Влюбляться лучше всего под музыку
Часть 56 из 72 Информация о книге
Кидаю взволнованный взгляд на Марата, но парень и не думает двигаться с места. Блин, не хочется ничего говорить при свидетелях, но если есть шанс отыскать того молодого человека с фото, стоит попробовать. Робко подхожу к столу. — Здравствуйте. — Сажусь на стул напротив. — Дело в том, что двадцать лет назад здесь учился студент по имени Герман. Возможно, на физ-мате. — Называю факультет моей матери. Где же, иначе, они познакомились? — Фамилии его я не знаю. Если вы работали в те годы, то… может, вспомните? Мужчина тяжело опирается на стол локтями, складывает пальцы обеих рук подушечками пальцев друг к другу. — Редкое имя. — Он тяжело вздыхает, и я слышу, как за моей спиной вздыхает Марат. — Не помню студентов с таким именем. — Федор Асхатыч, ну, подумайте еще, — вступает мой бывший. — Может, вы его узнаете по фото? — Нетвердой рукой достаю из сумки свой паспорт, вытягиваю из него старенькое фото и передаю мужчине. Тот переворачивает его, долго смотрит и затем облизывает бледно-синие губы: — Это Герман. Да. Я его узнаю. — Он пристально вглядывается в мои глаза. Точно что-то знает. Будто раздумывает, сказать мне или нет. — Он здесь учился? Какая у него фамилия? — Нет. Не учился. — И снова щурится, будто забираясь взглядом прямо в мою черепную коробку в попытках прочитать хоть какие-то мысли. — Но вы же знаете, кто он? Знаете, да? — Меня уже лихорадит. Чувствую, что могу потерять единственную ниточку, если не разговорю этого старикашку. Федор Асхатович поправляет три зализанных волосинки на макушке и откидывается на спинку стула. — Он не был студентом. Герман… здесь преподавал. Еле передвигаю ногами, кровь стучит в висках, как оголтелый молоток. Не знаю, зачем мне это. Что мне это даст, но чувствую, что успокоюсь только, когда все выясню. Сворачиваю в переулок и наваливаюсь на стену, нужно отдышаться. Герман Новик. Новик. Преподавал в университете после аспирантуры. Не знаю, запрещено в те годы было встречаться со студентками или нет… Но на фото он тоже выглядит юным, молодым, задорным… Беру себя в руки, делаю медленный вдох, затем выдох, закидываю сумку на плечо и перехожу дорогу. Только один человек может мне помочь, только он найдет мне его адрес. Ускоряю шаг и запрыгиваю в автобус, идущий к центру. Оплачиваю проезд и прижимаю к уху разрывающийся от звонков телефон. — Да? — Солнце, все нормально? — Голос подруги встревожен. — Все хорошо, Маша. А ты уже со мной разговариваешь? Мне ужасно стыдно, но после того, как Пашка уехал, мне пришлось выслушать от его сестры целую тираду. И не о том, какая я ужасная эгоистка, нет. О том, что не думаю о себе и будущем ребенке. Паша должен знать. Паша должен разделить со мной радость ожидания, помочь справиться с проблемами и поучаствовать. Черт, в главном он уже поучаствовал… Но кто ж знает, как отреагирует на такое известие? И какая в нем для него радость? — Да, Аня, да. — В трубке становится шумно. — Ты не пришла на работу, все переживают. — Прости меня. — Сажусь на сидение и прижимаюсь лбом к стеклу. — Не хотела вас подвести. Сейчас перезвоню в кафе и скажу, что скоро буду. Хреновая из меня управляющая, но… возникли неотложные дела. — Ань, все хорошо? — Да. — Может, мне приехать? Скажи, куда. Понижаю голос до шепота. — Нет… Маш, я просто съезжу кое-куда, кое-что разузнаю… — Солнце, — теперь в трубке совсем тихо, и Машкин голос звучит тонко и жалобно, — ты меня прости, если я что-то делаю не так. Просто ты закрылась от нас всех, а я чувствую, что тебе нужна помощь. Прости, что давлю, но… Скажи, что с тобой и малышом все в порядке. Не пугай меня. Иначе, я позвоню брату и сообщу, что тебя нужно спасать. — Маш, — радуюсь тому, что автобус гудит, как трактор, и меня вряд ли кто слышит из пассажиров, — все нормально, честно. Ты обещала не говорить ему… Так что просто поверь на слово. И дай мне еще немного времени. Ладно? — Ань, мы приедем вечером? Можно? — Э… ну, хорошо. — Договорились. И она положила трубку. Снова приедут. И как им не