Умру вместе с тобой

Холмы Пенджаба на горизонте…

Тенистый парк…

Стена, увитая бугенвиллеями. Ворота и медная табличка с названием места. Красный Крест… госпиталь…

Пальмовая аллея и в конце ее грандиозные корпуса госпиталя Майо с башнями. Они оставили машину с багажом у ворот, и пошли по алее. И тут Мещерский увидел ее.

По аллее навстречу им шла высокая, стройная, хрупкая женщина средних лет, с темными волосами.

Глаза… ее глаза…

Ее лицо…

Ее удивительная красота и что-то еще – то, что гораздо ценнее красоты…

Одета она была очень просто, но стильно – в белую рубашку и светлые широкие полотняные брюки, которые в тридцать втором году женщины еще не слишком признавали. Ее тонкую талию стягивал бежевый кушак, а на голове была тропическая белая шляпа от солнца с легкой вуалью, которую она подняла и приколола, чтобы та не мешала ей.

– Мама! – Мещерский крикнул и услышал свой голос. – Мама, вот и мы! Ты получила нашу телеграмму из порта? – Потом он перешел на английский. – Мама, разреши тебе представить – это мой друг Бенни. Бенни Фитцрой. Он так гнал всю дорогу машину! Он водит, как гонщик. Ему не терпелось с тобой познакомиться.

Княгиня Вера Николаевна Мещерская смотрела на них с улыбкой. И протянула к ним руки. Мещерский бросился к ней и обнял ее крепко. Оглянулся. Бенни Фитцрой стоял, словно завороженный, не сводил с нее глаз. А потом медленно подошел. Он был выше высокой Веры Николаевны – сильный, мужественный и… сейчас такой тихий-тихий. Взволнованный до крайности, хотя он по своей врожденной английской привычке старался показать, что спокоен, ну Абсолютно, Тотально Бесстрастен…

Как же, бесстрастен…

Как вулкан подо льдом… ах, эти англичане…

– Бенни, здравствуйте! А я вас таким и представляла по письму Сережи. – Вера Николаевна Мещерская улыбнулась ему и протянула руку для рукопожатия, как эмансипе. – Как я рада! Боже, как же я рада вам обоим, дорогие мои!

Бенни Фитцрой взял ее руку в свои. Поднес к губам. Вежливый старомодный жест. Поцелуй. Но он так долго не отрывал своих пересохших губ от ее руки, склонившись к ней в этом поцелуе. У Веры Николаевны порозовели щеки.

Вот он отпустил ее руку. Но смотрел на нее так, что она сначала удивилась втихомолку, а потом снова смущенно улыбнулась ему. А он все не отрывал от нее своего взора. И был как во сне…

Они вдвоем рядом пошли по аллее. Мещерский видел – мать Вера Николаевна что-то говорила Бенни, показывая на корпуса госпиталя Майо. А он отвечал. И улыбался. Потом становился очень серьезным и все смотрел, смотрел на нее, словно никак не мог наглядеться. Уже не на фотографию в их старой палатке в дождевом лесу. А наяву, в реальности. На закате дня.

Мещерский отстал. Они уходили все дальше, дальше. Два человека, которых он любил так сильно, что…

Слезы… они навернулись сами собой…

Лицо Кати – взволнованное, в смятении. Он увидел его над собой. Он лежал на циновке из пальмовых листьев.

– Сережа… Сереженька…

Он вытер глаза. Сел. Он не чувствовал ни слабости, ни головокружения. Надо же, расплакался, как ребенок…

– Ты не отвечал на мои вопросы. – Катя заглянула ему в глаза. – Ты был как в трансе. Как ты?

– Нормально. Все в порядке.

– Ну и кто же убил Афию? – низким басом спросил Ахилл.

– Я видел только себя и… – Мещерский запнулся. – Когда видишь самого себя, это шизофрения.

– Это не шизофрения, – Ахилл наклонился к нему, – это духи.

– Демоны? – бросила зло Катя. – Это все ваш чертов культ! А еще насмехались надо мной. Суеверной называли. Вы сами как оборотень, Ахилл! Не поймешь вас.

