Война миров 2. Гибель человечества

Накануне вечером Эрик беседовал с несколькими кочегарами и другими рабочими в машинном отсеке, и его заворожило их занятие. Теперь он завтракал бок о бок с ними в столовой, теснясь на скамейке за длинным столом. На таких судах люди самых разных профессий работают, спят и едят вместе в специально отведенных помещениях, и, когда корабль в пути, завтрак, обед и ужин сами по себе превращаются в очередной отлаженный рабочий процесс, цель которого – накормить сотни членов экипажа. Бекон, яичница, тосты и картофельное пюре были на удивление хороши. Эрик слышал, что люди из низших слоев общества записывались во флот только потому, что там можно было прилично питаться, и теперь был готов этому поверить.

Его приятели-кочегары только что пришли с ночной смены. «Неуязвимый» до сих пор работал на угле, и кочегары, одетые в просторные рубахи, были все в поту, черные от сажи и угольной пыли и тяжело дышали. Они пили сладкий чай из суповых мисок, опрокидывая в себя одну за другой.

После завтрака Эрик, вдохновившись их примером, вызвался поработать в машинном отделении и покидать в топку уголь.

– Я, конечно, в этом не эксперт – но неужели это настолько сложно? – спросил он.

Офицер, к которому он обратился, сперва колебался, но в конце концов решил, что, если герой Марсианской войны поработает бок о бок с простыми кочегарами, это поднимет их боевой дух, и дал согласие. Так что спустя полчаса Эрик спустился в недра корабля, разделся до пояса, взял лопату и встал возле черной горы угля перед разверстыми створками печи высотой в человеческий рост.

Его добродушно поддразнили:

– Что, сэр, в кои-то веки захотелось настоящей работы?

– В армии ее хватает, знаете ли. Когда-нибудь я вам покажу, как рыть траншеи…

Набирать полную лопату угля и кидать его через широкое отверстие в огонь было тяжело, но несложно – при условии, что это была работа на один раз. Но Эрик вскоре почувствовал, что начинает уставать. Он быстро поймал ритм: важно было не выпустить из печей слишком много жара, пока внутрь закидывали уголь. Возле каждого проема стояло двое человек: один ритмично набирал уголь на лопату и бросал в пламя, другой в нужный момент открывал створки и снова их захлопывал, чтобы удержать тепло внутри. Два опытных кочегара, хорошо сработавшись, могли закидывать в печь по лопате угля в секунду.

Эрик трудился, и перед его мысленным взором начали возникать странные картины. Он чувствовал ход корабля, ощущая, как под ногами гудит настил палубы. Конечно, он понимал, что судно влекут вперед огромные паровые турбины Парсонса, которым уголь, сгорая, отдавал энергию. Но здесь, внизу, казалось, что именно усилия кочегаров, которые двигались в заданном ритме, словно сами были частями механизма, влекли тяжелый корпус корабля сквозь воды канала.

Здесь, внизу, не было видно, как в разгорающемся утреннем свете вдоль побережья, протянувшегося на сотни миль, идут большие корабли Флота Канала и Гранд Флита, вышедшие из портов Бреста и Скапа-Флоу – британской базы, которую марсиане почти не тронули, и как по соседству с ними разрезают волны корабли немецкого Флота открытого моря. Все они были частью единой масштабнейшей операции. Конвой был сформирован по принципу «чем больше, тем безопаснее», и флотилия, к которой я готова была присоединиться, была одной из крупнейших, что когда-либо выходили в море.

Все это, конечно, не защитило нас от марсиан.





5. На немецком берегу




Фризское побережье северной Германии между устьем Эльбы и датской границей и побережьем-то трудно назвать. Земля здесь как будто распадается на отдельные острова и песчаные отмели, навигация между которыми возможна далеко не всегда и сильно зависит от погоды и приливов. В то воскресное утро, пока где-то в морских далях Эрик кидал уголь в топку, я стояла на том самом побережье вместе с сотнями солдат и множеством других пассажиров, ожидая, когда нас переправят через Северное море.

С железнодорожной ветки, ведущей из Бремена, мы пересели на ту, что пролегает вдоль побережья. А потом рассыпались кто куда, по рыбацким деревушкам и небольшим гаваням. Попутчики, которые едва успели познакомиться, разошлись, едва успев попрощаться. Сойдя с поезда, я глубоко вдохнула: воздух пропах солью и вонял водорослями, и все же после духоты поезда это был глоток свежести.

Потом меня с Греем и еще дюжину слегка растерянных человек отвели на волнорез в крошечной гавани, где готовилось к отплытию небольшое рыболовное судно. Стояло ясное утро: на небе не было ни облачка, солнце уже поднялось из-за горизонта. Я окинула взглядом побережье, где еще мерцали ночные огни и висел легкий туман. Все предвещало приятный весенний день.

