Узел смерти

– Я не знаю, в какой момент рассудок ее повредился. Она говорила потом, что сначала звала на помощь, молилась. А когда поняла, что никто не придет, что Бог не слышит ее, обратила свои мольбы в другую сторону. – Белкин допил вторую рюмку. – Раз Бог не захотел помочь, то, значит, поможет Его враг. Она стала просить, чтобы он дал ей сил спастись. Повторяла раз за разом, что готова сделать что угодно, отдать все, лишь бы ей позволили вырваться.

«Ее трудно винить», – подумал Миша.

– На сей раз ее мольбы были услышаны. – Голос Белкина стал сухим и скрипучим, как песок у реки. – Тасины мучители вернулись, только их было не трое, а двое, третий попал в небольшую аварию, машину помял. Она лежала, и они подошли ближе. Один, Сивко его фамилия, склонился к ней – подумал, умерла, не дышит. И тут она вскочила – позже он говорил, «извернулась, как кошка», ударила его с такой силой, что он отлетел к стене и стукнулся спиной, затылком. Позже выяснилось, что у Сивко трещина в черепе и поврежден позвоночник.

– Господи, – выдавил Миша.

Разве хрупкая, обессилевшая от побоев, полумертвая от холода, голода и жажды девушка может сделать такое голыми руками со здоровенным мужиком?

– Сивко и понять ничего толком не успел, все было очень быстро. Второй растерялся, так и стоял, как вкопанный. Сивко сказал, что Тася подлетела к нему и… – Белкин слепо пошарил рукой по столу, взял рюмку, но больше наливать не стал. – Сестра вцепилась ему в горло. Можете проверить по своим источникам, это правда. Она вгрызлась в него, как дикий зверь, прокусила артерию, рванула ее зубами. Он закричал, упал, а Тася навалилась сверху, продолжая терзать его. Сивко не мог пошевелиться, пытался встать, но не сумел, потерял сознание. Тася выбежала из склепа, добралась до ворот кладбища, села в машину, на которой приехали эти двое. Добралась до милиции, рассказала, где ее держали.

Белкин обессиленно замолчал.

– Что стало с насильниками? – спросил Миша.

– Один умер от потери крови. Сивко и третьего негодяя, Дергачева, арестовали. Громкое было дело.

Белкин снова умолк. Миша подождал, пока тот соберется с мыслями.

– Они оба умерли, не дожили до суда. Дергачев повесился, а у Сивко в госпитале сердечный приступ случился. Мы об этом узнали, когда у нас самих в доме творилось… то, о чем я рассказывал. Все случилось после того, как Тася сбежала из дому на кладбище. Убила их, потом маму, а потом заставила меня убить ее саму. Ей нужно было умереть именно так, чтобы обрести полную силу, возродиться и обитать где-то… – Он содрогнулся всем телом. – Где-то рядом с нашим миром. Но время от времени она возвращается сюда, убивает людей, причиняет им боль. Это и есть цикл.

Не сразу, но до Миши дошел смысл его слов.

– То есть вы хотите сказать, что все эти люди не самоубийцы? Что она не доводила их до самоубийства, а убивала сама?

– Конечно, – отозвался Белкин.

Мише захотелось еще настойки: внутри поселился холод, который требовалось растопить. Слушая все это, Миша не понимал, верит ли словам Белкина. Пока он просто слушал, не пытаясь анализировать.

– С чего вы взяли, что она убила своих мучителей?

– Конечно, я не могу знать на сто процентов, но учитывая все, что случилось потом… То существо, в которое она превратилась, не стало бы ждать человеческого суда. Тася хотела вынести свой приговор. Матери сказали, что Сивко перед смертью двинулся рассудком. Он не мог оставаться один, боялся темноты, плакал, как ребенок. Адвокат звонил матери по его просьбе: Сивко умолял о прощении.

– Это обычное дело, – сказал Миша, хотя опыт его был основан не на практике, а на просмотренных и прочитанных детективах.