– И не надо понимать. Так спокойнее. – Он глянул на Катю. – Все трехмерно в этом мире: пространство, материя, демоны, боги, духи – как эманация. Возможно, до демонов и богов мы еще не доросли, – он усмехнулся, – а духи… они порой откликаются на наш зов. Когда очень этого захочешь. Так что же вы видели?

– Вещи, которые никогда не происходили. Не могли произойти. Что-то вроде мечты.

– Духи. – Ахилл вздохнул. – Так бывает. Они показывают то, что хотят сами. Они порой и сами сожалеют о чем-то. Что должно было случиться, назначенное кому-то судьбой, однако не произошло. Но ничего исправить уже невозможно. Просто сами люди выбрали свой путь и совершили то, что совершили. Есть разные виды деяний, хороших и плохих. И разные виды героизма и самопожертвования… Но дорога, которую мы выбираем, принадлежит не духам, не демонам, не богам, а нам.

Он помолчал. А потом добавил:

– Афия, наверное, хочет, чтобы вы сами нашли ее убийцу. И сделали свой собственный выбор.

Он снова помолчал. А потом спросил:

– И вообще, что такое есть смерть?

Лахор… 1932 год… Colonel Bogey march.






Глава 39

Тайна




Сергея Мещерского в этот вечер Катя не отпустила. И на работу не вернулась. Как только они покинули квартиру в Скатерном переулке, она поймала такси и снова повезла Мещерского к себе домой. Он твердил: «Все нормально, ну что ты в самом деле?» А сердце Кати было не на месте.

Дома она первым делом продезинфицировала ранки на его руке и лбу. Они не кровоточили и быстро заживали – прямо на глазах. Но и это ее не успокоило. Если тот раствор из тыквы был настоем ибоги, то… Сережка, конечно, знает больше обо всем этом и о действии того настоя… Но он попал прямо ему в кровь и, возможно, вызвал те видения, галлюцинации, которые…

Катя много раз за этот вечер собиралась снова спросить его: а что именно он видел? Но каждый раз она не смела – это было бы словно перейти какую-то черту, которую не следует переступать.

Она постелила ему на диване. И даже сунула градусник – ей все мерещилось, что у Мещерского начнется какая-то тропическая лихорадка, жар… Но все было относительно нормально. И Мещерский не выглядел слабым или неадекватным. Он был лишь бледен и не особо разговорчив. Однако мягко принимал Катины хлопоты и заботу.

Градусник показал 36,3…

– Ахилл не улетел домой. – Катя убрала градусник на место в ящик комода. – Сережа, он не просто циничный деляга, каким так хочет казаться, которому все бизнес – в том числе и поставки человеческих останков для культа. А он ведь нас почти в этом убедил… Он колдун, да?

– Может, и так.

– Да, я помню, ты говорил – и колдуны в Африке разные. Ахилл не улетел, потому что его здесь что-то крепко держит. И это не сеть поставщиков. Сейчас, когда он под следствием, все это бессмысленно и опасно. И он не дурак. Должен был бы сразу смыться, как мы думали. А он здесь. Это значит, его как магнитом держит. И я думаю, что этот магнит там, в музее. Это тот артефакт. Скульптура, про которую он мне говорил, что для него это просто «кусок дерева». Он лжет нам в глаза. Зачем ты согласился пройти церемонию?

Мещерский не ответил.

– Ты же сам знаешь, что этого не надо было делать – не следовало доверять Ахиллу себя так слепо.

– Я не слепо себя ему доверил.

Катя помолчала. Связь… она ведь чувствовала – между Мещерским и этим парнем, щеголяющим то в дорогом европейском костюме, то в национальных африканских одеждах… колдуном… и точно есть какие-то крепкие нити. В чем их природа?

– Когда ты впал в забытье там, в квартире, – она осторожно подбирала слова, – у тебя было такое странное лицо… Я всяких ужасов ждала. Но ты выглядел радостным и печальным одновременно. Ничего темного, страшного… но в конце ты… словно какие-то вещи, события тебя…

Мещерский лег на диван.

– Я же сказал, эти события никогда не происходили.

