V-Wars. Вампирские войны

Колледж крохотный, корпуса ненамного больше трейлера. Муни заперлась в одной из двух кабинок в женском туалете. Когда она ворвалась, другая кабинка была занята. Сейчас Муни слышит, как женщина моет руки, возится над раковиной, разыгрывая целый спектакль, притворяясь, что поправляет макияж, но Муни понимает, что для их маленького городка это целое событие, и та другая просто сгорает от любопытства, «Кто же эта Блюющая Девка» – вот прямо так, с большой буквы. Проходит несколько минут, и наконец – наконец! – невидимая любопытная студентка уходит, боясь опоздать на урок. Только тогда Муни выпрямляется, открывает кабинку и ковыляет к раковине.

Собственное отражение в зеркале ее ошеломляет.

Она ожидает увидеть бледное изможденное лицо – типичный образ больного, навеянный постоянно включенным телевизором в трейлере Мамы Гасо, который словно стал неотъемлемым атрибутом их никчемного существования. Но ее лицо так и пышет здоровьем – сияние ясных черных глаз, румянец на смуглых щеках, а пунцовые губы так лоснятся, будто накрашены блеском для губ. Муни расправляет плечи и отходит от раковины, вдруг понимая, что чувствует себя чертовски здорово благодаря тому, что избавилась от съеденного за последние восемнадцать часов. И что ей страшно хочется есть.

Не обращая внимания на голод, она идет на занятие. Опаздывает, но это первый день, и даже в группе из восьми студентов царит неразбериха, поэтому преподаватель ничего не замечает. Если девица, которая была в туалете, тоже здесь, вряд ли она сопоставит тяжелобольную незнакомку в туалете с пышущей здоровьем Муни.

Утром у нее только две пары, но до большого перерыва, когда можно сходить в кафе «Папаго», проходит словно целая вечность. Она берет четыре порции тако с говядиной, которые год назад просто обожала, а сейчас ее просто воротит от сыра и специй. Она съедает ихчерез силу, надеясь, что они не попросятся обратно посредине урока по малому бизнесу. Если все пройдет нормально, то первый учебный день закончится.

И следующие три недели такой порядок становится нормой новой жизни, пока она не соображает, что беременна.





– 7 –




Пока Мамы Гасо нет дома, Муни сбрасывает с себя одежду и осматривает обнаженное тело в зеркале ванной комнаты.

Десять недель.

Это не прикидка, она слишком хорошо помнит тот день в пустыне, тот самый день, когда трое мексиканцев бросили ее, избитую, истекающую кровью, в пустыне. Само собой, они забрали всю воду, рассчитывая на то, что она погибнет от жары и жажды. Наверное, так и случилось бы, если бы ее на обнаружил пограничный патруль. Она выслушала врача и психолога, к которому тот рекомендовал обратиться, и все равно решила поступить наперекор всему, что они ей насоветовали.

Первое знакомство с сексом обернулось насилием, болью и жестокостью. Муни хотелось обо всем забыть. Но, очевидно, это сделать ей не суждено.

Десять недель.

Три недели назад начался первый шестнадцатинедельный семестр ее учебы в колледже, а изнасиловали ее два с половиной месяца назад. А на вид как будто месяца четыре. Очень странно, мягко говоря.

На первый взгляд у нее все еще привлекательная талия. С волосами до бедер и гладким лицом она ничем не отличается от других подростков. Но если взглянуть сбоку – животик тут как тут, начинается тремя дюймами ниже грудины и аккуратно закругляется выше паха. На этом сроке у большинства женщин живот вообще незаметен, а тем, кто хочет, чтобы на них обратили внимание, приходится его специально выпячивать.

Она наклоняет голову, приблизившись к зеркалу, потом перекидывает волосы через плечо и рассматривает их. Одним животом странности не ограничиваются.

Волосы изменили цвет или… что? Теперь на волосах какой-то интересный рисунок, словно они выгорели от солнца, но по определенному шаблону, который, если присмотреться, симметричен – с перемежающимися пятнами темного и светлого коричневого цвета. Она пытается рассмотреть поближе, но от этого все только путается, и ей начинают мерещиться какие-то причудливо вытянутые прямоугольники.

Она трет глаза и отступает как можно дальше от зеркала, насколько позволяет ванная размером в чулан. Потом Муни замечает ручное зеркальце в корзине на бачке унитаза. Муни поднимает зеркальце и поворачивается так, чтобы разглядеть затылок, обнаружив еще один сюрприз, которые теперь, кажется, появляются один за другим.

– Ты чем тут занимаешься?

Муни аж подпрыгивает от скрипучего голоса Мамы Гасо.

