Убийство Командора. Книга 2. Ускользающая метафора

Нечто опасное и ненормальное? Возможно, оно проявилось и в том шершне, подумала Мариэ.

– Именно. С шершнями лучше вести себя осторожнее. Ведь они – во всех отношениях смертоносные твари, – сказал Командор.

– Смертоносные?

– Такие, что могут вызвать смерти, – пояснил Командор. – Здесейчас же вам, судари наши, не суть чего остаются, как смирно ждать в этих комнатах. Выйдете из нее – суть быть бедам.

Смер-то-нос-ны-е, повторила про себя Мариэ, ощутив в этом слове очень трагический отзвук.

Девочка открыла дверь в комнату прислуги и вошла внутрь. Там оказалось чуть просторнее, чем в гардеробе спальни Мэнсики. Простенькая кухня с холодильником и электроплиткой, а также компактной микроволновкой, кран и мойка. Имелась крохотная душевая кабина и кровать без постели, в шкафу – матрас, одеяло и подушка. Стоял непритязательный столовый гарнитур – чтобы поесть, хватит, но стул только один. И было маленькое окно, выходящее на лощину: из щели между шторами открывался вид на нее.

– Если не хотите попадаться на глаза, сидите здесейчас тихо и не шумите, судари наши, – сказал Командор. – Вам понятно?

Мариэ кивнула.

– Вы, судари наши, девочки храбрые, – продолжал Командор. – Чутка безрассудные, но, во всяких случаях, храбрые. И сие, в общих-то, неплохо. Но пока вы здесейчас, всесторонне проявляйте вниманья и не теряйте бдительности. Здесейчас трудно сказать, где точно, но повсюду не суть обычные места. Потому что слоняются разные пройдохи.

– Слоняются?

– Бродят тудасюда.

Мариэ кивнула. Ей хотелось больше разузнать, в каком это смысле здесь «трудно сказать, где точно, но повсюду необычное место», и что это за такие пройдохи, что слоняются здесь, но она не сумела правильно составить вопрос. Столько всего непонятного, что даже не знаешь, с какой стороны подступиться.

– Возможно, мы больше не сможем здесейчас оказаться, – произнес Командор так, будто открывал ей какую-то тайну. – Нужно еще койкуда попасть и там койчто сделать. Причем, можно сказать, очень важные дела. Поэтому простите великодушно, но далее я ничем не смогу вам, судари наши, помочь. И вам, судари наши, не суть остается ничег иных, как справляться собственными силами.

– Но как я смогу выбраться из этого места одними лишь своими силами?

Командор, прищурившись, посмотрел на Мариэ.

– Хорошенько прислушивайтесь, хорошенько приглядывайтесь, будьте очень внимательны. Иных путей не суть. Когда придут времена, вы, судари наши, должны сие знать. Вроде того как «О! Настали те часы!». Вы, судари наши, смелые умные девочки. Сможете узнать, если только будете держаться насторожах.

Мариэ кивнула. Да, мне нужно быть смелой и умной девочкой, подумала она.

– Ну, будьте здоровы, судари наши, – ободрительно произнес Командор. И, будто вспомнив, добавил: – Можете не беспокоиться. Ваши, судари наши, вот эти вот груди вскоре станут побольше.

– Размером с 65C?

Командор с озадаченным видом наклонил голову вбок.

– Не ведаем-с. Мы же, как ни вертите, всего лишь идеи. Знаниями о размерах дамских исподних не располагаем-с. Но, во всяких случаях, те, что вырастут, намного больше, чем тутеперь, ни суть каких сомнений. Не суть беспокойтесь, времена расставят всех по местам. Для всех, что облечены в формы, времена суть великие вещи! Они не суть будут сколько угодно, но пока они у нас есть, судари наши, нужно ими пользоваться. Поэтому наслаждайтесь.

– Спасибо, – поблагодарила его Мариэ. Это, несомненно, стало для нее приятным известием – ей требовалось как можно больше всего, что может добавить ей смелости.

