Умру вместе с тобой

– И про магию джу-джу там что-то написано?

– Ну, нет, он прямо этот культ так не называл тогда. Но из контекста ясно, что он попал к людям, которые практиковали культ джу-джу и поклонялись демонам леса.

– Расскажи мне про этот африканский культ, что знаешь.

– Все очень смутно, о чем в интернете болтают. Точно никто не знает. Есть несколько роликов на «Ютьюбе». Вполне невинных внешне. Самый известный заговор – на деньги, на богатство. Про вуду больше известно. И Сибрук вуду активно изучал. Возможно, он и на Золотой Берег тогда приехал, чтобы изучить джу-джу как вуду. И он, вполне вероятно, кое-что разузнал. Сейчас о культе известно, что джу-джу – это в буквальном смысле – «бросок» или «дар», а точнее – передача дара. Колдуны дарят друг другу или выбранному человеку какой-то магический объект. Эту вещь нельзя просто бросить или оставить. Она всегда предусматривает владение или передачу. Ну, это и в других колдовских практиках есть – дар колдуна. Но в джу-джу – это основа. Якобы именно в момент передачи магического объекта высвобождается вся энергия джу-джу. Высвобождаются злые силы, которые могут быть использованы по-разному. Для убийства в основном. Почти никогда для врачевания, лечения – для мести, убийства, смерти.

– Сибрук подарил твоему прадеду Мещерскому тот артефакт. Черную голову?

– Да, подарил.

– Вот так просто – в благодарность за лечение?

– Катя, чего ты от меня добиваешься?

– Ничего. Я спрашиваю. Ты и правда так думаешь? Что это был просто подарок от известного сатаниста?

– Может, Сибрук хотел посмотреть, что из этого выйдет. Каковы будут последствия. Таким способом он хотел для себя что-то понять – укрепиться или разочароваться в своей вере. В те вещи, в которые он верил. Или не верил. Если считать его просто шарлатаном и скандальным журналистом.

– Что еще там, в этой книге «Путями джунглей»? Он описал этот эпизод с Мещерским?

– Нет.

– А что он там написал? Какой опыт он получил у лесных племен?

– Опыт каннибализма.

Катя смотрела на Мещерского.

– Он описал, как стал участником одного тайного ритуала, где в ритуальных целях колдун и члены тайного культа совершили акт людоедства. Он подробно описал свои впечатления. Впечатления белого… Вкус мяса… каково это было на вкус. Поэтому эта книга вызвала такой дикий скандал. Его в Америке упекли в сумасшедший дом. Правда, не за книгу.

– А за что?

– Пережитое так сильно сказалось на психике Сибрука, ну то, что он стал людоедом… что он… потом не мог удержаться. Официально было установлено – есть полицейские материалы об этом, что он крал в госпиталях Нью-Йорка части человеческих тел у покойников, которых… ну, которых не сразу хоронили, потому что не было родственников или средств на похороны. Полиция считала, что Сибрук крал части человеческих тел именно из-за своей патологической склонности к людоедству. Но дело в том, что в джу-джу части тел – это всегда сильнейший магический артефакт для магических обрядов. Это и сейчас распространено в Африке, немало есть случаев похищения частей тел у покойников, причем это не похоже на кражу органов. Есть целый список, что пригодно для магии джу-джу. Особенно ценны части тел альбиносов – по всей Африке сейчас целая серия убийств таких несчастных. Ценны так же части тел самоубийц. И… белых, европейцев. Учитывая все это – все, что так живуче даже в наше время, можно предположить, что тогда Сибрук, практикуя джу-джу, был не просто людоедом-маньяком с больной психикой, а использовал краденые части тел для магических ритуалов, которые… Катя, что ты на меня так смотришь?!

Ускользающая нереальность…

– Катя, кому ты звонишь? Сейчас час ночи!

– Алло, Володя, это я… простите, что так поздно. Дело не терпит отлагательств. Слушайте меня внимательно и пока ни о чем не спрашивайте, просто слушайте меня. Необходимо проверить, были ли еще где-то в области или в Москве случаи похищения частей тел, подобные тому, что произошло в солнечногорском морге. Помните? Необходимо срочно это проверить!

– Катя, что случилось? – спросил старший лейтенант Миронов, и голос его не был сонным.

– Открываются некие новые обстоятельства в наших делах, как мне кажется. Проверьте, пожалуйста. Сделайте так, как я прошу.