– Что это ты вдруг растелешилась?

От старухи пахнет потом и пустыней, Муни поворачивается к ней лицом, не стыдясь наготы и даже не пытаясь прикрыться.

– Себя рассматриваю.

– Эка невидаль, – отвечает старуха.

Не дожидаясь ответа на свое двусмысленное замечание, опекунша протискивается мимо Муни по узкому проходу и вдруг замирает.

– Боже, девочка. Да ты беременна!

Поскольку Муни уже не удивить, она отвечает:

– Очевидно, да.

– Кто же…

– Ты что, издеваешься? – ледяным тоном прерывает ее Муни. – Ты когда-нибудь видела меня с парнем? В этом городе со мной никто даже не разговаривает, не то, чтобы встречаться.

Мама Гасо опускает голову и проскальзывает мимо Муни в спальню. Муни слышит, как та откладывает сумочку и переодевается в свежую блузку. Муни кладет зеркало и надевает джинсы, футболку, зачесывает назад волосы и закручивает их в узел на шее. Муни не боится – она знает, что всему свое время. Сейчас не лучшее время показывать, что на широкой пряди волос от шеи до самых кончиков появился узор как у гремучей змеи.

– К врачу бы тебе надо, – устало замечает мама Гасо, понизив голос.

Муни хмурится.

– Не хочу, – говорит она. – Я хорошо себя чувствую.

– Ты же беременна. Никуда не денешься, надо же что-то… с этим делать.


У Муни так резко и сильно вспыхивают щеки, что она отшатывается в сторону ванной и не сразу понимает, что ее охватил гнев, нет, даже ярость. Муни тут же бросается к двери спальни Мамы Гасо, загораживая проход и отрезая старухе путь к отступлению.

– Что значит «никуда не денешься»? – с трудом выдавливает она. – И «с этим»?

Сердце стучит так бешено, что она ощущает, как бьется жилка на шее, и в картинка перед глазами подрагивает с каждым ударом. Она еще никогда в жизни не чувствовала такой ярости, даже после изнасилования, когда психолог уговаривал излить свой гнев за то, как с ней обошлись, чего ее лишили. Получается, один из них дал ей что-то взамен, и ей вдруг захотелось сохранить «это», как выразилась старая стерва, стоящая перед ней. Да, это плод насилия, но это ее дитя, и она станет оберегать его даже ценой собственной жизни.

Мама Гасо поднимает глаза, но пренебрежение на ее лице исчезает, когда она видит выражение лица Муни. Мама Гасо столько лет говорила все, что думает, чего уж тут осторожничать. И все же ей не удается скрыть дрожь в голосе.

– Аборт, – отваживается она и добавляет, видя, что Муни молчит: – Ты ведь понимаешь, что так будет лучше? Мало того, что забеременела после изнасилования, так еще и превратилась в…

Судя по всему, Мама Гасо не в силах выговорить это слово, поэтому фраза повисает в воздухе.

– Это называется «вампир», – говорит Муни. – Попробуй. Произносится так: «Вам-пир».

– Издевками делу не поможешь. Ты не ответила на вопрос.

– Я оставлю ребенка, – язвительно сообщает Муни.

Мама Гасо смотрит на нее и пожимает плечами.

– Дело твое. Ну раз уж решила смолоду жизнь поломать, хотя бы ребенка пожалей, чтоб был здоров. – Она умолкает, давая Муни время обдумать слова, потом добавляет. – Если с тобой этот вирус такое сотворил, кто знает, что станет с ребенком.

Мама Гасо нерешительно шагает вперед, и Муни ее пропускает, невидящим взором глядит, как та ковыляет в гостиную, включает телевизор, достает из холодильника кастрюлю с остатками фасоли с говядиной и ставит разогревать обед. Ярость угасла, и теперь голова пухнет от внезапно навалившихся раздумий, мечущихся туда-сюда, оставляя кровоточащие ранки.

Заявление о своем прекрасном самочувствии – не совсем правда. Все хорошо, пока не поест. После этого жизнь превращается в пародию на старую рекламу шампуня: «Намылить, смыть, повторить» – она ест, ее рвет, и она чувствует себя здоровой.

Усваиваемых питательных веществ едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Если не рядиться в мешковатую одежду, то живот уже заметно, так что приходится выбирать футболки на несколько размеров больше. Но в остальном, кроме живота, она очень похудела – щеки ввалились, джинсы болтаются везде, кроме талии, но при этом странно жилистая, как бегун или кикбоксер, и, когда ее не выворачивает наизнанку, она быстрее, сильнее, выносливее, чем раньше. Можно сказать, она в полном расцвете сил, в лучшей форме.