И Командор внезапно исчез – действительно, словно водяной пар, что растворяется в воздухе. Стоило Командору исчезнуть, и окружающая тишина стала еще тяжелее. От одной мысли, что она, быть может, больше не свидится с Командором, Мариэ стало грустно. Больше надеяться не на кого. Мариэ легла на матрас и уставилась в потолок. Потолок был низкий и забран белым гипсокартоном, посередине лампа дневного света. Хотя ее Мариэ, разумеется, не включала. Зажигать свет вовсе не стоило.

Как долго мне еще здесь быть? Скоро время ужина. Не вернусь домой до половины восьмого – тетушка наверняка позвонит в изостудию и узнает, что я сегодня пропустила занятие. От этих мыслей у нее ныло в груди. Тетушка, несомненно, станет сильно волноваться. Что со мной могло произойти? Нужно ей как-то сообщить, что я цела и невредима. И тут Мариэ вспомнила, что в кармане куртки у нее лежит сотовый телефон, который так и остался выключенным.

Мариэ вытащила его и включила. На экране появилась надпись «батарея разряжена». Причем, судя по всему, полностью, потому что экран тут же погас. У нее никак не доходили руки зарядить этот телефон – в жизни она фактически не нуждалась в сотовом, и этот аппарат был ей, в общем, до лампочки. Ничего странного, что батарея успела сесть, винить здесь некого – Мариэ виновата сама.

Она глубоко вздохнула. Действительно, телефон нужно иногда заряжать – кто знает, что может произойти. Однако что уж тут теперь говорить… Мариэ было сунула испустивший дух сотовый обратно в карман, но, что-то заметив краем глаза, опять вынула его. На чехле телефона не оказалось фигурки пингвина, обычно висевшей на нем. Фигурку она получила, накопив бонусы в пончиковой, и с тех пор хранила как талисман. А сейчас, видимо, оборвался шнурок – и где она могла его обронить? Мариэ не имела понятия – доставала телефон из кармана она крайне редко.

Поначалу она встревожилась от этой потери, но, немного подумав, успокоилась. Вероятно, пингвина она где-то потеряла случайно, но вместо него меня спасла та одежда из гардероба. И сюда меня привел этот крошка Командор с причудливым говором. Меня по-прежнему кто-то надежно защищает, поэтому жалеть о пропаже пингвина нечего.

Кроме того, из личных вещей у девочки были разве что кошелек, носовой платок, мешочек с монетами, ключ от дома да полпачки жвачки «Coolmint». И только. В школьной сумке через плечо лежали канцелярские принадлежности, несколько учебников и тетрадей. Ничего полезного не нашлось.

Мариэ осторожно вышла из комнаты прислуги, чтобы проверить, что хранится в кладовой. Как и говорил Командор, там было много припасов на случай землетрясения. Почва в горном районе Одавары сравнительно прочная, и ущерб от стихии вряд ли будет существенным. Во время Великого землетрясения Канто 1923 года сам город Одавара пострадал весьма сильно, а вот в горах все обошлось легким испугом (как-то в начальной школе им задали на лето изучать ущерб от того землетрясения в окрестностях Одавары). Однако сразу после удара стихии раздобыть продовольствие и воду очень непросто. Особенно если живешь в такой местности – на вершине горы. Вот Мэнсики и хранил на случай бедствия и то, и другое: он был во всех отношениях человеком предусмотрительным.

Мариэ взяла из запасов две бутылки минеральной воды, пачку крекеров, плитку шоколада и вернулась с трофеями в комнату. Такую пропажу вряд ли кто заметит – даже щепетильный Мэнсики вряд ли станет пересчитывать бутылки с водой. Мариэ взяла минеральную воду, потому что не хотела пить обычную, из крана: кто знает, с каким шумом она польется? Командор же предупредил, чтоб сидели здесь тихо и не шумели. Поэтому нужно соблюдать осторожность.

Мариэ вошла в комнату и заперла дверь изнутри на замок. Конечно, как ни запирайся, у Мэнсики наверняка есть ключ от этой двери. Но, может, это даст ей хоть небольшую отсрочку. Хотя бы для самоуспокоения.

Аппетита у нее не было. Она погрызла на пробу несколько крекеров, выпила воды. Обычные крекеры, обычная вода. На всякий случай проверила упаковку. И то, и другое – в пределах срока годности. Порядок, от голода я здесь не умру, подумала она.