– Вы не поняли. Сивко не о приговоре беспокоился. Он хотел, чтобы Тася оставила его в покое, молил передать это ей. Говорил, что не спал уже несколько недель, потому что Тася стоит в дальнем, самом темном углу, и смотрит на него. Стоит ему закрыть глаза хоть на минуту, как она приближается. Каждый раз, когда он смыкает веки, Тася оказывается чуть ближе. Когда она стояла уже в шаге от него, Сивко и уговорил адвоката на звонок. Защитник собирался настаивать на экспертизе о невменяемости подсудимого, но не успел. В ночь после того телефонного разговора Сивко скончался.

«Видимо, она не вняла просьбе и сделала последний шаг», – продумал Миша.

– Она добралась до него, – вторя его мыслям, сказал Анатолий Петрович.

– Или он просто сошел с ума. А Дергачев?

– Если бы не сходство их историй, можно было бы согласиться с вами. – Белкин дернул углом рта. – Но Дергачев оставил предсмертную записку. У меня ее нет, так что вам придется поверить мне на слово. Уверяю вас, я не лгу.

– Что он написал?

– Писал, что не может жить в таком страхе. Что он никогда не бывает один: Тася стоит рядом, но только это уже не человек, а демон. Ночами она склоняется над ним и шепчет, и мучает его, не давая спать. Самое жуткое, что он описывает «демона» так, как выглядела Тася в последние недели перед смертью: тощее, вытянутое тело, непропорционально длинные руки, лысый череп, черные десны, острые кривые зубы.

Белкин порывисто встал, налил воды прямо из-под крана, выпил жадными глотками.

– Это не совпадение, согласитесь. Если, конечно, поверить, что я не сошел с ума и не выдумал все это.

«Вот именно!»

– Вы верите мне, Михаил?

– Не знаю, – чистосердечно ответил он. – Нужно все обдумать.

Белкин поставил стакан на стол.

– Спасибо за честность. Только не тяните с обдумыванием. У вашего друга не так много времени. Вы не замечали, у него есть на теле повреждения?

– Повреждения? Какие?

– Разные. Следы от щипков, сигаретные ожоги, порезы, синяки. На последней стадии, незадолго до убийства, это существо заставляет людей причинять себе боль. Почитайте протоколы вскрытия. Я видел, разумеется, не все, но в тех, что попали мне в руки, описывались всевозможные свежие повреждения. Они всегда находились на тех местах, куда человек мог легко дотянуться руками, так что не было сомнений: погибшие наносили их себе самостоятельно. Никто не придавал этому значения: человек, лишивший себя жизни, мог наказывать себя и таким способом. – Белкин посмотрел Мише прямо в глаза. – Но я вам точно говорю: если раны появились, значит, жертве осталось недолго.





Глава шестая





Когда его гость ушел, Анатолий Петрович закрыл за ним дверь и некоторое время стоял в прихожей, глядя в одну точку, будто думал, что Миша может вернуться.

Но, разумеется, тот о возвращении не думал и, наверное, уже садился в машину, чтобы ехать домой. Поверил ли он? Как знать. В мысли к другому человеку не заглянешь.

Белкин вздохнул и отошел от двери. Было уже поздно, время клонилось к полуночи, но спать не хотелось. Он был возбужден, взбудоражен: нервы на взводе, на месте не усидеть. Может, это от того, что он впервые за долгие годы рассказывал о случившемся с Тасей, с мамой, с ним самим.

Ему пришлось вытащить воспоминания из глубин памяти, он с трудом и болью выволакивал упирающуюся, немыслимую, невероятную правду на свет из темного подземелья, куда запрятал ее давным-давно.

Да, Анатолий Петрович в последние полтора десятка лет вел свои записи, но, даже записывая, старался не подпускать случившееся слишком близко, чтобы не воскрешать в душе того, что было похоронено и надежно спрятано.

И вот сегодня прошлое ожило. Оно было грязью на дне сосуда, и, когда Анатолий Петрович встряхнул сосуд, муть и грязь поднялись со дна, поэтому теперь он снова чувствовал себя замаранным, нечистым.

То, что случилось с Белкиным в ранней юности, отравило всю его жизнь. Он провел в психиатрической лечебнице несколько лет, а потом, когда все же вышел, то понял, что у него нет ничего, никакой зацепки, чтобы жить дальше.