А в море, за песчаными отмелями, которые лоснились в набегающих волнах, как спины спящих китов, я увидела настоящий флот из мелких судов. Там были рыболовецкие суденышки, шаланды, буксиры, небольшие пароходы и прогулочные лодки. За ними в тумане виднелись серые тени крупных судов: угольщиков, грузовых пароходов, паромов, танкеров. На них развевались флаги, без сомнения принадлежащие самым разным странам, но с такого расстояния я не могла их разглядеть.

Наконец наша команда, все члены которой говорили только на неразборчивом ломаном немецком с сильнейшим акцентом, жестами призвала нас на борт. Бен Грей подал мне руку, но я проигнорировала его жест и вместо этого сама помогла ему взойти на судно. На этой лодке я была единственной женщиной.



Судно пропахло рыбой даже сильнее, чем гавань. На членах команды были надеты свитеры, толстые кожаные куртки и бесформенные шляпы; у всех до единого были густые бороды. Мы, пассажиры, закутавшись в пальто и шинели и прижимая к себе сумки, мешки и свернутые пледы, уселись кто куда – на ящики, перевернутые корзины и даже на грязную мокрую палубу. Те, кто болтался под ногами и мешал, быстро это понимали по ворчанью экипажа. Какой-то солдатик примостился на большом куске дерева причудливой формы и ухитрился уронить его за борт, за чем последовал гневный окрик капитана. На лодке была небольшая каюта с двумя койками и крошечной кухней, и пара человек ушли туда, чтобы не занимать место на палубе. Я услышала треск помех: в каюте находилось радиооборудование вроде того, которым пользовались военные.

Когда все разместились, мы отчалили из гавани и двинулись вперед, осторожно лавируя между отмелями – сперва на веслах, а затем под парусом.

– Это все равно что плыть через лабиринт, – сказала я Грею.

– Да, похоже на то. И схема этого лабиринта меняется с каждым приливом, с каждым штормом. Нужно мастерство, чтобы провести сквозь него лодку и не посадить ее на мель – по крайней мере, случайно. К слову, Коллинз, не сердись на капитана за то, что он сорвался на тебя из-за той деревяшки. Это что-то вроде отрывного киля. Здесь, среди отмелей, мы идем без киля, но, когда выйдем на глубину, капитан приделает его к лодке – уж не знаю как, – возможно, протащит через отверстие в полу, – и судно наберет ход.

– Да, сэр. А как он меня назвал, сэр?

– Лучше тебе не знать, Коллинз. Ей-богу, лучше не знать.

Теперь я видела, что море вдоль всего побережья усеяно небольшими лодками вроде нашей – они направлялись туда же, куда и мы, готовые присоединиться к ожидающему в отдалении флоту. В утреннем свете вырисовывались многочисленные силуэты – все лодки были забиты пассажирами.

– Похоже на эвакуацию из Эссекса во время Первой войны, – пробормотала я.

– Да, она упоминалась в наших инструкциях, – сказал Грей. – По крайней мере сейчас все идет по плану.

– Надо же, какое облегчение! – заметила я. – А есть ли объяснение тому, почему я плыву на маленьком суденышке, а не в каюте пассажирского лайнера, который следует из Гамбурга?

Он рассмеялся.

– На самом деле в этом есть резон. Мы извлекли урок из того, что узнали в Англии. Марсиане обращаются с землянами как фермеры с муравьями. Когда муравейник становится слишком большим, его разоряют и затапливают, насекомых давят и травят. Но даже в этом случае отдельный муравей может улизнуть и спастись. Понимаете?

Я понимала. Мне вспомнилось, как Уолтер проводил похожие параллели между людьми и колониями муравьев.

– На суше мы уже научились перемещаться так, чтобы не привлекать лишнего внимания марсиан. Их интересуют масштабные события, а не мелкие.

– А на море все как на суше.


– Именно. Тысяча маленьких лодок может пройти мимо марсиан, нимало их не потревожив, даже если на одной из них будет сам Черчилль, но если из Гамбурга выйдет «Лузитания», пусть даже на борту не будет никого, кроме Коллинза…

Солдатик ухмыльнулся:

– И нескольких красоток из высшего света. А что, неплохой расклад, сэр!

Солдат постарше, который сидел рядом, хмыкнул.

– Осторожнее со своими желаниями. К слову, о марсианах… – он посмотрел наверх, в безоблачное небо. – Я пока не видел летательных машин. Но более подходящий день для разведки с воздуха найти трудно. Я хочу сказать, что Северное море не славится ясной погодой – так ведь, лейтенант?

У него был северный акцент – возможно, ливерпульский. На рукаве его формы я увидела нашивки, а на щеке – шрам от ожога, похожий на шрамы Уолтера, но не такой глубокий. Теперь, когда я разглядела солдата получше, он показался мне моложе – лет тридцати, быть может.

– Не имею чести вас знать, сержант, – сказал Грей.