На улице тем временем темнело. Мариэ слегка приоткрыла штору и посмотрела в окно. На другой стороне лощины виднелся ее дом. Без бинокля разглядеть, что в нем творится, невозможно, но было видно, что в некоторых комнатах горит свет. Если напрячь зрение, можно различить силуэт человека. Тетушка там сейчас наверняка переживает, ведь я не вернулась в обычное время. Неужели ниоткуда здесь нельзя позвонить? Где-то ведь должен быть стационарный телефон? Только сообщить: со мной все в порядке, не беспокойтесь, – и тут же положить трубку. Если сделать это быстро, Мэнсики может и не заметить. Однако ни в этой комнате, ни где-либо поблизости стационарного телефона не оказалось.

Неужели я не смогу выбраться отсюда ночью, под покровом темноты? Найду где-нибудь стремянку, перевалю через ограду и – поминай как звали. Кажется, я видела складную лестницу в садовом сарае. Однако она вспомнила слова Командора. Здесь очень строгие меры предосторожности. В разных смыслах все под наблюдением. И под строгими мерами он, должно быть, имел в виду не одну лишь систему сигнализации охранной компании.

Мариэ посчитала, что лучше поверить Командору на слово. Место здесь необычное. Слоняются всякие пройдохи. И мне нужно стать осмотрительной. Научиться терпеть. Не действовать опрометчиво, тем более – нахрапом. Как и советовал Командор, побуду-ка я здесь какое-то время. Спокойно, не поднимая шума, осмотрюсь. И буду выжидать, когда представится случай.

Когда придут времена, вы, судари наши, должны сие знать. Вроде того как «О! Настали те часы!». Вы, судари наши, смелые умные девочки.

Точно! Мне нужно стать смелой и умной девочкой. Выйти из этой переделки, чтоб увидеть, как у меня растет грудь.


Так размышляла Мариэ, лежа на голом матрасе, а вокруг сгущались сумерки – предвестники куда более глубокого мрака.





62

Это уже похоже на лабиринт




Время текло, следуя собственным принципам, никак не связанным с намерениями Мариэ. Девочка лежала на голом матрасе в той маленькой комнате и просто выжидала, а у нее на глазах неспешно шло и проходило это самое время. Ей больше нечем было заняться. Подумывала почитать, но под рукой не нашлось ни одной книги – да если б и нашлась, все равно включать свет Мариэ не могла. Оставалось лишь неподвижно лежать в потемках. Среди экстренных припасов она обнаружила фонарик и запасные батарейки, но старалась без необходимости его не включать.

Вскоре настала ночь, и Мариэ уснула. Спасть в незнакомом месте боязно – ее б воля, так Мариэ не смыкала бы глаз, – однако постепенно веки отяжелели, и она больше не могла бороться со сном. На голом матрасе ей показалось зябко, и тогда Мариэ достала из шкафа одеяло, завернулась в него рулетиком и закрыла глаза. Обогревателя в комнате не было, включать кондиционер не годилось.

(Здесь необходимо пояснить временны́е рамки: вероятно, пока Мариэ спала, Мэнсики вышел из дома и приехал ко мне. Ту ночь он провел у меня и вернулся домой на следующее утро. Следовательно, ночью его не было дома, и особняк оставался без своего хозяина. Вот только Мариэ об этом не знала.)

Посреди ночи она один раз проснулась и сходила в туалет. Воду не спускала. Днем – еще куда ни шло, но если спускать воду ночью, когда вокруг полная тишина, шум бачка, вполне вероятно, услышат. Ведь нечего и говорить, Мэнсики – очень осторожный и обстоятельный человек. Никакая мелочь не скроется от него. Значит, и ей не стоит рисковать почем зря.

Тогда же она посмотрела на часы – около двух. Два часа ночи, суббота. Пятница уже миновала. Сквозь щель между шторами она опять посмотрела в окно, в сторону своего дома по ту сторону лощины. В гостиной по-прежнему горел яркий свет. Время за полночь, я не вернулась, подумала она. Тетушка и отец наверняка не спят. Мариэ понимала, что поступила скверно, – она считала себя виновной даже перед отцом (а такое она себе позволяла крайне редко). Но теперь понимала, что не должна была поступать так безрассудно. Она же вообще ничего подобного делать не собиралась, но вдруг пошла на поводу у своих чувств, и вот – такой результат.

