V-Wars. Вампирские войны

– Господи, Мэнни, – с отвращением покосился на Мануэля Страшила, догоняя Бобби.

Бобби, нахмурясь, бросил взгляд на Страшилу.

– Прикуси язык.

Он был заботливым. После казни их родителей Бобби старался ограждать детей от зрелищ насилия, смерти и ругательств, ведь теперь они стали общими племянниками членов банды.

Уокер открыл сумку-холодильник, притороченную к мотоциклу, и достал две «Орчаты», которые купил в магазине рядом с почтой. Еще он купил Мануэлю новую раскраску и карандаши, ведь мальчику было всего восемь. Уокер протянул одну бутылку Мануэлю, другую – Пигалице. Томпсон наблюдал за реакцией. От прикосновения Уокера она едва заметно вздрогнула. Потом Уокер отвел детей к фургону, разминая на ходу плечи и шею, усадил на землю в крохотном клочке тени и улыбнулся, окинув взглядом последних из рода Мендоса. Пигалица, залившись краской, уставилась на бутылку, словно видела ее в первый раз.

– Хочешь попробовать новые карандаши? – спросил Уокер Мануэля.

– Нафиг твои карандаши. Хочу посмотреть на того парня, – надув губы, сказал Мануэль.

– Не хами. Попей лучше, – ответил Уокер и посмотрел на Пигалицу. – Ты как, нормально?

Она коротко кивнула, покраснев еще гуще. Уокер сделал вид, что не заметил, и вразвалку направился прочь. Потом кивнул Томпсону. Это был сигнал. Шоссе казалось спокойным.

Уокер и Марк Томпсон оставили детей и присоединились к группе вокруг мертвеца. Труп напоминал скрюченную мумию с согнутыми руками и ногами, как будто он до самой смерти прятался в фургоне, а потом его, уже закоченевшего, выбросили вон. Прямо мексиканский «болотный человек». На правой стороне лица остались лишь потемневшие гладкие кости черепа, оскаленные зубы и пустая глазница, словно на «Веселом Роджере». Слева уцелели обрывки иссохшей задубевшей кожи и мяса. В подвяленой до густого красновато-коричневого цвета плоти виднелись две глубокие раны с потеками крови. От тела несло протухшим собачьим кормом, а раз вонь не выветрилась, значит, смерть наступила не так давно.

– Вампир? – спросил Страшила, глядя на Бобби. В конце концов, Бобби же якшался с вампирами.

Томпсон перевел взгляд со шрамов на плече Бобби на борозды на лице мертвеца. Интересно, а вампиров стервятники тоже едят? И как они на вкус? Может, привкус у них особый, пикантный какой-нибудь?

Бобби пнул тело пыльным носком сапога.

– Не. – Потом добавил: – Вряд ли.

– Его бросили, – заключил Страшила. – Где же остальные?

– Почему его бросили? – спросил Джонни Ракета.

– Потому что помер, – ответил Бобби, отвернулся от мертвеца и принялся разглядывать землю. – Может, фургон сломался, поэтому они все бросили. Следов других шин не заметили?

Томпсон с Токсином занялись осмотром плавящегося от жары асфальта, причем Томпсон даже задрал очки на лоб, чтобы ничего не упустить. Он вносил свою лепту в общее дело, старался по мере сил. Медленно шел по песчаным следам в ту сторону, где размякший асфальт переливался вдали миражом, словно водопад.

Оставшись в одиночестве, словно песчинка посреди ослепительной пустоты, он задумался о своем. Связи с куратором не было уже целый месяц. В Управлении по борьбе с наркотиками здорово промахнулись с этой Дружиной Окотильо. То, что раз-другой в месяц поступало в абонентский ящик на почте, было вовсе не товаром, по крайней мере пока. Томпсон чуял, что наркотой тут и не пахнет, это просто чересчур усердные бдительные парни.

