Увертюра

Или… Или он ждет, когда они с Миленой умрут сами?! Но Милка говорила, что он держит своих жертв максимум неделю. А без пищи человек может и месяц прожить, неделя — слишком мало, чтобы взять и умереть.

В горле что-то царапнуло. Без пищи. А без воды?

Вспомнилось «правило трех троек»: без воздуха человек умирает через три минуты, без воды — через три дня, без пищи — через три недели. Значит, три дня? Нет, это какое-то неправильное правило. Без пищи человек может прожить уж точно больше трех недель. А без воды? Есть же разница, лежит он, одинокий, посреди Сахары или — в промозглом средневековом подвале, где стены сочатся сыростью? Мирра провела ладонью по стене, на которую опиралась. Нет, здесь не настолько влажно, чтобы текло по стенам, но ведь и не пустыня Сахара! Они продержатся!

Тьма на мгновение побледнела — и вновь сгустилась.

Ощущение чужого присутствия пропало.

Нет, это не морок, не галлюцинация. Он был здесь. Слушал их дыхание. Или, быть может, он видит в темноте. И проверяет, живы ли они?

Мирра еще раз подергала обхватывавший талию ремень. Безнадежно. Пошарила вокруг — не попадется ли кирпичный осколок, которым можно было бы этот проклятый ремень перепилить? Но осколков не было, только мелкая крошка.

Часы — с отличным стальным браслетом, с острыми углами звеньев — и заколки, у которых тоже внутри были острые стальные пластинки, похититель забрал.

Если бы Мирра поехала в туфлях! Можно было бы сейчас сломать одну из них, у каждой приличной туфли вдоль подметки идет стальной супинатор. Но она выбрала балетки. Тонкая, мягкая, почти резиновая подметка — и ничегошеньки твердого. Юбка шелковая, на эластичном сборчатом поясе, на тенниске даже пуговиц нет, не говоря уж о каких-нибудь пряжках. Джинсовая курточка… Мирра ощупала ее всю: пуговицы на курточке имелись, да что толку с пуговиц? Она даже попыталась поскрести ремень краем одной из них — но нет, тут нужно было что-то потоньше, поострее. А у нее — ничего. Только трусики и лифчик. Совсем простые, она любила «спортивное» белье.

Стоп.

Мирра залезла рукой под футболку, пощупала нижний край бюстгальтера — жесткий. Точно, там же внутри такие «косточки», чтобы лучше форму держать. Косточки… Они только называются косточками, а на самом деле они… пластмассовые, наверное? Нет, не пластмассовые! На старом белье откуда ржавые пятнышки появляются?

Задрав футболку, она щелкнула крючками на спине, стянула с плеч лямки, пощупала — да, под чашечками круглые, как будто пружинные вставки. Зубы справились с плотным хлопковым трикотажем легко, всего-то и нужно было — в подходящем месте прогрызть маленькую дырочку, потом нажать, подвигать, еще нажать… Минут через десять Мирра держала в руках две тонкие и, судя по пружинистости, металлические дужки шириной миллиметра по два. Лифчик без них сидел как-то странно, но терпимо, да и что делать, если других вариантов нет?

Кончики у дужек были закругленные, но если долго царапать, может, ремень поддастся?

Минут через двадцать она подумала, что можно попробовать эти самые кончики немного наточить. Кирпичная стена, однако, оказалась не слишком подходящим точильным камнем, но Мирра упрямо шваркала и шваркала по ней.

— Мам, ты чего там?

— Пытаюсь наточить косточки от лифчика.

— Чтобы зарезать убийцу?

— Пока всего лишь чтобы попытаться перепилить ремень.

— Какой ремень?

— У меня цепь к поясному ремню крепится. Цепь стальная, но ремень-то кожаный.

— И ты распотрошила лифчик, чтобы этими штуками… Ты серьезно?

— Все равно ничего другого под рукой нет, — довольно сердито огрызнулась Мирра.

— Он джинсы с меня не снял… — задумчиво сообщила дочь, ничуть не обидевшись.

— Джинсы? При чем тут джинсы?

— При том, что они на молнии!

— Господи! Это же готовая пила!

— Полагаю, бессмысленно спрашивать, не приносил ли наш похититель чего-нибудь съедобного или еще лучше жидкого? — от слишком длинной фразы Милена закашлялась, но все-таки добавила. — Разбудите меня, когда ванна будет готова…

Мирра прикусила палец, чтобы не разрыдаться. Бедная моя мужественная девочка! Не жалуется, пытается изобразить бодрость, а у самой даже голос стал как будто жестяным, и говорит невнятно, и кашель терзает пересохшее горло…

Молния в джинсах была короткая, но вскоре Мирра нащупала на том ребре, по которому водила зубцами, отчетливое углубление. С миллиметр в глубину примерно. Ремень был в ширину почти с ладонь, то есть сантиметров восемь… Нет, плакать нельзя. И не потому что нечем, а просто — нельзя. Нельзя унывать, нельзя впадать в отчаяние, оно оставляет без сил быстрее, чем что бы то ни было. Надо улыбаться, даже если больно. И еще можно помогать себе музыкой. Равелевское «Болеро» подойдет как нельзя лучше. Нет ничего более… упрямого, чем этот неостановимый ритм: безжалостный, увлекающий за собой, заставляющий дышать и жить! Жить, несмотря ни на что!