Однако сколько ни раскаивайся, сколько себя ни кори, одним этим, перемахнув через долину, в свой дом не вернешься. Ее тело не такое, как у ворон, летать по небу не приспособлено. Как и не умеет, подобно Командору, по собственному произволу то пропадать из виду, то где-то появляться. Она – всего лишь неловкое создание, заключенное в тело подростка, жестко ограниченное в свободе действий пространством и временем. Грудей и тех почти нет. Они у нее совсем как неудавшиеся блинчики.

Одна и в темноте Мариэ Акигава, разумеется, боялась – и не могла остро не чувствовать собственное бессилие. Был бы сейчас рядом Командор, думала она. Так много чего хотелось у него расспросить. Не знаю, правда, ответил бы он или нет, но было бы с кем поговорить хотя бы. Излагает он для современного японского языка весьма странно, но понимать суть его слов ничто не мешает. Однако же Командор, вероятно, перед нею больше не объявится. Он сам предупредил: «Нужно еще кое-куда попасть и там кое-что сделать». И теперь Мариэ от этого было очень грустно.

Из-за окна донесся глухой крик ночной птицы. Наверное, неясыть или филин. Они-то уж точно под покровом ночного леса напрягают все свои извилины. Вот и мне нужно не уступать им и напрячь свои. Стать умной и смелой девочкой. И тут на Мариэ вновь навалился сон, и держать глаза открытыми она больше не могла. Опять укуталась в одеяло и сомкнула веки. Спала она без сновидений, а когда открыла глаза в следующий раз, уже начал брезжить рассвет. Часы показывали половину седьмого.

Мир встретил новую субботу.



Весь субботний день Мариэ провела в комнате прислуги. Вместо завтрака опять погрызла крекеры, съела несколько долек шоколада, запила все это минеральной водой. Выйдя из комнаты, тайком пробралась в спортзал и быстро вернулась с подборкой лежавших там стопкой журналов «National Geographic» на японском (Мэнсики, судя по всему, крутя педали велотренажера или шагая на степпере, читал их – местами на страницах попадались следы высохшего пота). Перечитала их по по нескольку раз. Там были статьи об условиях существования сибирских волков, о тайнах растущей и убывающей Луны, о жизни инуитов, о сокращающихся из года в год тропических лесах Амазонии. Обычно Мариэ такие статьи не читала, но теперь ничего другого не было, и она вчитывалась, запоминая их наизусть, разглядывала фотографии чуть ли не до дыр.

А когда уставала читать, ложилась на бок и дремала. И смотрела сквозь щель между штор на свой дом на той стороне лощины. Вот бы сюда бинокль! – думала она. Можно было б рассмотреть весь дом до последнего сантиметра. И увидеть, кто там. А еще она хотела вернуться домой, к себе в комнату с оранжевыми шторами. Принять горячую ванну, тщательно вымыться от ушей до пят, затем переодеться в свежую одежду и вместе с кошкой нырнуть в теплую постель.

В десятом часу утра послышалось, будто кто-то неспешно спускается по лестнице. Шаги звучали, как у мужчины в домашних тапочках. Вероятно, Мэнсики. Походка у него была своеобразная. Ей захотелось выглянуть в замочную скважину – вот только скважины в этой двери не было. Мариэ напряглась, забилась клубком в углу комнаты. Если откроется эта дверь, бежать ей будет некуда, хоть Командор и говорил, что Мэнсики в эту комнату никогда не заглядывает. Оставалось лишь верить ему на слово. Однако, что может произойти на самом деле, не знал никто, потому что в этом мире нет ничего достоверного на все сто. Прогнав эти мысли, она подумала об одежде в гардеробе и попросила ее, чтобы с нею и сейчас ничего не случилось. В горле пересохло.

