом ни было больно. Все, что здесь есть, – производное взаимосвязи, и безотносительного нет ничего. Ведь даже боль – метафора чего-нибудь. И щупальца – тоже какая-нибудь метафора. Все соотнесено с чем-то еще. Свет есть тень, а тень есть свет. Остается только этому верить. Что еще мне оставалось делать?



Узкий лаз закончился неожиданно. Мое тело швырнуло в никуда, будто из сливной трубы напором воды выдавило застрявший пучок травы. Уже не в силах позволить себе догадаться, что бы это все значило, совершенно беспомощно я падал – полагаю, метров с двух, не меньше. Падая, я успел напрячься, втянуть шею и сгруппироваться, чтобы не удариться головой. Но, к счастью, рухнул я не на голые скалы – земля оказалась более-менее мягкой. Все произошло почти мгновенно, как при броске в дзюдо. Я сильно ушиб плечи и поясницу, но боли почти не почувствовал.

Все вокруг окутывал мрак. Фонарик мой потерялся – вероятно, выскользнул из руки при падении. Теперь я просто стоял в темноте на четвереньках. Не видно ни зги, в голове ни единой мысли. В таком состоянии я с трудом воспринял даже боль, что постепенно усиливалась во всех уголках моего тела – это жаловались разом все кости и мышцы, которые я не щадил, пробираясь через лаз.