– И это все снова ибога, да? – тихо спросила Катя. – Он втер тебе в кровь раствор пепла из… ох, я даже думать не могу об этом спокойно, и ибоги?

– Будем считать, что так. Хотя у ибоги действие иное. Знаешь, в тот момент это был я… и не я. Но как-то все совместилось, переплелось. Словно что-то сдвинулось, какие-то рамки. – Мещерский посмотрел на Катю. – Ты успокойся. Не думай об этом больше.

– Легко сказать. – Катя покачала головой. – Ладно, давай к другим темам… Что ближе к реалу. Я вот все думаю о Феликсе. И я не верю, так же как и Миронов, что это он всех убил. Он не на все сто процентов уверен, а я даже не на пятьдесят. И еще – судя по тому, что последней, с кем Феликс общался перед своим неудавшимся самоубийством, была Хохловская, то… это не из-за нее и Романова он был в таком отчаянии в ту ночь в клубе. Есть какая-то другая причина. Иной повод. И мы его не знаем. А расскажет ли он нам сам об этом? Парень словно взвалил на себя какой-то непосильный груз. И не выдержал его тяжести.

Мещерский кивнул. Но обсуждать это не стал. И Катя решила оставить его в покое. Теперь он нуждался в отдыхе. Они все: Миронов, Катя, он, Мещерский словно шли по какому-то кругу, где каждый испытывал стрессы, страдания и каждому требовалась помощь других.

Уже на рассвете она снова тихонько заглянула в комнату – как он там. Мещерский сидел на широком подоконнике – не спал, смотрел на Москву-реку из окна. И естественно, Катя проспала, возможно, потому, что не видела никаких снов в эту ночь. К счастью. Ее разбудил звонок по мобильному, время было половина девятого.

Владимир Миронов.

– Мне только что из Главка звонили, из управления розыска. Романов вчера вечером приезжал туда. Искал меня. Не знает или забыл, что я в Солнечногорске работаю. Опера передали – его сразу принял замначальника ГУВД. А он им сказал, что хотел со мной поговорить, поблагодарить меня за спасение Феликса, за то, что я стал его донором. – Миронов усмехнулся. – Они ему – он по званию всего старлей – то есть я. Не дорос еще, мол, до таких высот. До таких кругов общения с национальным героем. В розыске сказали – начальство не знало, как себя с Романовым вести. И приемный сын под арестом, и – самое главное – насчет его будущего, президентских амбиций. Боятся проколоться – все это ведь как мираж еще. Амбиции-то… Открыто он сам, лично ни о чем таком не заявлял. Вроде к нему в верхах терпимы пока, как к герою. Хотя кто скажет – у нас же сегодня терпимы, а завтра, чтобы не высовывался, со свету сживать начнут, травить, гнобить, зачищать. Потому что политический противник. И еще какой будет, если что… Я хотел было сейчас в Москву ехать, встретиться с ним, раз он так меня искал… Но не поеду.

– Почему? – спросила Катя.

– Потому что есть более важные, неотложные дела. Здесь, в Солнечногорске. Она пришла в себя. Мне сейчас врач позвонил – я его просил, как только ей хоть немного станет получше, чтобы он сразу известил меня.

– Динара?

– Да. Приезжайте, Катя, как можно скорее. Нам надо ее вместе допросить. Она пока все еще в реанимации, но врач сказал – у них появится свободное окно после десяти, после всех утренних дел врачебных. И нас к ней пустят на несколько минут.

– Все, уже собираюсь и еду. То есть мы с Сережей…

– Да, конечно, – согласился Миронов, чуть помедлив. – Куда же без нашего эксперта?

В Центральной клинической больнице Солнечногорска, куда они добрались снова по дублеру Ленинградки, они встретились с ним уже возле реанимации.

Динара Исмаилова, – вся в синяках и ссадинах, опутанная проводами медицинских приборов, не открыла глаз, когда врач реанимации провел их к ней и сказал, что у них не более десяти минут.

– Динара, это я. – Миронов наклонился к ней. – Вы помните меня?

Ее веки дрогнули, по смуглому лицу прошел тик, и она вяло и как-то отрешенно глянула на него.

– Динара, вы помните, что с вами случилось?