Похоже, Мэнсики принес вещи в стирку. Наверное, каждое утро в этот час он приносит белье за прошлый день. Кинул вещи в стиральную машину, добавил моющего средства, выбрал на панели режим стирки и нажал кнопку запуска. Все это – привычными движениями. Мариэ прислушивалась к звукам его цепочки действий – все они слышались на удивление отчетливо. Вот барабан машинки неспешно завращался. Покончив с этим, Мэнсики перешел в спортзал и принялся заниматься на тренажерах. Выходит, по утрам, пока крутится барабан стиральной машины, он разминается – и делает это под классическую музыку. Из динамиков, закрепленных на потолке, полилось что-то барочное: Бах, или Гендель, или Вивальди. Мариэ разбиралась в классике слабо, и определить, где Бах, где Гендель, а где Вивальди, ей было не под силу.

Около часа она прислушивалась к звукам стиральной машинки, равномерному шуму спортивных тренажеров и музыке то ли Баха, то ли Генделя, то ли Вивальди. Неспокойный ей выдался час. Пожалуй, Мэнсики не заметил, что стопка «National Geographic» немного похудела, а запасы минеральной воды, крекеров и шоколада немного уменьшились. Изменения эти на общем фоне были совсем незначительные. Однако никому не известно, что может произойти. Поэтому терять бдительность нельзя, ослаблять внимание – тоже.

Вскоре стиральная машинка остановилась и подала сигнал окончания стирки. Не торопясь, Мэнсики прошел в прачечную, вынул постиранное белье, перегрузил его в сушилку и запустил аппарат. Теперь закрутился барабан сушилки. Удостоверившись в этом, Мэнсики неспешно зашагал вверх по лестнице. Похоже, утренние занятия на этом закончились, настало время для обстоятельного душа.

Мариэ, закрыв глаза, вздохнула с облегчением. Наверняка примерно через час Мэнсики явится сюда вновь за высохшим бельем. Однако самое опасное уже позади – так ей показалось. Он не заметил, что я скрываюсь в этой комнате. Он не учуял мое присутствие. И это ее успокоило.

И все же, кто стоял тогда перед дверью гардероба? «Дружище Мэнсики и вместе с тем не он», – говорил Командор. Как ей это понимать? Мариэ не могла догадаться, что Командор хотел сказать ей этой фразой. Слишком сложно для меня, думала она. Но, во всяком случае, этот некто прекрасно знал, что я – или кто-то другой – нахожусь там, в гардеробе. По крайней мере, он почуял, что внутри кто-то есть. Однако этот некто почему-то открыть дверцы гардероба не смог. Интересно, по какой такой причине? Неужели меня и вправду оберегли висящие там старые красивые платья?

Конечно, расспросить бы Командора подробней, но он куда-то исчез. И объяснить девочке все это больше было некому.

В тот субботний день Мэнсики из дому не отлучался ни на шаг. Насколько она могла разобрать, двери гаража не поднимались, мотор машины не заводился. Он спустился вниз забрать высохшее белье и все так же неторопливо поднялся с ним по лестнице. Только и всего. Дом в конце тупиковой дороги на вершине горы никто не посещал. Почту не развозили, срочных писем с уведомлением не доставляли. Входной звонок беспробудно молчал. За весь день телефонный звонок раздался всего пару раз. Очень тихо, будто издалека, однако Мариэ сумела его расслышать. Первый раз телефон прозвонил два раза, а перед третьим звонком трубку сняли (и так она поняла, что Мэнсики дома). Под музыку «Annie Laurie» медленно взобралась по склону городская мусорная машина и так же спокойно спустилась вниз (суббота – день сбора горючего мусора). Больше никаких звуков Мариэ не слышала. Весь дом был погружен в глубокую тишину.

Миновал субботний полдень, прошли дневные часы, приближался вечер.

(Здесь мне опять нужно объяснить ситуацию со временем: пока Мариэ тихо сидела в той тесной комнатке, я в палате пансионата на плоскогорье Идзу заколол Командора, схватил высунувшегося из-под пола Длинноголового и спускался в подземный мир.)

Но Мариэ так и не сумела улучить миг для побега из дома. Командор ее предупреждал: чтобы убежать отсюда, нужно терпеливо дождаться «того самого часа». «Когда придет время, вы, судари, должны это знать. Вроде того: “О! Настал тот час!”» – говорил ей Командор.

Однако тот самый час все никак не наставал, и Мариэ постепенно устала ждать. Неподвижно и тихо чего-то дожидаться было вовсе не в ее характере. Мне что, так и таиться в этой комнате целую вечность? – думала она.