На что ты готов пойти, чтобы не раскрыться? Вот что обсуждали те, кто в теме, в неофициальной обстановке, без уставов и блях. За выпивкой. За картишками. Когда не слышат жены и любовницы. Томпсону делать выбор еще не приходилось. Он знал, что, если придется, он сможет бросить кого-нибудь подыхать в пустыне. Но теперь дело было не в этом. О наркотиках уже речи не было. Теперь перед ним вместе с этими парнями стоял вопрос жизни и смерти.

Он посмотрел на детей. Не могли же они забыть, что эти люди убили их родителей. Это случилось год назад, за полгода до того, как Томпсон разыграл пьяный дебош в «Штыре». Но что такое год для восьмилетнего мальчика? А если у убийцы матери оказался смазливый братец, сможет девчонка со временем умерить свой гнев? Неужели эти двое детей в самом деле поверили, что их родители были вампирами? И как было на самом деле?

Томпсон не настолько хорошо знал этих детишек. Зато прекрасно осознавал, что одна половина его души изо всех сил старалась забыть про смерть, пока другая неустанно бередила рану, чтобы воспоминания всегда оставались свежи. Чтобы сердце кровью обливалось. Такой роскоши, как зарубцевавшиеся раны, он себе позволить не мог. Он продолжал заниматься этим делом, потому что понимал – еще до появления вампиров и всех разнообразных мутантов (любимый термин Бобби), жизнь была трудной и несправедливой, но не настолько, чтобы походить на отрывок из «Апокалипсиса». Непохожей на то, что их теперь ожидало.

Предчувствия относительно отдаленного будущего у него были такие же, как у Бобби. Расходились они в оценке ближайших перспектив. Глядя на пересекающих границу, Бобби видел одних вампиров, а Томпсон – обычных людей, боящихся голодной смерти не меньше, чем чудовищ.

Томпсон знал, на что люди способны от страха и голода. Томпсон устроился в Управление по борьбе с наркотиками, потому что видел семилетних детей, гибнущих от передоза, и порядочных полицейских, повешенных на эстакадах над автострадами после пыток. Тот, кто заявлял, что борьба с наркобизнесом – не война, наверняка сам грел руки на метадоне. Только в этой войне на поле битвы сражались обычные люди, как бы низко они ни пали. Наркота означала деньги, а деньги – власть, возможность мучить и убивать, вот и творили всякие зверства одни люди над другими.

Назревала новая война с совершенно новым, доселе неведомым врагом.

Один ученый, Лютер Суонн, выдвинул ряд теорий о том, кто они такие и откуда взялись. Это просто обычные люди, ставшие жертвами обстоятельств. Запущена цепочка трагических событий, и в результате получились чудовища. Как будто они были людьми с ограниченными физическими возможностями. На начальном этапе, когда проблема только была обнаружена, шли разговоры о поисках методов лечения. Когда стало ясно, что лекарство найти не удастся, предметами обсуждения стали терпимость и мирное сосуществование, словно вампиры и вервольфы стали просто новыми ингредиентами замысловатого блюда, варящегося в мировом котле. Да, «новообращенные» агрессивны и опасны, но ведь это не их выбор. Чтобы выкручиваться в своем «положении», им необходимы определенные ресурсы, помощь. И вскоре пошли разговоры об «обоснованной терпимости» к «несправедливо опороченным».

Как оказалось, слова остались пустыми. Бессмысленными. Вот почему выходка Томпсона в «Штыре» пришлась по душе Бобби. Как, собственно, и было задумано.

Томпсон зашевелился, увидев, что Бобби и другие байкеры, кроме него и Уокера, уже седлали мотоциклы. Уокер качал головой, глядя на Мануэля, который закатил истерику.

– Я тоже пойду! – вопил Мануэль.

Томпсон подошел поближе. Пигалица с недовольным видом собирала карандаши, раскатившиеся по асфальту во все стороны.

