Виноваты звезды
Часть 21 из 42 Информация о книге
— Ох, уж эти старые женские уловки, — улыбнулся он мне сверху вниз. — Огастус, — сказала мама из-за моей спины, — ты выглядишь божественно красиво! — Благодарю вас, мэм, — поблагодарил Гас и галантно предложил мне руку. Я оперлась о нее и оглянулась на маму. — Жду к одиннадцати, — напомнила она. В ожидании трамвая номер один на оживленной улице, полной машин, я спросила: — В костюмчике, наверное, на похороны ходишь? — Ну что ты, — ответил он. — Мой костюм для чужих похорон с этим и рядом не висел. Подъехал бело-синий трамвай. Огастус протянул наши карточки водителю, который объяснил, что ими нужно помахать перед круглым сенсором. Когда мы прошли в заполненный вагон, пожилой мужчина встал, уступая нам двойное место. Я попыталась отказаться, но он настойчиво показывал на сиденье. Мы ехали три остановки. Я прильнула к Гасу, чтобы вместе смотреть в окно. Огастус показал на деревья: — Видишь? Я видела. Вдоль каналов повсюду росли старые вязы, и ветер сдувал с них семена, похожие, клянусь, на розовые лепестки, лишенные красок. Бледные лепестки роз собирались на ветру в птичьи стаи — тысячи лепестков, будто летний снегопад. Пожилой мужчина, уступивший нам место, увидел, куда мы смотрим, и сказал по-английски: — Амстердамский весенний снег. Вяз бросает в воздух конфетти, приветствуя весну. Вскоре мы пересели на другой трамвай и через четыре остановки оказались на улице, разделенной надвое прекрасным каналом. В воде рябило отражение старинного круглого моста и живописных разноцветных домов. «Оранжи» оказался в нескольких шагах от остановки. Ресторан был с одной стороны дороги, уличные столики — с другой, на бетонной полоске у кромки канала. У официантки загорелись глаза, когда вошли мы с Огастусом. — Мистер и миссис Уотерс? — спросила она. — Вроде да, — ответила я. — Ваш столик! — Она показала через улицу на узкий стол в нескольких дюймах от канала. — Шампанское за счет заведения. Мы переглянулись, не сдержав улыбок. Когда мы перешли улицу, Огастус отставил для меня стул и помог пододвинуться к столу. На белой скатерти действительно стояли два узких бокала шампанского. Свежесть воздуха замечательно уравнивалась солнцем. С одной стороны от нас проезжали велосипедисты — хорошо одетые мужчины и женщины, возвращающиеся домой с работы: нереально красивые блондинки ехали, сидя на раме боком, а педали крутили их дружки; дети в крошечных шлемах подскакивали на пластиковых сиденьях позади родителей. А с другой стороны вода в канале задыхалась под мириадами семян-конфетти. Маленькие лодки, наполовину залитые дождевой водой, покачивались у выложенных камнем берегов; некоторые едва не тонули. Чуть дальше я видела плавучие дома, дрейфовавшие на понтонах, а посреди канала медленно двигалась открытая плоскодонная лодка с садовыми стульями и переносным стерео. Огастус поднял бокал шампанского. Я взяла свой, хотя в жизни не пила ничего крепче глотка пива из папиной кружки. — Ладно, — сказала я, и мы чокнулись бокалами. Я отпила шампанского. Крошечные пузырьки растаяли во рту и отправились на север, в мозг. Сладко. Щипуче. — Очень вкусно, — похвалила я. — Впервые пробую шампанское. К нам подошел молодой гигант-официант с волнистыми светлыми волосами. Он был, пожалуй, даже повыше Огастуса. — Знаете, — спросил он с приятным акцентом, — что сказал Дом Периньон, когда изобрел шампанское? — Нет, а что? — заинтересовалась я. — Он крикнул своим братьям-монахам: «Скорее идите сюда, я пробую вкус звезд!» Добро пожаловать в Амстердам. Желаете ознакомиться с меню или воспользуетесь рекомендацией шеф-повара? Я посмотрела на Огастуса, а он на меня. — Рекомендации шеф-повара — это замечательно, но Хейзел вегетарианка. Я сказала Огастусу об этом один раз, в первый день нашего знакомства. — Не проблема, — заверил официант. — Прекрасно. Можно нам еще шампанского? — спросил Гас. — Конечно, — ответил официант. — Сегодня вечером мы разлили по бутылкам все звезды, мои юные друзья. Хо, конфетти! — сказал он и легонько смахнул семечку вяза с моего голого плеча. — Такого много лет не было. Повсюду семена. Очень раздражает. Официант ушел. Мы смотрели, как с неба падают конфетти, кружатся по земле с ветром и сыплются в канал. — Трудно поверить, что это может кого-то раздражать, — заметил Огастус через минуту. — Люди всегда привыкают к красоте. — Я к тебе еще не привык, — ответил он, улыбнувшись. Я почувствовала, что краснею. — Спасибо, что приехала в Амстердам. — Спасибо, что позволил украсть твой ваучер на Заветное Желание, — поблагодарила я. — Спасибо, что надела это платье, которое просто вау — откликнулся он. Я покачала головой, стараясь сдержать улыбку. Я не хотела быть живой гранатой. Но с другой стороны, он же знает, что делает, правильно? Это его выбор. — Слушай, а чем заканчивается поэма? — А? — Которую ты читала мне в самолете? — А-а, Пруфрок?