Она снова задвигала молнией по ребру ремня. Пилите, Шура, пилите, они золотые!





Среда





* * *


Напрасно она оставила кастрюлю из-под борща в раковине. Сейчас Виталик колотил грязной ложкой в опустевшее дно и кастрюлька дребезжала, как маленький колокол. Маленький, но совершенно невыносимый! Др-р-р-блям-др-р!


— Виталь, я сейчас вымою, — Арина втянула голову под одеяло. Да, она свинюшка, Виталик позаботился, ужин ей теплый приготовил, а она даже посуду за собой не помыла! Но можно еще хоть минуточку побыть в сонном, теплом, мягком, безмятежном.

Дребезг умолк, но тут же возобновился.

— Ну солнышко, ну еще минуточку!

Выглянув наружу, Арина приоткрыла один глаз.

Никакого Виталика, ни с кастрюлькой, ни без, рядом не было. В щель неплотно задернутых штор лилось солнце. Солнце?! На темной столешнице обозначился длинный желтый треугольник, и прямо в середине заливался истошной трелью ее собственный телефон. Умолк — и опять задребезжал. Зачем она выбрала этот звук, ужас! «Старый телефон», видите ли!

— Ну? Чего? — буркнула она в трубку, даже не взглянув, кто звонит.

— Вершина, ты где? — спросила трубка голосом Киреева. Отвратительно бодрым голосом.

— Я? Кажется, дома… Ой! — Арина взглянула на часы. — Киреев, я проспала!

— Ну проспала так проспала, чего ж теперь. У тебя ж рабочий день не нормированный.

— Ты это Чайнику скажи, — она неловко, одной рукой, натягивала джинсы.

— Сама скажешь. Я, собственно, чего звоню. Машину профессоршину вроде бы нашли. В Ладоге.

— В Ладоге? В какой из? Странно, — забормотала она, не очень спросонья понимая, что вообще говорит. — Может, и правда кто-то покататься решил. Далековато для случайного угонщика, но с ними не угадаешь.

— В Ладоге, Вершина, — перебил Киреев. — В Ладоге — это значит, в Ладожском озере. В воде. Ферштейн?

— Господи!

— Погоди ты вздрагивать. Салон, насколько можно с берега разглядеть, пустой.

— Погоди, так ее еще не достали? Откуда такая уверенность, что это машина Мирры Михайловны?

— Ну так марка, цвет, сроки. Три дня назад, пацаны клянутся, там ничего не было. Думаешь, таких «рено» в розыске до фига? Да еще фигня какая-то за ветровым стеклом бултыхается.

— Скрипичный ключ? — Арина вспомнила, как Евгений Васильевич описывал машину.

— Сам не видел, но вроде того.

— Столкнул кто-то или сама съехала?

— Кто ж ее знает. Но место там не так чтобы опасное, так что я сказал бы, что «рено» специально с берега столкнули. Чтоб глаза не мозолила. Так-то ее могли до будущей весны не найти, а то и вовсе… Могло ведь и течением утащить. Нам просто повезло: пацаны местные порыбачить решили. Я думаю, на самом деле искупаться, но они не признаются. Но про пустой салон говорят очень уверенно. Не то с берега разглядели, не то ныряли.

— Ныряли? Они что, моржи?

— Они просто пацаны, которые, подозреваю, до ледостава купаться лезут. Твердят, что машина пустая.

— Может, там в багажнике труп той неуловимой девушки, что жертв выманивала? Типа маньяк избавился от помощницы?

— Все может быть, Вершина. В том числе и труп. Но не факт, что именно девушки.

— Даже если там нет трупа, улик скорее всего тоже нет, смыло все.

— Ну кто его знает. Даже в сгоревших машинах что-то, сама знаешь, находят, а тут вода. Кстати, почему он ее не сжег? Ну или она.

— Поймаешь — спросим. А пока надо водолазов вызывать, машину вытаскивать, обследовать…

Кастрюлька из-под вчерашнего борща так и скучала в раковине. Арина только вздохнула — не до того. Зато до комитета добралась в какое-то немыслимо рекордное время.

И водолазов Чайник подписал. Без восторга, впрочем:

— Ты понимаешь, Вершина, сколько это стоит? У тебя полет фантазии, а мне за фонды отчитываться. Что там с этой машиной, что ты там найти собираешься?

— Петр Ильич! Похищены два человека, один из них — ребенок! Десятилетняя девочка! А вы говорите фонды.

— Так это той консерваторской дамочки машина?

— Да.

— Думаешь, раз у всех жертв нотные имена, то и профессорша эта — из того же ряда? — он поморщился. — Да и не все, одна же Ольга вроде?

Арина воззрилась на начальника так, словно он принялся пускать изо рта огненные фонтаны — и заодно жонглировать собственными ботинками, для вящего эффекта. Чайник — тупица, это всем известно, он не мог догадаться про ноты! Но, получается, догадался? Значит — не тупица?

— Ольгу все называли Лялей, — угрюмо сообщила она, — у нее даже на униформе не Ольга, а Ляля значилось.