надоело меня проверять? Убрала телефон в сумку, выдохнула и наклонилась на спинку сидения. Может, есть в этом какой-то смысл? В словах Маши, что мне нужна помощь. В словах Димы, который убеждает, что жить нужно проще: разругались, подрались, выяснили отношения, помирились. Вся эта недосказанность, разлука, побег от себя самой… это только сильнее отдаляет людей. Вот живет же Калинин и без этой музыки? Ну, наигрывает что-то временами карандашами на столе. И не мечтает о большем. Глаза у него, конечно, загораются при виде барабанной установки, и раз в год, играя на ней у друзей, он, наверное, чувствует кайф, но не умирает же потом без всего этого? Но, может, просто ему ни выпадал такой хороший шанс продвинуться как Пашке? Не знаю. Возможно, у Димы есть что-то лучшее и большее в жизни, отчего он не чувствует себя ущемленным без музыки. И поэтому ни о чем не жалеет. Может, в этом дело? — Куда? — Грозный голос остановил меня у турникета. Хотела перепрыгнуть через него, пока никто не видел, но не вышло. Ой, а беременным, вообще, можно прыгать через турникеты? А то я и из автобуса сейчас так резво сейчас выпрыгивала, почти как школьница. Никак не получается привыкнуть к новому статусу, к новой роли. «Анна, остепенись, повзрослей, наконец» — Я… — Прижимаю к себе сумку, подыскивая нужные слова. — К дяде Сереже. — К какому еще дяде Сереже? Блин, знала бы, сказала бы. Мы с ним жили в одном доме, на разных этажах. Я, можно сказать, выросла у него на глазах. Кто ж виноват, что фамилию не помню. — К такому. — Кусаю губы. — Слушай, дай пройти, а? Мент не спеша вылезает из-за стола и смотрит на меня сквозь окошечко дежурки. — К кому и по какому делу? Девушка, давайте сюда ваши документы. Блин. Проще ломануть вдоль по коридору. Вроде еще помню, где находится его кабинет. Дядя Сережа всегда махал мне рукой из окна, когда утром я шла с рюкзаком в школу. Хотя, какой он дядя? Не старше Камышева, а тот в самом расцвете лет. Вцепляюсь пальцами в турникет, дергаю. Никак не хочет открываться. Чертова машина! Давай! Сзади слышится звук открываемой двери. Видимо, дежурный вылезает из своей каморки. — Ты к кому, дерганая? — Усмехается он, хватая меня за руку. — Эй! Э-эй! — Пытаюсь вырваться. — Отпусти! Но мужчина лишь крепче хватается и тянет меня на себя. Отчаянно сопротивляюсь. — Да успокойся ты! — Рычит он. — Из дурки, что ли сбежала? — А ты руки отпусти! Сейчас дядя Сережа придет и яйца тебе отстрелит! — Что происходит? — Слышится знакомый голос. Поворачиваю голову и вижу высокого брюнета в голубых джинсах и легкой белой рубашке. Уверенная походка, широкие плечи, самоуверенная ухмылочка. Да, таким я его и запомнила еще до того, как он переехал. Облегченно выдыхаю. Черные глаза сначала скользят по мне с удивлением, затем останавливаются на лице и вдруг замирают. Теперь мужчина улыбается и разводит руками: — Аня? — Вот видишь? — С силой вырываю руку, бросаю дерзкий взгляд на своего обидчика. — Вот он! Необязательно было на меня кидаться! — Какими судьбами? — Брюнет подходит и опирается на турникет. — У вас все тут такие бешеные? — Потираю запястья. — Я к вам. — Ну, проходи. — Показывает жестом, чтобы открыли. Дежурный со вздохом опускает руки: — Ты, что ли, дядя Сережа? Мужчина в белой рубашке пожимает плечами: — Прикинь. — И помогает мне пройти через вредную железяку. — Ты в следующий раз предупреждай, Донских. — Дежурный чешет репу, возвращаясь на свое место. — Или говори своим подружкам фамилию. Чтобы знали, к кому идут. — Подружкам? — Теперь черные глаза мечут молнии. — Еще при моей жене так скажи, Иванов. Соседка это моя. Кладет свою большую теплую руку мне на плечо и провожает к себе в кабинет. 23 — Чай? Кофе? В просторном кабинете три стола. За одним из них восседает Донских. Разглядывает меня с интересом. Особое внимание — волосам. Понимаю, экзотика. Он еще Пашкин пирсинг в носу и в соске не видел. Во времена его молодости парни так не щеголяли. Наверное, за такое можно было и в нос получить. Хм, не знаю. Нужно будет спросить у Камышева. Отвечаю: — Нет, спасибо.