Влюбленный призрак

— Во-первых, мы с тобой никогда не соперничали, во‑вторых, в школе у тебя не было никаких проблем с авторитетами. Кто, как не я, просиживал штаны на родительских собраниях?

— Не ты, а мама, — возразил Тома́.

— Послушай, какие еще детские травмы? Почему тогда не вывихи юности? Давай я лучше поведаю тебе о струпьях старости, вот это будет рассказ! Недаром я занимался таким осязаемым ремеслом, как хирургия, операция не терпит субъективности, здесь или-или: резать или не резать. Потом зашиваешь — и дело сделано.

Тома́ стал напевать себе под нос, глядя в окно, как мальчишка, не желающий слушать чужое занудство.

— Хотите, включу радио? — спросил озадаченный водитель.

— Нет, не нужно, — отозвался Тома́, — сейчас мне лучше подойдет тишина.

— Ты это мне? — спросил отец.

— Кому же еще? Ты пропустил мимо ушей объяснение Сильвена, что я все еще по тебе скорблю. А уж когда ты толкуешь о соперничестве… Твои слова о психиатрах звучат жалко.

— У вас проблемы с психикой? — испуганно спросил водитель.

— Видишь, что ты устраиваешь! — рыкнул Тома́ на отца.

— Ничего я не устраиваю, вы сами ко мне обращаетесь! — возмутился таксист.

— Кто кого звал сегодня утром в квартире: «Папа, папа»? Я притворился невидимкой, чтобы дать тебе поспать. Тебя разбудила мать, а не я.

— Разбудила — и спасла от кошмара. Я думал, ему пришел конец, но где там…

— Мы как раз на набережной, хотите, поедем в больницу Помпиду? — предложил таксист. — Десять минут — и мы будем там, благо пробок почти нет.

— Благодарю вас, в больницу мне ни к чему.

— Знаете, по-моему, вам не очень хорошо, как хотите, но только чтобы без припадков в моем такси!

— Прошу прощения, просто я разучиваю текст для роли в пьесе.

— Тогда другое дело! — Таксист облегченно перевел дух. — Что за пьеса? Моя жена обожает театр.

— «Папаша-гипнотизер», непростая история о детско-родительских отношениях.

— Валяй, болтай языком, издевайся надо мной дальше, — сказал Раймон. — Если ты хотел убить отца, как выражаются психиатры, то ничего не вышло, я и так уже мертв.

— Очень смешно!

— Это то, что надо, — одобрил таксист, — потому что обычно театр — мрачноватая штука, но жена обожает театр, а я обожаю жену, так что ничего не попишешь. Кто играет вместе с вами?

— Чтоб я знал!

— Вы что же, один на сцене?

— В каком-то смысле да.

Тома́ замолчал, отец тоже. Он хмуро смотрел на дорогу, сложив руки на груди.

Подъехав к залу Плейель, таксист повернулся и, отдавая сдачу, попросил у Тома́ автограф.

Отец проводил сына до служебного входа.

— Ладно, останусь здесь, не пойду на выступление, чтобы тебя не отвлекать, но уж потом изволь меня выслушать. Ты мне нужен, ты мой сын, мне не на кого рассчитывать, кроме тебя. Время поджимает.

Смятение в отцовском взоре смягчило Тома́. Ни разу в жизни он не видел отца таким печальным. Профессор был гордым человеком, умевшим скрывать грусть и при любых обстоятельствах твердившим, что все в порядке, хотя его сын лучше кого-либо другого знал, что это далеко не так.

— Твоя взяла, — смирился Тома́. — Встретимся здесь после концерта и поедем ко мне. В этот раз я тебя выслушаю.

Отец обнял его, и Тома́ почувствовал его нежность. Поколебавшись, он тоже обнял отца — и ощутил непривычную живительную полноту чувств.



Водитель, наблюдавший за ним издали, тронулся с места, бормоча:

— Ох уж эти актеры! Те еще чудаки!






5




Отец дожидался его у служебного выхода, подпирая уличный фонарь. Тома́ застыл, любуясь неизменным отцовским плащом, из-под которого торчали фланелевые брюки и отменно надраенные мокасины. Раймон вскинул голову и встретил его ласковой улыбкой.

— Как ты отыграл? — спросил он.

— Без единой фальшивой ноты, — заверил его Тома́.

— Как твоя мать?

— Откуда ты знаешь, что она была у меня, если оставался снаружи?

— Я видел, как она входила, — смущенно ответил Раймон.

— Ладно, давай поторопимся, я устал.



Тома́ дошел до станции метро.

— Мы не поедем на такси? — испугался Раймон.

— Думаешь, я такой богач?

— Я рад бы был тебя выручить, да вот беда, мой банковский счет закрыт, — пошутил Раймон. — Терпеть не могу метро. Но раз у нас нет выбора…



Даже в этот поздний час поезд оказался набит битком. Тома́ сделал пересадку на станции «Вилье» и смог сидя проехать до остановки «Вокзал Сен-Лазар», где вошло много народу. Отец стоял с ним рядом, не испытывая необходимости держаться за поручень.

— Уступи место, — сказал он сыну шепотом, указывая глазами на пожилую пассажирку, которой было трудно стоять.

Тома́ послушно вскочил.

— Извините, задумался.

Женщина признательно улыбнулась и села.

— Спасибо, что подсказал, — тихо обратился он к отцу, — я ее действительно не заметил.

— Забей на старуху, с такими забитыми артериями она вот-вот сыграет в ящик, можешь поверить моему опыту. Ты полюбуйся на красотку напротив! Благодаря мне она обратила внимание на тебя, то есть на твою галантность. Она так улыбается, что стоит тебе молвить ей словечко — и дело в шляпе.

Тома́ предпочел промолчать, чтобы не сойти за сумасшедшего в многолюдном метро. На станции «Опера» красотка вышла. Хирург проводил ее раздосадованным взглядом.

— Куда ты смотришь? «Опера»! Вдруг она балерина?

— Если бы она вышла на «Сен-Лазар», то ты предположил бы, что она машинист тепловоза?

— Вы что-то сказали? — спросила его пожилая пассажирка.

— Нет, я разговариваю сам с собой, — виновато ответил он.

— Ничего особенного, со мной такое тоже часто бывает.

Отец укоризненно покачал головой.



Вернувшись домой, Тома́ с усталым вздохом повалился на диван.

— Мог бы хотя бы притвориться, что тебе приятно меня видеть, — упрекнул его Раймон.

— Приятно, а как же.

— Это признание равносильно согласию с тем, что я нахожусь здесь.

— Недели и месяцы после твоего ухода были нелегкими, но я уже начал привыкать к твоему отсутствию.

— Да уж, вижу.

— Ничего ты не видишь. Потеряв тебя, я провалился в бездну. Ты слышал, как я каялся перед твоей фотографией?