Ближе к вечеру Мэнсики начал свои упражнения на рояле. Судя по всему, он открыл в гостиной окна, и теперь до ее укрытия доносились звуки инструмента. Похоже было на сонату Моцарта, мажорную. Мариэ помнила эти ноты, лежавшие на рояле. Мэнсики сыграл всю медленную часть произведения, затем, закрепляя, стал отрабатывать отдельные фразы. Он перебирал пальцами, пока сам не начинал считать, что этого будет достаточно. Попадались сложные места, где пальцы его не слушались, и мелодия звучала неровно – Мэнсики понимал это на слух. Многие сонаты Моцарта в общем-то нельзя назвать сложными для исполнения, но соберешься сыграть так, чтобы понравилось самому, – и ощущаешь себя в лабиринте. Мэнсики же был как раз из тех, кто не боится решительно вступить в такой лабиринт. Мариэ вслушивалась, как он терпеливо плутал по его закоулкам. Занятие продлилось около часа. Затем до нее донесся хлопок рояльной крышки, и она смогла различить в этом хлопке отзвук раздражения. Но раздражения не сильного, умеренно изящного. Господин Мэнсики, пусть даже находясь (или считая, будто находится) в одиночестве в своем просторном особняке, не мог забыть о самоконтроле. Такой уж он был человек.

Дальше было повторение того, что случилось накануне. Садилось солнце, смеркалось, вороны с криками возвращались на ночевку в горы. В домах, видневшихся по ту стороны лощины, постепенно зажигались огни. Свет в доме семьи Акигава не гас даже глубокой ночью. В свете этом чувствовалось беспокойство людей, ломавших голову, куда она – Мариэ – могла запропаститься. По крайней мере, так ощущала она сама. Ей было тяжко от того, что она ничего не могла сделать для людей, болевших за нее душой.

А вот в доме Томохико Амады (иными словами, в том, где проживал я сам) по ту же – противоположную – сторону лощины совсем не было видно никаких огней. Как будто в нем больше никто не жил. Темнело, но внутри все равно не горел ни один огонек. И нисколько не походило, будто внутри него могут оказаться какие-то люди. Странно, склонив голову набок, думала Мариэ. Куда это мог подеваться сэнсэй? Интересно, он знает, что я пропала?

Ночью настал тот час, когда Мариэ опять жутко захотелось спать. Ей в глаза будто песку насыпали. Не снимая блейзера школьной формы, Мариэ закуталась в одеяло и, вся дрожа, уснула. А перед этим вдруг поймала себя на мысли: «С кошкой мне было бы теплее». Кошка, которую дома держала Мариэ, почему-то совсем не мяукала, лишь изредка урчала. Поэтому вполне можно было бы скрываться здесь вместе с ней. Но кошки, разумеется, рядом не было. И сама Мариэ, безгранично одинокая, запершись в маленькой и совершенно мрачной комнате, не могла оттуда сбежать.



И вот минула воскресная ночь. Когда Мариэ проснулась, в комнате было еще мрачновато. Ее наручные часы показывали около шести. День постепенно становится все короче. За окном шел дождь. Беззвучный, тихий, зимний дождь. Догадаться, что он идет, можно было разве что по каплям, падавшим с веток деревьев. В комнате было прохладно и сыро. Мариэ подумала: «Вот бы сюда свитер!» У нее под шерстяным блейзером была лишь тонкая вязаная жилетка да хлопковая блузка. Под блузкой – майка с короткими рукавами. Одежда для теплого дня, и свитер нисколько бы не помешал.

И тут она вспомнила, что в гардеробе той комнаты есть свитер – теплый белесый свитер из кашемира. Вот бы как-то умудриться и сходить за ним наверх, подумала Мариэ. Надеть под блейзер – сразу станет тепло. Однако выйти отсюда и подняться по лестнице на верхний этаж слишком опасно. Особенно в ту комнату. Поэтому остается лишь терпеть в том, что есть. Конечно, холод не так уж и нестерпим, ведь я не на каком-нибудь Крайнем Севере, где проживают, скажем, инуиты. Здесь все-таки пригород Одавары, а зима только началась.