Если бы только не рвота. И еще мелочь, что она беременна.

Она открывает рот и смотрит на зубы… нет, не зубы. Клыки. Они ослепительно белые, около дюйма длиной, как у щенка, широкие у корня, заостренные и прячутся, когда закрывается рот. При разговоре их почти не видно, но если разинуть рот и задрать верхнюю губу, вот как сейчас, они выдвигаются вперед… точь-в-точь как у гремучей змеи. Она всю жизнь прожила в Аризоне и много знает о гремучих змеях: места обитания, поведение, способы питания. Зубы у ядовитых рептилий – словно иглы для подкожных инъекций, чтобы впрыскивать яд жертвам. Интересно, а в ее зубах тоже есть каналы, но для совсем другой цели? «Боже, – думает она. – Во что это я превращаюсь?»

Час назад она собой гордилась. Отвергнутая всеми, да, но какое это имело значение? Ее мать с отцом были такими же – изгоями. Но они отличались не в физическом смысле – их изгнали из общества резервации, потому что они поженились вопреки желаниям своих семей, а потом отказались следовать устаревшим обычаям и строгим правилам. Точно так же они воспитывали Муни, прививали ей убеждение, что время шло не вперед, улучшая жизнь коренных американцев, а мимо них, и назад дороги нет. Какой смысл возиться в грязи и жить в бедности, когда перед тобой весь мир, манящий множеством возможностей? Но пять лет назад родители погибли, после того, как подвезли ее в школу. У старого папиного грузовика лопнула шина на переднем колесе, и он перевернулся. Отношение племени к родителям распространялось и на Муни, и, хотя она состояла в кровном родстве чуть не с сотней человек в резервации, в конечном счете, ни один из них не вызвался ее приютить. Итак, в двенадцать лет Муни познакомилась с весьма захватывающей государственной системой заботы о сиротах.

Коренной американец.

Мир белого человека.

Так она и осталась неприкаянной.

Неожиданно нижнюю часть живота пронзает острая боль. Муни ахает и хватается за край раковины, стараясь держаться прямо, потому что комната такая тесная, что даже скрючиться негде. Через секунду ей удается закрыть дверь, потом она садится на опущенную крышку унитаза и тихонько раскачивается, и ей кажется, что в животе под кожей что-то шевелится. Неужели у нее будет выкидыш? Непонятно почему, но эта мысль вызывает у нее мучительное чувство потери, и она беззвучно плачет, заткнув рот кулаком. Ей не хочется, чтобы старая ведьма слышала плач, хотя вряд ли ее можно услышать из-за надрывающегося зомбоящика.

Однако через пять минут боль утихает, и странное ощущение движения в животе исчезает. Теперь она готова выйти и провести остаток дня, словно ничего не случилось.





– 8 –




Через неделю Муни приходит в кабинет доктора Гуарина, пожилого мужчины с типично смуглой кожей народа тохоно-оодхам, но почти без морщин, потому что он работает в помещении, а не на солнце. Он кладет руки на стол и внимательно на нее смотрит. У Муни нет друзей ни в этом городке, ни где-нибудь еще, но из всех жителей доктор, наверное, единственный, кто ей не противен. Она не знает, взаимно это или нет, но он один из немногих старожилов, кто зовет ее так, как ей нравится, а не Красная луна.

– По моим подсчетам и результатам анализов у тебя срок не больше шестнадцати недель, – сообщает он.

Врач прекрасно знает, когда ее изнасиловали, но его взгляд ничуть не осуждающий. Своим профессионально бесстрастным видом он как бы намекает, что с ним можно быть до конца откровенной, он никому этого не расскажет, согласно законам о врачебной тайне и другой современной политкорректной ерунде.

– На меня напали менее трех месяцев назад, – напоминает ему Муни.

Он молчит.

– Я была девственницей, – говорит она, хотя все это уже сообщала ему в тот день, когда ее привез пограничный патруль. – До этого у меня ни с кем секса не было.

Он молчит, она тоже. Каждый стоит на своем, и разговор заходит в тупик. Муни уступать не собирается, она убеждена в своей правоте. Поверит он, или нет, факты от этого не изменятся.

– В сегодняшних анализах крови есть необычные отклонения, – наконец сообщает он.

Ага, думает она. Наконец-то переходим ближе к делу. Похоже, он уже давно понял: она не врет о своей половой жизни, точнее, ее отсутствии, и то, что сейчас скажет, вертится у него на языке с самого окончания осмотра.

– Я так и думала, – говорит она.

– У меня нет здесь оборудования, чтобы полностью проанализировать результаты, – продолжает он. – Придется их отправлять в медицинский центр Тусона и ждать, что они скажут.