– Они на охоту собираются!

– Ты тоже пойдешь, когда подрастешь, – сказал Уокер. Он взглянул на Томпсона и мрачно улыбнулся. – Если к тому времени останутся кровопийцы.

Потом он сплюнул на землю.

– Мы тебе оставим одного, – пообещал Томпсон Мануэлю, и Уокер хихикнул.

– Издеваетесь, да? Я вам не сопляк! – закричал Мануэль.

Пигалица подобрала коробку из-под карандашей, фыркнула и, закатив глаза, начала складывать их на место. С яростным ревом Мануэль сжал кулаки и кинулся к ней.

Быстрый, как гремучая змея, Уокер встал между ними, удерживая мальчика.

– Мы женщин не обижаем, – сказал Уокер.


«Какая приятная неожиданность – цивилизованные бандиты», – подумал Марк Томпсон.

Мануэль толкнул Уокера.

– Тоже мне, женщину нашел. Шлюшка сопливая…

– Эй, – сказал Уокер и легонько шлепнул по щеке. – Не хами.

– Она дура, – закричал Мануэль. Слезы текли по его щекам. – Смеется надо мной, а ты ей позволяешь, потому что втюрился!

– А ну заткнись! Ничего подобного! – побагровев от ярости, огрызнулась Пигалица.

Потом, видно, собиралась добавить что-то еще, но, глянув на Томпсона, швырнула карандаши наземь и зашагала прочь от фургона, похоже, не понимая, что приближается к мертвецу. Она продолжала идти, не обращая внимания на крики Уокера, который приказывал ей остановиться, и брата, который разразился матерной тирадой по-испански. Томпсон скрывал, что свободно говорит по-испански и понимает все до единого слова. Теперь он убедился, что никто ничего не забыл. Мануэль обвинял сестру в гибели родителей, мол, эта потаскуха путалась с вампирами, водила их домой, так они и добрались до отца с матерью.

Не дождавшись никакой реакции от сестры, Мануэль испугался и начал тонким жалобным голосом звать ее по имени («Анхела, Анхела!») как заведенный.

Как будто его переклинило. Самый настоящий посттравматический стресс.

Томпсон наблюдал, как она изо всех сил притворяется, что не замечает выходки брата, вся сжалась, ссутулилась, как будто ее сейчас стошнит. Да, детишки явно еще не оправились. А разве могло быть иначе? Было бы странно, если бы все шло нормально.

«Мое дело – сторона» – такой вид Томпсон всегда напускал в присутствии байкеров. Спокойный, сдержанный. Это было похоже на вранье. Чем проще у тебя взаимоотношения с людьми, тем легче прикидываться. Он же не социальный работник, так какое ему дело до проблем Анхелы с Мануэлем? И все-таки на душе было неспокойно. Мануэль единственный до сих пор звал сестру Анхелой, хотя ей уже дали байкерскую кличку. До войны пятнадцатилетние девушки считались достаточно взрослыми.

Бобби ясно дал понять, чтобы к Пигалице никто не вздумал клеиться, но долго ли продержится это табу? Томпсон понимал, что для тех мужиков, что стервятниками кружат на ее горизонте, нет особой разницы, свежак им достанется или чужие объедки. В окрестностях Сонрисы выбор нынче небогатый.

До появления Томпсона в этих местах хозяйничала другая банда, «Короли пустыни», а у них были общие дамы в возрасте. Парни Бобби раньше тусовались с ними. Но потом «короли» перебрались в другое место. Томпсон точно не знал почему. Бобби говорил, что им тут наскучило, но по его тону Томпсон понимал, что не все так просто. Возможно, тут была замешана женщина. Или передел рынка сбыта наркотиков.

Мануэль обернулся к Томпсону и прищурился.

– Эй, рыжий черт, – съязвил он, коверкая кличку Томпсона. – Возьми меня на охоту.