– Лейн, сэр. Из Корпуса королевских инженеров.

– Похоже, вам случалось сражаться – но не против марсиан.

– На русском фронте, сэр.

Признаюсь: после этого честного признания я так и впилась в него глазами – как и остальные, кто был в лодке. Сержант Лейн был слухом, воплотившимся в реальность – грубую, покрытую шрамами. Так, значит, британские солдаты даже сейчас сражались бок о бок с немцами где-то в Сибири.

– Там с воздушной разведкой все хорошо, – сказал Лейн. – Есть цеппелины, самолеты – хотя русские стараются их сбивать. Но с цеппелина сквозь облака и туман ничего не разглядишь.

– В этом разница между нами и марсианами, Лейн. Они видят сквозь облака, сквозь туман даже в полной темноте. Я говорю «видят» – но это не значит, что они таращат глаза, как мы. Наши умники до сих пор не разобрались, как у марсиан устроено зрение, хотя догадки есть. Вы светитесь в темноте – да, Лейн, представьте себе: тепло вашего тела – это излучение вроде света, пускай и недоступное нашим глазам. Возможно, марсиане способны его отслеживать. А беспроводным сигналам Маркони никакой туман не помеха. Так или иначе, двигаясь в тумане или в полной темноте, мы не усложняем жизнь марсианам – разве что себе. Поэтому лучше перемещаться в ясную погоду, как сегодня: по крайней мере, если марсиане нас заметят, мы и сами сможем их видеть.

Лейн хмыкнул:

– Все это как-то не по-человечески, сэр.

– Да, сержант, безусловно. Но ведь и марсиане не люди, вы согласны?



Мы медленно лавировали между отмелями и наконец вышли в открытое море, где экипаж смог установить злополучный отрывной киль. Из паза, куда он вставлялся, начала сочиться вода и залила днище, и люди начали жаловаться, что у них промокли ноги, но наконец мы плавно и уверенно пошли вперед.

Берег, ровный и однообразный, терялся вдали, превращался в темную полосу на горизонте. Я глядела на то, как он удаляется, с легкой тревогой. Германия была для меня чужой страной и никогда не стала бы домом, как и Франция, но это были куда более безопасные места, чем то, куда я сейчас направлялась.

Мы пересели на более крупные суда без особых происшествий. В открытом море пассажиры нашей лодки – к некоторому моему облегчению – перебрались на борт небольшого корабля «Леди Вейн». Он хранил следы былой роскоши, но поверх ровной белой краски кое-как наложили серую, как у военных судов, а отполированные доски палубы были исчерканы следами солдатских сапог. Однако в составе конвоя также были угольщики и суда для ловли сельди – так что мне могло повезти куда меньше. На нашем корабле были мягкие сиденья и ряд иллюминаторов, из которых открывался прекрасный вид на Северное море. Мы уверенно шли на запад.

Нас с Греем пустили в салон в носовой части, под капитанским мостиком. В салоне было относительно уютно – даже несмотря на то что там яблоку было негде упасть: на полу сидели и лежали солдаты. Когда все разместились на борту, появился стюард и стал разносить на подносе воду и фруктовый сок. Он поприветствовал моего спутника:

– Доброе утро, мистер Грей.

– Боюсь, Перкинс, меня стоит называть лейтенантом – до поры до времени.

Когда стюард отошел, я спросила:

– Так что, лейтенант до поры до времени, стюард вас знает?

– Да, через типа, что владеет лодкой: он хозяин одной из тех больших вилл в Марлоу – вы понимаете, о чем я, – и приятель моего отца. Мы с ним ездили в Хенли играть в теннис.

– Не сомневаюсь.

Грей подмигнул мне и поднял бокал с безалкогольным фруктовым пуншем.

– В Англии нас ждет достаточно тягот. Я решил дернуть за одну из немногих ниточек, которые есть в моем распоряжении, чтобы сделать наше путешествие чуть более приятным.

Я чокнулась с ним.

– Я рада, что вы это сделали, – и, думаю, буду этому радоваться еще часов десять – двенадцать.

Именно столько, по расчетам, должен был продлиться наш путь через Северное море от фризского побережья. Мы должны были пройти к югу от Доггер-банки до Уоша, а там снова рассесться по маленьким лодкам и причалить к берегу. Если бы все прошло хорошо, я оказалась бы в Англии еще до захода солнца, не замочив ноги.

Но ближе к обеду поползли слухи, что кто-то заметил марсиан.

Вскоре после этого раздался грохот.

Лицо Грея и всех остальных исказил ужас, и его причина была ясна. Мы все еще были на полпути между Германией и Британскими островами. А звуки пальбы доносились не с запада, не с английского побережья, где можно было бы ожидать марсиан, а с севера, из открытого моря. Для меня стало неприятным открытием, что ни один из моих спутников, даже самых опытных и закаленных в боях, не имел понятия, что происходит.