Родственников не было, друзья давно забыли о нем – у них была своя жизнь. Да его и самого как будто не стало: шустрый, отчаянный, бесстрашный задира-Чак давно исчез, потерялся где-то, оставив вместо себя притихшего, измочаленного жуткими воспоминаниями и слишком рано пережитым горем Толю Белкина.

Тренер Иван Игоревич не оставлял своего подопечного. В неразберихе девяностых ему удалось добиться, чтобы Белкина сняли с учета в психоневрологическом диспансере, хотел помочь с работой или учебой, но Толя отказался. Он не мог вернуться домой – там прошлое глядело бешеными глазами из каждого угла. Да и клеймо убийцы никуда не делось.

Толя уехал в Москву, туда, где его никто не знал, и это было правильным решением. У Ивана Игоревича были там знакомые, так что Толю зачислили в училище – больше никуда бы не взяли, он ведь не окончил десятый класс, устроили в общежитие.

В чужом городе, среди незнакомых людей Толе, как ни странно, полегчало. Он быстро втянулся в учебу, вечерами подрабатывал, а еще дважды в неделю еще ходил в спортзал, восстанавливал форму.

С другими ребятами почти не общался: однокурсники были намного моложе его, смотрели настороженно и втайне посмеивались. В глаза никто бы не посмел: было в угрюмом, жилистом парне что-то такое, что отбивало охоту поиздеваться. От соседей по общежитию Белкин тоже держался на расстоянии, но вынужденное одиночество его не тяготило.

Окончив училище, Толя поступил на заочное отделение железнодорожного техникума, потом пришла очередь университета. Белкин работал и учился, чувствуя, что жизнь в Быстрорецке постепенно становится чем-то похожим на далекий сон.

Он прожил в Москве уже больше десяти лет, когда судьба его снова сделала поворот. Или, лучше сказать, причудливый зигзаг. Со своей будущей женой Толя познакомился на вокзале, совершенно случайно: у нее были сложности с билетами.

Оказалось, что Лида живет в Быстрорецке, в Москву приехала по работе. Красавицей она не была, но лицо ее, с чувственным подвижным ртом, озорными глазами орехового цвета, милыми ямочками и веснушками, приковывало взгляд. Толя глянул и пропал.

Почти два года они жили на два города. То Лида приезжала в Москву, то Толя ехал в Быстрорецк. Они переписывались и перезванивались, ездили вместе отдыхать на море, а в итоге решили пожениться.

Встал вопрос где жить, и Лида была непреклонна: в Быстрорецке у нее родители и хорошая работа – она была фармацевтом, заведовала аптекой. Белкин подумал, взвесил все. В Москве у него лишь комната в общежитии, а в Быстрорецке – квартира.

Анатолий приезжал туда, встречаясь в Лидой, и не испытывал каких-то невыносимых мук. Даже наоборот. Проявилась ностальгия, плохое стало забываться. К тому же соседи за прошедшие без малого двадцать лет поменялись, мало кто помнил страшную историю, да и узнать в Белкине прежнего Чака было невозможно.

С работой вышло удачно: при переводе в Быстрорецк ему светила более высокая должность с хорошей зарплатой. Так Белкин снова очутился в родном городе.

Они с Лидой сделали в квартире ремонт, сменили мебель. Белкину хотелось пригласить на новоселье Ивана Игоревича, но тот уже шесть лет покоился на местном кладбище.

Анатолий рассказал жене удобную полуправду о прошлом, умолчав об обстоятельствах смерти матери и сестры и годах, проведенных в психиатрической лечебнице.

Следующие три года пролетели, как один день. Супружескую жизнь омрачало лишь отсутствие детей, но Белкин, не говоря о том жене, был этому даже рад: боялся дурной наследственности. С годами все случившееся с Тасей стало восприниматься иначе, он почти поверил и врачам, и Ивану Игоревичу: стал думать, что горе, потрясение, переживания и не в меру разыгравшееся воображение сыграли с ним дурную шутку.