– Не хами, – сказал Уокер, ткнув в него пальцем, и отошел к Пигалице.

Она как раз поравнялась с трупом, не оборачиваясь, рухнула на колени, зажимая рот обеими ладонями, и тут ее стошнило.

Уокер заботливо склонился над ней, но руки не распускал. Томпсон отметил это для себя. Мануэль рванулся к ним, и Томпсону пришлось решать, как быть дальше. Сделав выбор, он рванул за мальчишкой, схватил за руку и оттащил назад. Мануэль в ярости начал брыкаться.

Томпсону ничего не стоило сбить его с ног одним щелчком, сломать руку, ногу или даже хребет, словно тростинку. Но он держал его на расстоянии, пока мальчишка вырывался и махал руками, во все стороны брызжа слюнями.

– А ну пусти, козел! Я хочу мертвяка поглядеть! – орал он.

– Не смей мне грубить, – приструнил его Томпсон.

– Пожалуйста, дай мне посмотреть на мертвеца, – удивительно отчетливо по слогам процедил Мануэль сквозь зубы.

Все еще держа Мануэля, Томпсон взглянул на Уокера.

– Ой, да черт с ним, – пожал плечами тот.

– Нет. Ему лучше такого не видеть! – закричала Пигалица.

Но Томпсон уже отпустил Мануэля, и тот рванул вперед. Он упал на колени рядом с Пигалицей и уставился на мертвеца. С Уокером в этой странной семейной сцене их стало четверо. Томпсон сразу представил «Пьету» Микеланджело, скорбь и боль. Но здесь этого не было. Он держался поодаль, заглядывая в фургон в надежде выяснить, что же случилось с остальными пассажирами. А вдруг тот тип ехал один? Может, фургон сломался, он хотел его починить, а потом не вынес такого пекла и погиб.

«Ну что, угадал? Все так и было?» – мысленно спрашивал он грифов, круживших над ним в ярко-синем небе.

Они наблюдали за ним, как бы говоря: «Да сдохни ты уже».





– 2 –




У мертвеца не было с собой документов, кошелька, в пустые карманы насыпался песок. Уокер попросил Томпсона помочь вырыть яму, и они вместе кое-как раскидали песок и даже умудрились присыпать все тело целиком. Потом Уокер наклонил голову, прошептав несколько слов, как он объяснил, из молитвы о душах в чистилище. Томпсон не был католиком, но слышал, что существование чистилища они больше не признают. Однако он ничего не сказал, просто склонил голову вместе с Пигалицей и Мануэлем.

Пигалица запела грустную песню, которую Томпсон слышал по радио, гнусавя словно какая-то поп-звезда, и каждая высокая жалобная нота отскакивала, будто мячик, ввысь, к парящим в воздухе грифам. У Пигалицы, наверное, уже окорока испеклись в этих черных кожаных чапсах, но она продолжала петь, поглядывая на Уокера, а Мануэль тем временем пыхтел и отдувался, ковыряя песок носками теннисных туфель, словно хотел откопать мертвеца и взглянуть еще разок.

Когда она допела, Уокер наклонился, взял пригоршню песка и рассыпал ее на могильный холм.

– Пепел к пеплу, прах к праху, – нараспев произнес он, хотя ни того, ни другого поблизости не было.

В другое время и в другом месте к Уокеру навечно бы приклеилось прозвище «проповедник». И одевался бы он соответствующе: в плоскую широкополую шляпу и пыльник. Может, даже таскался бы с библией. Уокер и Томпсон тщательно обследовали фургон, найдя под сиденьем водителя записку, в которой было написано: «Мончо, Вьеха, 12». В Сонрисе была улица Вьеха, и человек по имени Рамон, живший в этом унылом городишке. «Мончо» – как раз уменьшительное имя от Рамона. Ни Уокер, ни Томпсон не знали, жил ли Рамон в доме номер двенадцать на улице Вьеха.