Убийство в «Восточном экспрессе»

Тут я вспомнил, что Маккуин не один, а два раза (и второй раз очень прямолинейно) пытался привлечь наше внимание к тому, что Рэтчетт не говорит по-французски. И я понял, что вся эта история в двенадцать тридцать семь была комедией, разыгранной специально для меня. Этот трюк с часами не так уж сложен – он очень часто упоминается в разных детективных романах. Преступники решили, что я легко его раскушу, а потом, гордясь своей собственной догадливостью, решу, что в двенадцать тридцать семь слышал голос убийцы, так как Рэтчетт не говорит по-французски. Иными словами, я должен был решить, что в двенадцать тридцать семь Рэтчетт был уже мертв. А я, напротив, уверен, что в двенадцать тридцать семь Рэтчетт все еще находился в своем наркотическом забытьи.

Хотя нельзя сказать, что комедия совсем не удалась – я ведь открыл дверь, высунулся в коридор и услышал эту французскую фразу. А если б я оказался настолько тупым, что не обратил бы на нее внимания, то о ней можно было бы и напомнить. Маккуин вполне мог в нужный момент сказать мне напрямую: «Прошу прощения, месье Пуаро, но это не мог сказать Рэтчетт. Он не говорит по-французски».

Теперь попытаемся ответить на главный вопрос: когда произошло убийство и кто же настоящий убийца.

По моему мнению – но это только мое мнение, – убийство произошло около двух часов утра, то есть в самом конце того периода, который определил доктор.

А что касается убийцы…

Пуаро замолчал и осмотрел свою аудиторию. Он явно не мог пожаловаться на недостаток внимания – все глаза смотрели только на него. В тишине можно было бы услышать, как растет трава.

Сыщик медленно продолжил:

– На меня произвели впечатление две вещи: сложность в выдвижении обвинения против любого из пассажиров, и то, что в каждом случае алиби вероятного преступника подтверждалось человеком, от которого это меньше всего можно было ожидать. Например, Маккуин и полковник Арбэтнот подтвердили алиби друг друга – а ведь трудно предположить, что они были знакомы раньше. То же самое произошло с английским камердинером и итальянцем, шведской дамой и английской девушкой. И тогда я сказал себе: «Этого не может быть. Они не могут все быть замешанными в этом деле!»

И вот тогда-то, господа, я увидел наконец свет в конце тоннеля. Они действительно были замешаны все. Столько людей, так или иначе связанных с делом Армстронгов, не могли случайно оказаться в одном вагоне – это просто невозможно. Так что это была не случайность, а заранее спланированная акция. И тут я вспомнил замечание полковника Арбэтнота о суде присяжных. А суд присяжных состоит из двенадцати членов. В вагоне находятся двенадцать пассажиров, и Рэтчетту нанесли двенадцать ножевых ран. И факт, который беспокоил меня с самого начала, – толпа пассажиров в вагоне Стамбул – Кале в разгар мертвого сезона – получил наконец логичное объяснение.

Рэтчетту удалось избежать наказания в Америке. В том, что он виновен, не было никаких сомнений. И вот я представил себе двенадцать добровольцев, которые сформировали суд присяжных, вынесли приговор – и которые, из-за неоднозначности дела, были вынуждены сами привести его в исполнение. И как только я это себе представил, дело превратилось в законченную и логичную конструкцию.

Теперь я понял, что стал зрителем идеально поставленной пьесы, в которой каждый играл отведенную ему роль. И если по ходу пьесы подозрение падало на кого-то одного, то другие давали показания, которые отводили от него эти подозрения и еще больше запутывали весь сюжет. Показания Хардмана нужны были лишь на тот случай, если б в убийстве заподозрили кого-то со стороны, а у него не было бы алиби. Пассажирам же стамбульского вагона ничего не угрожало. Мельчайшие детали их показаний были продуманы заранее. Все дело было придумано как идеальная мозаика, каждая новая деталь которой делала ее решение все более затруднительным. Как заметил мой друг месье Бук, все дело выглядело фантастически невероятным! И именно таким его и хотели представить.

Объясняет ли это решение абсолютно все? Считаю, что да. Оно объясняет характер ранений – каждое было нанесено другим человеком; объясняет наличие угрожающих писем – которые были надуманными и предназначались только для полиции (уверен, что были и настоящие письма, говорившие Рэтчетту о его будущей судьбе, которые Маккуин заменил на фальшивые и благополучно уничтожил). Оно объясняет историю Хардмана о том, что Рэтчетт его вызвал – которая была ложью от начала и до конца, – и описание мифического «маленького темноволосого мужчины с женским голосом», которое было очень удобно тем, что не бросало тень на реальных проводников и подходило как мужчине, так и женщине.

Идея использовать при убийстве нож сначала удивила меня, но при ближайшем рассмотрении я понял, что она идеально отвечала цели задуманного. Этот кинжал мог использовать любой – сильный и слабый, мужчина и женщина, – и от него не было никакого шума. Мне кажется, хотя я могу и ошибаться, что каждый по очереди заходил в затемненное купе Рэтчетта через купе миссис Хаббард и… бил! И теперь уже невозможно определить, чей удар поставил точку в жизни Рэтчетта.

Последнее письмо, которое Рэтчетт, скорее всего, нашел на своей подушке, было тщательно сожжено. А так как упоминание о деле Армстронгов исчезло, то не было никаких причин подозревать кого-то из пассажиров поезда. Полиция должна была решить, что это дело залетного убийцы, а «маленького темноволосого мужчину», сходящего на платформу в Броде, должны были увидеть один или несколько пассажиров вагона.

Не знаю, что случилось, когда заговорщики поняли, что до конца этот план выполнить не удастся из-за снежной бури. Полагаю, что за этим последовали поспешные консультации, после чего было решено завершить начатое. Было ясно, что теперь под подозрение попадут все пассажиры, но такое течение событий было предусмотрено заранее. Единственное, что оставалось сделать, – это запутать все еще больше. Две так называемые «улики» были подброшены в купе убитого – одна указывала на полковника Арбэтнота (у которого было самое твердое алиби и связь которого с Армстронгами было труднее всего проследить), а вторая – носовой платок – указывала на княгиню Драгомирову, которая благодаря своему социальному положению, хрупкому здоровью и алиби, которое ей предоставила ее горничная, была практически неуязвима. Чтобы еще больше запутать все дело, заговорщики вывели на сцену некую мифическую женщину в алом кимоно, а мне предоставили возможность убедиться в ее существовании своими собственными глазами. Громкий удар в мою дверь – я встаю и открываю ее – перед моими глазами алое кимоно удаляется в сторону дальнего конца вагона… Потом наличие этой женщины подтверждается тщательно подобранной группой людей – проводником, мисс Дебенхэм и Маккуином. Мне кажется, что человек, положивший кимоно в мой чемодан, пока я опрашивал свидетелей, несомненно, обладал своеобразным чувством юмора. А вот откуда вообще появилось это одеяние, я не представляю, хотя подозреваю, что оно принадлежит графине Андрени, так как в ее вещах мы обнаружили только неглиже из шифона, настолько изысканное, что оно скорее напоминает нарядное платье, а не халат.

Когда Маккуин узнал, что фрагмент письма, столь тщательно сожженного, все-таки избежал уничтожения и что в письме осталось именно слово «Армстронг», он, по-видимому, немедленно сообщил об этом остальным. С этого момента положение графини Андрени стало опасным, и ее муж немедленно предпринял шаги для того, чтобы изменить имя в паспорте. Можно считать, что это был их второй, после снежного заноса, провал!

Все они решили полностью отрицать какую-либо связь с семьей Армстронгов. Преступники знали, что у меня нет способа немедленно проверить их показания, да они и не верили, что я стану так глубоко копать, если только кто-то из них не привлечет мое особое внимание.