Все было хорошо и спокойно до того момента, пока Лида однажды за ужином не рассказала ему, что случилось в соседнем доме. Белкин вернулся из командировки и не знал подробностей того, о чем судачили все соседи.

История была довольно банальна: примерный семьянин, учитель физики с гоголевской фамилией Плюшкин, познакомился с девушкой и слетел с катушек. Бросил жену и детей, забил на работу, а потом, по-видимому, осознав, что натворил, покончил с собой. Единственным, что выбивалось из общего ряда, был способ самоубийства.

– Обварил себя кипятком, представляешь, – говорила Лида, – вскипятил два огромных чана с водой, вылил на себя один, а потом и второй. Представить невозможно, какую боль он при этом испытывал! Один за другим, два раза! Потом потерял сознание от болевого шока и умер. Сердце не выдержало, у него раньше уже был один инфаркт.

Белкин слушал и чувствовал, как в груди зарождается страх, вгрызается отравленными зубами в душу. Он не понимал, почему эта история заставляет его вспоминать о Тасе, но никак не мог выкинуть ее из головы тем вечером.

Ночью ему приснился кошмар. Он снова лежал в своей комнатушке, в нескольких метрах от существа, которым стала его сестра, а по стене ползли, извиваясь, червеобразные тени. когда скользкие щупальца сомкнулись на его шее, Белкин заорал и проснулся.

Наутро, вместо того, чтобы пойти на работу, он направился к дому самоубийцы. Жена несчастного Плюшкина была дома. Это оказалась совсем не знакомая ему женщина, потерявшаяся от свалившегося на нее несчастья. От нее Белкин узнал, что любовницу мужа звали Таей, однажды жена видела ее – худощавую, темноволосую, в синем платье в пол.

Имя, описание, а главное, синий цвет одежды обескуражили Белкина, и он уже не мог заставить себя не думать, забыть о случившемся. Воспоминания юности вернулись, будто родственники, у которых был ключ от дома: отомкнули дверцу подвала, где Белкин их прятал, и снова стали хозяйничать в его голове.

Интернет, библиотека, городской архив – Анатолий Петрович собирал информацию везде, по крупицам. Так было положено начало его записям, его мании. Довольно быстро он выяснил, что случай с Плюшкиным был далеко не первым. Пока он лежал в больнице, а потом начинал новую жизнь в Москве, в Быстрорецке ужасной смертью умерли почти двадцать человек – по трое за трехлетний цикл. Закономерность – то, что умирали именно трое, а потом все прекращалось на три года, Белкин тоже вскоре установил, как и тот факт, что происходило все в первой половине года – с февраля по июнь.

Имена девушек всегда были вариантами имени Анастасия.

Выглядели они так, как описывала жена Плюшкина, то есть поразительно похоже на Тасю.

Белкин беседовал с родственниками пострадавших, соседями и друзьями, составляя свои отчеты, и каждый раз убеждался, что к диким смертям была невероятным образом причастна его мертвая сестра.

Чем сильнее прошлое вторгалось в его жизнь, тем легче слетал с нее налет «нормальности», который Белкин так старательно, слой за слоем, наносил. Ни одна ночь не проходила спокойно: умершая сестра являлась в своем жутком обличье, виделась ему такой, какой была в последние дни перед смертью.

Во сне он снова и снова смотрел, как мать идет к окну, берется за створку, взбирается на подоконник. Видел собственные руки, стискивающие горло Таси, видел ее наливающиеся хитрым торжеством глаза. Видел погруженную во тьму квартиру, черные тени на потолке, слышал за спиной нечеловеческий голос, смех и бормотание демона.

Лида терпела больше четырех лет. Анатолий Петрович рассказал ей правду – вынужден был, да она и сама уже стала догадываться, что он скрывал от нее обстоятельства смерти матери и сестры.

Белкин думал, что этим признанием оттолкнет жену, но она любила его больше, чем он предполагал, так что, несмотря на шок от услышанного, все же продолжала бороться с его, как она полагала, недугом. Надеялась, что это пройдет – ведь было же все хорошо! Уговаривала забыть, просила продать квартиру и переехать. Но, поняв, что все бесполезно, и Белкин одержим, все-таки ушла.