– Хорошо, проверю. Запрошу сейчас базу данных – я сегодня на сутках дежурю. Узнаю, как вы просите.

Катя бессильно уронила руку, в которой был зажат мобильный, на колени. Она ощущала, как к горлу ее подкатывает тошнота.





Глава 16

«Оспопрививание»




Золотой Берег. Западная Африка

Май. 1932 г.

День вакцинации населения подкрался как-то незаметно – Сергей Мещерский вечером лишь глянул на календарь и начал спешно собираться. И вот на рассвете они с Бенни Фитцроем покинули лагерь лесозаготовок и в сопровождении двух носильщиков, нагруженных саквояжами с медицинскими инструментами и лекарствами, двинулись в путь в деревню народа ашанти, лежащую на юге, на расчищенной под плантации равнине, что заняла место древнего дождевого девственного леса. Бенни не просто составил компанию Мещерскому в этом путешествии, но имел четкую цель – договориться с племенными вождями о наеме новых рабочих на лесозаготовки взамен сбежавших.

Они шли по просеке все утро, и местность менялась прямо на их глазах – лес остался позади, потянулась сплошная вырубка с пнями от больших деревьев, где уже выжигали нижний ярус джунглей с помощью направленного огня. Пепел поднимался в воздух от малейшего дуновения ветра, и в горле першило. Но зеленый ковер растительности затягивал выжженные поляны на удивление быстро. Лес не хотел сдаваться, искал пути выживания. Но их с каждым шагом в направлении деревни становилось все меньше – вот открылись плантации с саженцами какао-бобов. Мещерский оглядывал молодые побеги, что смотрелись сейчас так жалко и беззащитно, и думал, как через десять лет здесь все же снова вырастут деревья – пусть эти самые какао-бобы, но это ведь тоже флора. Или нет? Это лишь плантации, коммерческая собственность. Это шоколад… шоколад на корню.

Возле плантаций какао администрация начала строительство фактории и конторы, и здесь Мещерского и Бенни ждал грузовик Morris-Commercial – колониальная модель, не старый, но уже вдрызг разбитый на дорогах Африки. Из Аккры на этом рыдване доставили вакцину против оспы и «дары» населению. Тем, кто в деревне согласится добровольно прививаться, полагались в виде поощрения от колониальной администрации кастрюли, плошки, пустые канистры из-под горючего, жестянки от армейских английских консервов, железные тазы словом, все, что так ценится в деревенском хозяйстве.

На грузовике, грохоча жестью подарков и подпрыгивая на неимоверных ухабах, они и въехали в деревню – скопище глинобитных хижин, крытых травой и тростником, где их уже ждали три племенных вождя, весьма недовольный жизнью сельский колдун в травяной юбке и деревянной маске и шумная толпа любопытных.

Сергей Мещерский, выгружаясь из Morris-Commercial и слушая, как Бенни Фитцрой – на этот раз застегнутый на все пуговицы, чопорный, хладнокровный – ну такой весь из себя типичный «англичанин в колониях» начинает сложные переговоры с местными на смеси обрывков всех известных ему наречий – тсонга, суахили, ашанти, эве, пытался вспомнить: а как там, у Саши Черного в его поэме в стихах про доктора Унковского описано такое вот действо:


Вождь лучшую мне хижину отводит средь селения, страж в очередь покорную для оспопрививания сгоняет весь народ…

Хижину с дырявой крышей им выделили на окраине деревни, и народу собралось на удивление много. Желающих получить таз или кастрюльку было хоть отбавляй, и они и правда выстроились в длинную очередь и стоически переносили это самое «оспопрививание», которое Сергей Мещерский начал с короткой просветительской лекции о том, что оспа смертельно опасна и прививки необходимо делать всем, всем, всем.

Кроме получающих прививку, к нему в очередь лезли и просто больные, приковылявшие из окрестных деревень и плантаций. И Мещерский в паузах между «оспопрививанием» обрабатывал ужасные трофические язвы, вскрывал нарывы, выковыривал личинки паразитов, смазывал плохо заживающие в тропическом климате порезы, подбирал порошки «от живота» и мазь от боли в суставах. Ставил градусники тем, у кого был жар и возникало подозрение на лихорадку денге. Давал осторожные акушерские советы беременным женщинам, распахивающим перед ним куски пестрой ткани, служившие юбками и выставляющим огромные голые животы, способные выносить сразу тройню. Он промывал борной глаза тем, кто страдал трахомой, давал присыпку младенцам, обрабатывал карболкой чесоточных. Он втирал ртутную мазь, разводил марганцовку, накладывал повязки. Он лечил.

Бенни, закончив переговоры с вождями, добившись обещания в самые ближайшие дни прислать на лесозаготовки новых рабочих, явился в хижину и наблюдал, как Мещерский делает свою работу. Уже через пять минут он послал к чертям свой колониальный образ застегнутого на все пуговицы англичанина – «мбвана» и начал помогать так активно, как только умел он один – Бенни Фитцрой.

Сверкая голубыми глазами, весь порывистый, грозный, щедрый, яркий, как летняя гроза, он убеждал и распоряжался, уговаривал и приказывал. Стыдил тех, кто боялся уколов и «колдовства белых», утешал тех, кто плакал от боли, собирал толпу, как пастырь собирает овец, и успевал при этом зажигать керосиновые примусы, на которых кипятились шприцы в автоклавах, вскрывать упаковки с ампулами с вакциной, отбивать горлышко у пузырьков, если пробки сидели в этих пузырьках слишком туго, вручать подарки уже привитым и делать еще сто тысяч дел сразу, так что «оспопрививание» воистину стало массовым в этот незабываемый день.

Когда вечернее солнце – оранжевый спелый апельсин – уже садилось, как птица в гнездо, в кроны комбретовых деревьев, они наконец закончили «вакцинацию населения».

Толпа разошлась. И они остались одни. Сели напротив друг друга на раскладные стулья позади хижины возле густых кустов, сплошь покрытых белыми цветами, что благоухали, как сад Гефсиманский на вечерней заре.

– Славный денек, – подвел итог Бенни. – Я впечатлен. А ты что такой кислый, детка?

– С ног валюсь.

– Тебе надо выпить. – Бенни отстегнул от пояса с патронташем фляжку, что уравновешивала его «уэбли-скотт», и протянул Мещерскому.

Тот глотнул бренди. По телу заструилось живительное тепло. Он глотнул еще. И передал фляжку Бенни. Тот тоже прилично глотнул.

– Не все нам здесь разрушать, как упрекаешь нас ты и этот твой док Унковский, – изрек Бенни философски. – Видишь, есть и светлая сторона в насильственном насаждении цивилизации среди дикости и варварства. Прививки от оспы, дети не будут умирать в болячках. Какие-то жертвы стоит принести ради этого. Всем.

– Я слышал твой разговор с Сибруком, – усмехнулся Мещерский, чувствуя, что бренди ударяет ему в усталые, похожие сейчас на студень мозги. – Что и ты жертвовать готов. Мол, если нам с тобой понравится одна девушка, ты ее мне уступишь и спляшешь на моей свадьбе. Это так мило с твоей стороны.

– Спляшу. Только у нас в лесу в лагере нет девушек, – усмехнулся Бенни.

– Ну, где-то они есть. На другие места, что, твои намерения не распространяются?

– В Кейптауне. Девочки в Кейптауне. Я там родился, детка. Закончим с вырубками и махнем туда, а?

– Легко, – Мещерский поманил пальцами, – фляжечку мне опять передайте, pleeeeease…

Снова основательно глотнули бренди.

– А ты что, хочешь жениться, детка?

– Нет. А ты?

– Я… – Бенни выпрямился на своем стуле. Рубашка на его широкой груди была снова расстегнута, и виднелась татуировка в честь битвы при Махива, которую Сергей Мещерский все так жаждал рассмотреть вблизи. – Я все смотрю на одну фотографию.

– Какую?

– В нашей палатке. У тебя очень красивая мать.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Хочу сказать, что твоя мать – красавица. В такую женщину можно влюбиться без памяти. Бросить все к ее ногам. Сгореть.

– Моей матери сорок шесть лет, Бенни.

– А мне тридцать три. И мне всегда нравились женщины старше.

– Ты пьян.

– Возможно. Поэтому предельно откровенен с тобой, детка. Твоя мать… если бы мы с ней встретились, я бы сделал ей предложение на второй день знакомства.

– Еще чего.

– И не принял бы отказа.

– Ты напился!

– Не принял бы отказа. Завоевал бы ее, как завоевывают царство.

– Пошел к черту!

– Женился бы на ней.

– Это невозможно.

– Почему?

– Потому что это невозможно, Бенни.