Увертюра

— Стефан, я следователь, мне положено. Конечно, я с удовольствием приду послушать, — мысленно она все-таки сделала оговорку «если никого не убьют в самый неподходящий момент». — Вы потрясающе играете. Я не специалист, правда, но… — как бы не находя слов, она потрясла перед собой кулаками с выставленными большими пальцами — во!

Стефан вручил ей небольшой, размером в полторы визитки, синий прямоугольничек с белыми буквами и вдруг залился краской:

— Только маме не говорите.

— Вряд ли мы с Илоной Арнольдовной еще когда-нибудь увидимся, — засмеялась Арина. — А вы, главное, ее не бойтесь.

— Да я ее не боюсь, что вы.

— Вы боитесь ее огорчить, это понятно, только с этим, пожалуй, еще труднее сладить, чем с обычным «ой, мама в кино не пустит». Но, Стефан, вы сами сказали: у нее свои представления. Не можете же вы прожить чужую жизнь ради того, чтобы этим представлениям соответствовать? Просто чтобы мама не огорчалась. То есть можете, конечно, но какой в этом смысл? Это ведь ваша жизнь.

— Да, наверное, — проговорил он без особой уверенности в голосе.

Но подумаешь — уверенность в голосе! Главное-то мальчик уже сделал. Он еще сам не понимает, но он уже свернул с рассчитанной мамой дороги. Джаз-бэнд, подумайте! Вот смеху будет, когда лет через десять он и до сочинительства доиграется. Сегодняшнее попурри — явное тому свидетельство.

Впрочем, ладно, хорошего помаленьку.

— И еще. Стефан, мама с вами была на прослушивании?

— Конечно.

— Она могла слышать всех остальных?

— Не знаю, наверное. Я-то под дверью терся, а она там сидела, знаете, там диванчик такой…

— Да, я поняла. Ну… мне пора. Успехов вам!





* * *


Итак, почти растерянно размышляла Арина, из потенциальных кандидатов в свидетели — а то и в подозреваемые — остался один. Юлий Альбертович Минкин. И чего она расстроилась? Ведь это же хорошо, когда круг сужается! Хорошо по всем законам следствия! Минкин так Минкин.

Пусть рассказывает, что за увертюра «Черный свет» и… и — что? Да вообще пусть все рассказывает!

Арин, ехидно зашептал внутренний голос, а ты не боишься, что этот композитор-неудачник и есть твой Имитатор? Цыц, одернула она внутренний голос. Если это вдруг действительно он — это же просто отлично, лучшего и желать нельзя. Можно сказать, повезло. Чего бояться? Что превратит следовательшу в очередную инсталляцию? Так у нее, у Арины, имя-Фамилия неподходящие, не годится она для иллюстрирования «гениального» его опуса. А если просто вздумает, что неплохо бы избавиться от человека, который задает неудобные вопросы, так она же будет настороже, еще бабка надвое сказала, кто кого победит.

Вот тогда — если это именно он — можно будет действительно… поговорить. Оттолкнуть, выбросить, рассеять страх, от которого слабеют колени и мысли, впустить в себя холодную, почти веселую ярость. От которой голова делается кристально ясной, а нужные вопросы рождаются словно сами собой. Пусть это окажется он! А уж Арина его… расспросит. Она так спросит, что этот… композитор бегом ее к Мирре Михайловне приведет!

Пусть это окажется он!

Это будет означать, что Мирру и Милену можно спасти. Ведь с момента их исчезновения прошло всего-ничего, они напуганы, конечно, и чувствуют себя не лучшим образом, но — они еще живы! И надо всего лишь надавить на Имитатора, узнать, понять — и добраться до его логова!

Только вряд ли все это именно так. Если бы все в этой жизни оказывалось так просто… Так что нет, копать в этом деле еще и копать.

Хотя на всякий случай надо бы все же Киреева с собой прихватить. Ехать к последнему возможному свидетелю и даже, чем черт не шутит, потенциальному подозреваемому в одиночку было глупо.