У меня оставался еще один нерешенный вопрос: если только мое понимание преступления было правильным – а я был в этом уверен, – то становилось очевидным, что проводник тоже должен был быть его участником. Но если это так, то тогда у нас получалось не двенадцать, а тринадцать преступников. И вместо традиционной формулировки «из всех этих людей один виновен» мне пришлось столкнуться с тем, что из тринадцати человек один был точно невиновен. Кто же это мог быть?

И я пришел к очень странному умозаключению – я пришел к мысли о том, что тот, кто не принимал участия в преступлении, должен был быть тем, кого в нем подозревали бы больше всего. Я имею в виду графиню Андрени. На меня произвела большое впечатление искренность ее мужа, когда он торжественно дал мне свое слово чести, что графиня ночью вообще не покидала купе. И я решил, что граф Андрени занял, так сказать, место своей жены.

Если это так, то Пьер Мишель, несомненно, является одним из убийц. Но чем объяснить его участие в этом деле? Достойный человек, много лет работающий в компании, он совсем не походил на человека, который согласился бы взять деньги за свое участие. Стало быть, Пьер Мишель должен иметь какое-то отношение к делу Армстронгов. Но это выглядело очень маловероятным, пока я не вспомнил, что умершая горничная была француженка. Давайте представим себе, что умершая девушка была дочерью Мишеля, и тогда все встает на свои места. Тогда становится понятным выбор места преступления. Оставались ли еще люди, чья роль в этой драме была не до конца ясна? Полковника Арбэтнота я отнес к друзьям Армстронгов. Вполне возможно, что они воевали вместе. Горничная Хильдегарда Шмидт должна была занимать какое-то место в домохозяйстве Армстронгов – я могу показаться вам обжорой, но способен за милю учуять хорошего повара. Я расставил для нее ловушку, и она в нее попалась. Я сказал ей, что знаю, что она хорошая повариха. И она ответила: «Да, все мои хозяйки так говорили». Но если вас нанимают как горничную для дамы, то ваша хозяйка редко получает шанс оценить ваше поварское искусство.

Оставался еще Хардман – вот он точно не мог принадлежать к окружению Армстронгов. Единственное, что мне пришло в голову, так это то, что он был влюблен во французскую горничную. Я заговорил с ним об очаровании иностранок – и получил как раз ту реакцию, на которую рассчитывал. На его глаза навернулись слезы, и он притворился, что его ослепил снег.

Последняя, кто осталась, была миссис Хаббард. Должен сказать, что она играла в этой драме важнейшую роль. Тот факт, что она занимала купе рядом с Рэтчеттом, автоматически ставил ее под подозрение. Ситуация складывалась таким образом, что у нее не было стопроцентного алиби, за которым она могла бы спрятаться. Для того чтобы сыграть ее роль – роль обычной, слегка помешанной на своей дочери американской мамаши, – нужна была настоящая профессионалка. Но ведь в семье Армстронгов уже была именно такая – мать миссис Армстронг – Линда Арден, великая актриса…

Пуаро замолчал.

И тогда раздался глубокий волшебный голос, которым миссис Хаббард еще ни разу не говорила за все время путешествия:

– Я всегда мечтала попробовать себя в комедии.

Затем она продолжила все таким же мечтательным голосом:

– Ошибка с косметичкой была просто глупейшая. Это доказывает, что все всегда надо тщательно репетировать. Мы всё попробовали на пути в Стамбул, но тогда, по-видимому, я была в купе под четным номером. Мне не пришло в голову, что засовы могут быть в разных местах.

Она слегка пошевелилась и посмотрела прямо на сыщика:

– Все просчитано абсолютно правильно, месье Пуаро. Вы совершенно потрясающий человек. Но даже вы не можете себе представить, что мы испытали в тот ужасный день в Нью-Йорке, когда Кассетти выпустили на свободу. Я была вне себя от горя – так же как и слуги; полковник Арбэтнот тоже был с нами. Он был лучшим другом Джона Армстронга.

– Он спас мне жизнь во время войны, – вставил Арбэтнот.

– И вот именно там и тогда мы все решили – хотя, возможно, мы все потеряли от горя рассудок, – что приговор, которого Кассетти удалось избежать, должен быть приведен в исполнение.

Нас было двенадцать или, точнее, одиннадцать – отец Сюзанны, естественно, был во Франции. Сначала мы хотели бросить жребий и выбрать исполнителя, но потом остановились на этом плане. Его предложил Антонио, наш шофер. Позже Мэри вместе с Маккуином разработали все детали. Маккуин был давним обожателем Сони – именно он объяснил нам, как деньги Кассетти помогли ему уйти от правосудия.

Много времени ушло на то, чтобы довести наш план до совершенства. Сначала нам надо было отыскать Кассетти. В этом нам помог Хардман. Затем мы постарались устроить Мастермэна и Гектора к нему на работу – или хотя бы одного из них. И нам это удалось. Потом мы долго уговаривали отца Сюзанны – полковник Арбэтнот настаивал на том, чтобы нас было двенадцать; ему казалось, что так все будет выглядеть более весомо. Полковнику не очень понравилась идея использовать нож, но пришлось согласиться, что это оружие решает все наши проблемы. Отец Сюзанны согласился – она была его единственной дочерью. От Гектора мы узнали, что рано или поздно Кассетти собирается вернуться в Европу на «Восточном экспрессе». А так как Пьер Мишель работал именно на нем, мы не могли упустить такой шанс. Кроме того, это позволяло нам не бросать тень на людей со стороны.

Естественно, мы должны были поставить в известность мужа моей дочери, и он настоял на том, чтобы быть с нами. Гектор организовал все так, что Кассетти выбрал поезд именно в тот день, когда была очередь Мишеля идти в рейс. Мы планировали скупить все купе в вагоне Стамбул – Кале, но, к сожалению, одно купе осталось для нас недоступным. Оно было заранее зарезервировано для директора Компании. Мистер Харрис, естественно, был лицом вымышленным – нам не хотелось, чтобы в купе с Гектором был еще кто-то. И тут появились вы…

Женщина на минуту замолчала.

– Итак, теперь вы все знаете, месье Пуаро, – продолжила она, собравшись с духом. – И что вы со всем этим собираетесь делать? Если это все должно выплыть наружу, то я настаиваю, чтобы вы обвинили только меня, и никого больше. Я с наслаждением ударила бы этого человека ножом и больше двенадцати раз. Ведь он не только ответственен за смерть моей дочери и ее ребенка, и за смерть ребенка, который мог бы родиться и был бы сейчас весел и счастлив. Все гораздо серьезнее: до Дейзи были другие дети – в будущем они бы тоже обязательно появились. Его приговорило общество – мы лишь исполнители этого приговора. Но мне кажется, что совсем необязательно замешивать в это дело всех присутствующих. Они все добрые и верные христиане – и бедняга Мишель, и Мэри с полковником Арбэтнотом, которые любят друг друга…

Ее слова резонировали в переполненном вагоне – она говорила глубоким, полным эмоций, перевертывающим сердца голосом, который бросал к ее ногам множество зрителей в Нью-Йорке.

Пуаро посмотрел на своего друга.


– Месье Бук, вы директор этой Компании, – сказал он. – Каково ваше мнение?

Месье Бук прочистил горло.

– По моему глубокому убеждению, месье Пуаро, – ответил он, – первое решение, которое вы предложили нашему вниманию, было абсолютно верным. И я думаю, что мы должны представить его югославской полиции, когда она появится. Вы согласны со мной, доктор?

– Конечно, согласен, – ответил доктор Константин. – Что же касается медицинского освидетельствования – думаю, что смогу предложить им парочку интересных мыслей…

– В таком случае, – сказал Пуаро, – решение принято, и я имею честь удалиться…



* * *





notes


Примечания




1




Таврские горы – гряда на юге Турции в провинции Анталия.





2




Мой дорогой (фр.).





3




Ну конечно (фр.).





4




Итак (фр.).





5