[10] Там заканчивается так: «Мы задержались в палатах моря, морские девы венки свивали / из трав коричневых и алых, / но разбудили нас голоса человечьи, / и мы утонули». Огастус вытянул из пачки сигарету и постучал фильтром о стол. — Дурацкие человечьи голоса вечно все портят. Официант принес еще два бокала шампанского и то, что он назвал «бельгийской белой спаржей с вытяжкой из лаванды». — Я еще никогда не пил шампанского, — сказал Гас, когда официант ушел. — Если вдруг тебе интересно. И никогда не пробовал белой спаржи. Я уже жевала первый кусок. — Очень вкусно, — заверила я. Он откусил кусочек и проглотил. — Боже, если аспарагус такой вкусный, я тоже вегетарианец! К нам подплыла лакированная деревянная лодка. Сидевшая в ней женщина с вьющимися светлыми волосами лет, наверное, тридцати, отпила пива, подняла свой бокал в нашу честь и что-то крикнула. — Мы не говорим по-голландски, — крикнул в ответ Гас. Кто-то из остальных пассажиров выкрикнул перевод: — Красивая пара — это красиво! Еда была такой вкусной, что с каждой переменой наш разговор все дальше уходил от темы, превратившись в отрывочные поздравления с праздником вкуса: — Я хочу, чтобы это ризотто с фиолетовой морковью стало человеком: я отвез бы его в Вегас и женился! — Шербет из сладкого гороха, ты так неожиданно прекрасен… Я искренне жалела, что быстро наедалась. После клецок с чесноком и листьями красной горчицы официант сказал: — Теперь десерт. Желаете перед десертом еще звезд? Я покачала головой. Двух бокалов мне хватило. Шампанское не стало исключением в моей высокой толерантности к депрессантам и обезболивающим: я чувст вовала тепло, но не опьянение. Но я и не хотела напиваться. Такие вечера, как этот, бывают редко, и я хотела его запомнить. — М-м-м-м-м, — протянула я, когда официант ушел. Огастус улыбнулся уголком рта, глядя на канал в одну сторону, а я рассматривала его в другую. Смотреть было на что, поэтому молчание не казалось неловким, но мне хотелось, чтобы все было идеально. Все и так шло как нельзя лучше, но мне казалось, что этот Амстердам взят из моего воображения. Я не могла отделаться от мысли, что ужин, как и вся поездка, не более чем раковый бонус. Я хотела, чтобы мы сидели и болтали, непринужденно шутя, будто дома на диване, но в глубине души царило напряжение. — Этот костюм у меня не для печальных оказий, — напомнил Огастус спустя некоторое время. — Когда я узнал, что болен, — ну, когда мне сказали, что у меня восемьдесят пять шансов из ста… Шансы, конечно, высокие, но мне все казалось, что это русская рулетка. Меня ожидали полгода или год ада, предстояло потерять ногу, и в результате все это могло еще и не помочь?! — Знаю, — поддержала я, хотя на самом деле не знала. Я сразу попала в терминальную стадию; мое лечение заключалось в продлении жизни, а не излечении рака. Фаланксифор внес в мою историю болезни долю неоднозначности, но моя личная история отличалась от Гасовой: мой эпилог был написан одновременно с диагнозом. Огастус, как большинство перенесших рак, жил с неопределенностью. — Да, — сказал он. — Меня обуяло острое желание подготовиться. Мы купили участок на Краун-Хилл — я целый день ходил с отцом и выбирал место. Я распланировал свои похороны до мелочей, а перед самой операцией попросил у родителей разрешения купить дорогой хороший костюм — вдруг мне все-таки кранты. Но мне так и не представилось случая его надеть… До сегодняшнего вечера. — Стало быть, это твой смертный костюм. — Да. У тебя разве не приготовлено платья на этот случай? — А как же, — сказала я. — Покупала с расчетом надеть на пятнадцатилетие. Но на свидания я в нем не хожу. У него загорелись глаза. — Так у нас свидание? Я опустила глаза, вдруг смутившись. — Не торопи события. Мы наелись до отвала, но десерт, вкуснейший густой крем, обложенный ломтиками маракуйи, был слишком хорош, чтобы не попробовать, и мы сидели над тарелочками, стараясь снова проголодаться. Солнце напоминало шалуна, отказывающегося укладываться спать: в полдевятого было еще светло. Огастус вдруг ни с того ни с сего спросил: