Влюбляться лучше всего под музыку
Часть 51 из 72 Информация о книге
— Почитай там, на коробке, — стону тихонечко, — может, это нормально? Одна полоска — отрицательно. Две — все вдвойне хорошо. И от слова «вдвойне» меня вдруг словно поражает молнией. — Вы с Пашкой — двойняшки… — Нет, Солнце, не переживай. — Машка притягивает меня к себе. — Гиперовуляция, благодаря которой на свет появляются разнояйцевые близнецы, проявляется только у женщин. Забеременеть двойней от мужчины-двойняшки шансов столько же, сколько от обычного мужчины. А вот твоя дочь… она получит этот ген от Пашки, и кто знает, может, у нее уже родятся… Ой-ой, не реви, ты чего? У тебя будет один ребенок, Ань, зато самый прекрасный на свете. Но из меня уже потоком хлещут слезы. Тело сотрясается в рыданиях, а подругу, пытающуюся удержать меня за плечи, уже мотает из стороны в сторону. Ля-ля-ля, — говорю про себя. Не слушай ее, не слушай. Это все тебе померещилось. И никакой там не ребенок. Может, я пойду на УЗИ, а врач улыбнется и скажет: «Ну, что вы, девушка. Не переживайте, внутри вас просто растет тыква»! Всего-то и делов. Потому что такой бред не может быть правдой. Я еще слишком молода, не готова к такому. Не хочу, чтобы все получилось как у моей мамы, не хочу всю жизнь винить своего ребенка в том, что он отнял у меня молодость и подчинил себе всю мою жизнь. И, вообще, как можно так спокойно похоронить мечту влезать в одежду 42 размера, сделать карьеру и выйти замуж в шикарном белом платье с осиной талией? Все, мне конец. Закончив рыдать, с трудом умываюсь холодной водой и под руку с Машей возвращаюсь в кабинет. Калинин сидит на стуле, вытянув ноги, и курит в приоткрытое окно. Увидев нас, моментально подскакивает и тушит сигарету в пепельнице. Подруга закрывает дверь, бросает коробки с тестами на стол, подходит к нему и открывает настежь окно, чтобы выгнать весь дым. Смотрит укоризненно. Димка виновато пожимает плечами и косится на меня. — Дай мне тоже сигаретку, — хрипло прошу я, усаживаясь на стул. Он сначала тянется к внутреннему карману, потом опускает руку и смотрит на разбросанные по столу коробки. Бросает на Машу вопросительный взгляд. Та уже крутит у виска: — С ума сошла? Я тяжело вздыхаю и обреченно тяну руку к заботливо начищенным Димой орехам, сложенным горочкой на блюдечке. Надо же, аппетит должен был напрочь пропасть, а он наоборот… — Уже есть подозреваемые? — Еле сдерживая улыбку, совершенно серьезным тоном спрашивает меня Калинин. Вот. Поэтому нельзя ставить мужчин в известность. Особенно таких, как этот чертов клоун. — Дима! — Восклицает Маша, хлопая его по плечу. — Блин, и зачем ты коньяк достал? — Да я переживал чего-то за вас, глотнул немного. Вместо корвалола. Успокоиться. — Давай мне тоже, — обессиленно протягиваю руку. Мне тоже нужно успокоиться. — Аня! Как ты можешь? — С таким звуком обычно включается циркулярка. Или бензопила. — Тебе нельзя пить! И курить теперь нельзя. И нервничать. И много чего еще. — Маш, — устало вздыхаю, подпирая припухшее от слез лицо ладонью. — Я еще ничего не решила. Не знаю, стоит ли… — Аня… — Она бросается ко мне и загораживает собой весь вид на орехи. — Аня, это мой племянник. Что значит, не решила? Ты не можешь так поступить. Он же жи-вой! — Ну, это вряд ли. — Выдыхаю я. — Вполне вероятно, там ничего и нет. Закрываю глаза руками. — Ты сейчас просто не в себе. — Сурикова делает какие-то знаки своему парню. Слышатся его шаги. — На вот, попей водички. Успокойся. Все будет хорошо. Вы поговорите с Пашей, он обрадуется, вот увидишь. — Нет! — Восклицаю, расплескав почти полстакана. — Не говорите ему ничего! — Почему? — Мягко спрашивает меня подруга. Дима садится на стул рядом с нами. — Паша должен знать. — Не-е-ет, — дрожу я, — не хочу вот так. Не хочу, чтобы из-за ребенка. Это неправильно. Люди не должны быть вместе из необходимости, понимаешь? — Аня, он же тебя любит! — Никто из вас ему не скажет, понятно? Маша замолкает, явно не согласная с таким моим решением. Вижу по ее глазам, что не сможет молчать. Что будет приставать ко мне, как банный лист, пока не решу оставить ребенка, и не расскажу обо всем ее брату. — Дайте мне время. Они оба кивают, поглаживая меня по плечам. Времени теперь будет предостаточно. Целых девять месяцев. Или уже восемь? Или? Наверное, мне лучше сходить к врачу… 21 Паша Пот застилает глаза, в носу щекочет от пыли, но почесаться нет ни единой возможности — руки по локоть в мазуте. Вытираю лицо о собственное плечо и продолжаю работу. Осталось поменять последний ступичный подшипник, и двухдневная работа будет окончена. В автосервисе с нормальным подъемником и хорошей смотровой ямой управился бы часа за четыре, но пришлось проситься в гараж к другу, как итог — затрахался бегать с обычным домкратом и совершенно потерял счет времени. Чертова ветрянка тоже не дает покоя, гадкие болячки совсем не торопятся заживать. Язвы на спине зудят, будто их кто-то солью посыпает. Ну, да, точно — соленый пот льет с меня градом, разъедает и разъедает их все сильнее. Еще и влажно в сыром гараже и так же душно, как за воротами. А там, за ними, настоящая июньская жара. Снимаю стойку, откручиваю шаровую опору, беру кувалду. Выбиваю старый подшипник с помощью приспособы, которую придумывал, наверное, целый час. Соорудил что-то вроде набалдашника, такой, чтобы шлепнуть со всей силы, и тот выпал. В сервисе все это делается прессом секунды за три, мне же приходится раз за разом со всей силы ударять, держа кувалду сразу обеими руками, но прикипевший подшипник никак не выходит. Во все стороны летят искры, но я продолжаю бить с размаху. Кажется, дело медленно, но сдвигается с мертвой точки. Есть вероятность, что я потеряю слух, потому что уши закладывает мощно, но это все на самом деле мелочи по сравнению с облегчением, которое приходит, когда подшипник, наконец, вылетает. Ура… Забиваю в ступицу новый, ставлю на место стойку, сверху прикручиваю опорник, снизу шаровую опору. Затягиваю ступицу гайкой «на тридцать два», беру трубу и подтягиваю сильнее. И еще сильнее, чтобы эта гребаная ступица не открутилась больше никогда. Ставлю колесо, закручиваю болты, опускаю домкрат. Вроде все. Фух. Тяжело опускаюсь на бетонный пол, подтаскиваю обрубок дерева и подкладываю под задницу. Вытираю перепачканные мазутом руки о старую тряпку. Можно, конечно, спуститься в яму, еще раз протянуть все болты, но я и так сделал эту работу дешевле, чем сделали бы в сервисе. Почти раза в два. Пусть катится со своей ржавой помойкой на все четыре стороны. Чувствуя, что вот-вот сдохну, выгоняю машину из гаража и звоню клиенту. Нужная сумма почти собрана. Я — молодец. — Павлик, сынок, это ты? Мама бросает все свои дела на кухне, чтобы встретить меня в прихожей. Приветствую ее усталой улыбкой, наклоняюсь, чтобы скинуть кеды. Черт, мне срочно нужно в ванную: воняю, как вокзальный бомжара. Выгляжу явно не лучше, судя по тому, как она меня разглядывает. — Привет, — говорю я, понимая, что молчание затянулось. — Где ты был? — Мама протягивает руку, чтобы пригладить мои волосы. Совсем как в детстве, но мне по-прежнему комфортно — забота даже для взрослого человека не бывает лишней. Материнские прикосновения всегда уютны и приятны. Тем более, никто сейчас не видит, как я опускаю голову и прикрываю глаза, чувствуя себя большим ласковым теленком. — Паш? Опять мазутом воняешь. Думала, ты за голову взялся, на учебу пошел, а ты третий день подряд из гаража не вылезаешь. Проводит мягкой ладонью по моей щеке, заросшей колючей щетиной. — Ма-а-ам, — мычу я, наклоняясь и утыкаясь лбом в ее лоб. Держу руки на весу, боясь испачкать ее кофточку. — Да был я в колледже. Был. С утра. Делаю шаг назад, улыбаясь. — Ты дома-то ночевал? Я со смены пришла — твоя постель даже не расправлена. Протискиваюсь между ней и стеной в надежде спастись от расспросов в ванной. — Думаешь, я не в состоянии заправить за собой постель? — Врешь ты все. — Она складывает руки на груди, пытаясь казаться недовольной, но от меня не ускользает тот факт, что мама стала выглядеть моложе и свежее. Ей явно пошло на пользу избавление от обузы в виде бывшего мужа-алкаша, лежащего при смерти и постоянно требующего внимания. — Тебе, Павел, лежать дома нужно, болячки свои лечить, а ты опять гайки крутишь! Еще и не ешь ничего. Совсем себя не бережешь, сын. Зачем тебе это? Закончи нормально учебу, найди работу. Если деньги нужны, я дам. — Ага, конечно, — усмехаюсь я и качаю головой из стороны в сторону. — Посмотри, вон все руки изодрал. — Это ерунда, мам. — Прячу кулаки за спину, начинаю пятиться к ванной. Самое время перевести тему. — Кстати, что-то твой Стас к нам давно не заглядывал. У него все нормально? Ты-дыщ. Румянец потоками красного разливается по лицу, через секунду у нее даже шея пылает. Ох, мама-мама… — С..станислав Вячеславович, вообще-то, — преподаватель твоей сестры, — выдыхает она, — при чем тут я? Наклоняется, поднимает мои кеды и ставит на полочку. — Да-да. — Соглашаюсь я. — Только уже можно не прятаться, мам. Мы с Машей выросли, — включаю свет в ванной комнате, — скоро сами съедем от тебя и будем жить отдельно. Если ты из-за нас не хочешь с ним встречаться, приводить его сюда, то зря. Ты — молодая, красивая, тебе… — Паша, — на ее лице появляется испуг, — куда вы съезжать собрались? Как… — Ну… не прямо же завтра, — мне хочется крепко обнять ее, чтобы успокоить. Застываю в дверях. — Но когда-нибудь обязательно. Мама садится на пуфик в коридоре, складывает руки на коленях. Выглядит она как громом пораженная. — Не рано, сынок? — Ты в этом возрасте уже нас родила. — Другое же время было… — Ты чего, мам? Все будет хорошо. — Подхожу и, наплевав на все, сжимаю ее в своих объятиях. — Не могу же я до сорока лет обитать здесь. А твоя дочь, вообще, уже на работе живет. Думаю, ты должна сама ей посоветовать съехаться с Димой. У них вроде как большая любовь. Мама вздрагивает, и я ее понимаю. Очень трудно осознавать, что дочь больше не нужно опекать, собирать в школу, заплетать, заставлять доедать кашу, а сына не нужно заставлять из-под палки делать уроки и ругать за шалости, разбитые окна и выкуренные тайком сигаретки. Мы повзрослели слишком быстро. Слишком. И маме стоит сейчас переключиться на что-то новое и интересное, чтобы не сойти с ума от скуки и не состариться рано. — А у тебя? У тебя, сын? — Она утыкается носом в мою пропахшую потом майку, затем отрывается и смотрит прямо в глаза. — Все нормально? Анечку так давно у нас не видно… У вас все хорошо? — Да, — хрипло отвечаю я, стараясь не меняться в лице. — Если она стесняется меня после того, что я тогда видела…