Что, если у мальчика, посвятившего себя музыке, имеется влюбленная поклонница?

Какая-то девушка выманивала же будущих жертв…

И поклонница по совместительству — мастер спорта по боксу. Или по карате.

Нет-нет. Бывает риск оправданный, а бывает — глупый.

— Куда?! — возмущенно возопил опер, когда Арина до него наконец дозвонилась.

— На кудыкину гору! Кажется, ниточка появилась.

— Неужели по «красильщику»?

Арина даже удивилась слегка и только через секунду сообразила: в пятницу, отправляясь со своим «нотным» озарением в консерваторию, она Кирееву ничего не говорила. И потом тоже. То есть он вообще ничего не знает ни о нарисовавшейся внезапно мелодии, ни о профессорше Тома, ни тем более об ее странном исчезновении.

— По нему, родимому.

— Что или кто?

— Сперва «что», а сейчас, похоже, «кто».

— Ну и давай я тебе этого «кто» завтра в кабинет подгоню? Прямо к началу рабочего дня. Чего тебе самой-то мотаться?


— Здрасьте! — возмутилась Арина. — У меня, можно сказать, подозреваемый наконец нарисовался, ну или как минимум ключевой свидетель, а ты говоришь — зачем мне самой мотаться? Ты прям как наш Чайник: следователь должен тихо сидеть в кабинете и допрашивать тех, кого оперативники приводят. Вот чего ты кочевряжишься? Или тебя моя компания не устраивает?

— Да толку с твоей компании! — фыркнули в трубке. — К тебе с какой стороны ни подъезжай, один фиг проезд запрещен. Жестокая ты, Вершина! Я, можно сказать, весь такой из себя распрекрасный мальчонка, весь по тебе иссох-исстрадался, а ты!

— На электричке еду, да-да-да, — засмеялась Арина. — Брось.

— Чтобы бросить, надо сперва подобрать, — назидательно сообщил тот. — Ладно, ладно, все, прекратил балаболить, — он сменил тон, видимо, почувствовав, что Арине надоело. — Я ж не отказываюсь. Просто, если честно, хотел нынче пораньше улепетнуть. А ты меня работать запрягаешь.

— Ки-ир! — застонала Арина. — Может, хватит уже? Не рассыплешься. Поехали, а?

— Сказал же — ладно. Подходящая хоть ниточка-то?

— Канат. Джутовый. Двадцатка. Давай я тебе все по дороге расскажу?

— И то верно. Где тебя подхватить?

Приехал он на изумление быстро.

— Кир, я тебе говорила, что ты гений? — радостно заявила Арина, едва усевшись на пассажирское сиденье оперской «тойоты». Если да, неважно, правильную вещь можно и повторить, — она тараторила, старательно отгоняя мысли о Мирре Михайловне. Вдруг ее исчезновение — вовсе не дурацкое стечение обстоятельств, а следующий ход в страшной игре музыкального психа? А с ней еще тоненькая улыбчивая Милена… Нет-нет, нельзя так думать, они сейчас веселятся в каком-нибудь пригородном пансионате. А про телефоны просто забыли — или Мирра отправила мужу сообщение, а сообщение пропало. Ведь сообщения же могут пропадать? Конечно, с Миррой и Миленой все в порядке! И пронзительное рваное «ми» не имеет к ним никакого отношения! Надо так думать — и тогда так и будет!

Мысль — дикая, неуместная — проплыла в голове темной страшной тенью: Регина написала про беспомощность следователя Вершиной — и стала жертвой Имитатора, Мирра Михайловна поговорила с Ариной — и пропала. Что, если нотная последовательность — лишь внешняя оболочка, что, если Имитатор играет именно с ней, с Ариной? Поймай меня, если сможешь! Мысль была жуткая, пришлось собрать в кулак все запасы здравого смысла: ты что, матушка, у тебя мания величия начинается? Чего выдумала? К первым-то жертвам ты точно не имеешь никакого отношения. Или все-таки… Она изо всех сил попыталась вспомнить — может, где-то, когда-то, случайно… Нет. Нет, ничего. Кажется, она просто прикладывает известные случаи — маньяки, кайфующие от игры с сыщиком, в истории следствия не редкость — а ей просто не хочется думать о Мирре и Милене?

Пронзительное, троекратно повторенное «ми» — как птичий крик.

Троекратно… Троекратно?

Киреев глядел на Арину не столько удивленно, сколько оценивающе:

— Что-то случилось?

— Нет-нет. Ну… я думаю, что нет. Но ты все равно гений. Если бы ты не обратил внимания на скамейки, я никогда ни о чем не догадалась бы! Так что все лавры — тебе.

— Погоди, как это, ведь выяснили же, что скамейки ни при чем? Ну то есть компания «Мирон энд Ко» не имеет к нашим жертвам никакого отношения. Или…

— Компания и сам Мироненко — не имеют, а скамейки как раз очень даже имеют отношение. Там по пять горизонтальных брусьев на каждой, понимаешь?

— Два раза по пять, на сиденье и на спинке… Погоди… Хочешь сказать, скамейка — это имитация нотного… как эта штука называется, на которой ноты пишут?

— Нотный стан она называется. И да, скамейка имитирует нотный стан.

— А каждая жертва — нота? Черт! То-то у них имена такие дикие. Фанни, Доменика, Ольга которая Ляля и репортерша эта Регина. Фа, до, ля, ре.

— И прически еще! Это же флажки, которыми нотные длительности обозначают!

— И черным он их красит для пущей наглядности. И ясно, как выбирает. Мы все понять не могли, почему именно эти…

— И почему? — слегка удивилась Арина. Увидев в именах — мелодию, она так обрадовалась этому прорыву — ну как же, связь между жертвами обнаружилась! — что кинулась отыскивать музыкальный источник, и даже не задумалась о том, как убийца находит своих жертв. Тоже мне — вопрос, нынче-то, в эру социальных сетей и прочих интернет-ресурсов. А вот Киреев — задумался.

— Ты что, проверяешь меня? У каждой из девушек на работе — какая-никакая, а униформа, а главное — бейджики с именами. Журналистка-то в газете прописана, а у остальных имя на бейджике, ходи и высматривай, что тебе нужно. Вплоть до весовой категории, кстати. Я сперва-то на соцсети грешил, но там ведь не поймешь — настоящим именем страница называется или чистая Фата Моргана. И ведь глядел на их фоточки из сетей — в том числе и с бейджиками. И ничего в башке не щелкнуло. Ну редкие имена, и что? А у нас тут, выходит, музыкальный мотив наличествует. Во всех смыслах этого слова.

— Точно. И если бы не ты, я бы и не подумала в эту сторону.

— А теперь, я так понимаю, подумала. И определила, что это за мелодия? Потому что если такой мелодии не существует, значит, совпадение. Хотя для совпадения как-то очень уж… впечатляюще.

— Среди сколько-нибудь известной музыки точно такой последовательности не нашлось. Но я обратилась к специалистам.

— В филармонию?

— Вот про филармонию я почему-то не вспомнила. Ну оно и к лучшему, там мне все равно не помогли бы. Потому что с этих нот начинается опус мальчика, который нынешним летом поступал в консерваторию.

— И не поступил.

— Так точно, товарищ майор!

— Тогда, значит, девушка, которая появлялась возле каждой жертвы, ни при чем?

— Не знаю я, при чем там девушка, но все-таки должна быть при чем. Слишком ее много для случайного совпадения.

— А если… Все говорят «девушка», «девушка». А если ей лет сорок? Мамаша, сдвинутая на музыкальности обожаемого сыночка.

— Может, и мамаша.

— Или у музыкального мальчика есть еще какая-то страстная поклонница, которая убивает во имя его таланта. Или они вдвоем убивают?

— Не знаю, Киреев. Но согласись, расспросить этого юного композитора просто необходимо.