Волчья лощина

Бетти по-птичьи наклонила голову и спросила:

— Ты в лесу, что ли, живёшь?

— Не.

— Значит, ты ягода?

— Не.

Энди сел прямее, расправил плечи:

— А ты что, в долине живёшь?

— Представь себе, да, — ответила Бетти.

Энди призадумался:

— Значит, ты…

Тут даже до него дошло: сострить не получится. Бетти заранее приготовилась смеяться:

— Нет, я не Гарри. Я — Бетти. И я хочу на своё место, которое занял ты.

Энди сильно смутился. Я догадалась: прежде ни одна девчонка так с ним не разговаривала. Да что там девчонка! Даже родная мать такого себе не позволяла. Спроси меня кто-нибудь тогда о последствиях, я бы ответила: если на перемене Бетти придётся выбирать из волос жёваные бумажки, пусть считает, ей повезло. Да, я так думала, но я ошибалась.

Без единого слова Энди встал и дождался, пока усядется Бетти. Затем он навис над хрупким, слабеньким Бенджамином, который занимал ближайшую к Бетти парту. Бенджамин соображал быстро: сложил вещи в сумку и пересел к кому-то из младших. Осмелился вздохнуть.

Энди плюхнулся на его стул, распростёр по парте длинные ручищи, вытянул далеко вперёд голенастые ножищи. Штаны так и затрещали. Миссис Тейлор обернулась, увидела Энди на Бенджаминовом месте, чуть пожала плечами и как-то съёжилась.

— Доброе утро, мистер Вудберри, — сказала она. — Надеюсь, вы принесли учебники и тетради?

— На что они мне? — Энди похлопал себя по макушке. — У меня всё вот туточки.

Бетти повернулась к Энди, скроила улыбку и выдала:

— Я с ним поделюсь, миссис Тейлор. Я не жадина.

— Очень мило с твоей стороны, Бетти, — похвалила миссис Тейлор.

— Ага, — согласился Энди.

Бетти так на него смотрела, что во мне затеплилась надежда: вдруг теперь Бетти пореже будет ко мне лезть?

Остаток утра прошёл спокойно. Энди уснул, мы слушали миссис Тейлор под мерное сопение. Бетти вздумала разбудить Энди. Тронула его ладонь. Энди проснулся, встряхнулся, громко зевнул и скрестил руки на груди, как самый главный босс. Он был смазливый, Энди, и довольно опрятный — почище многих. Но до Бетти на него ни одна девочка внимания не обращала. Оставалось только удивляться, до чего быстро вспыхнула эта взаимная симпатия. Впрочем, подобное я видела у собак. Бывало, прибьётся новый пёс — наши его треплют, а почему — и сами, наверно, не знают. А бывало и как раз наоборот.





Глава шестая




Следующие несколько дней Бетти меня вообще не замечала. На занятия и домой я добиралась без приключений, на переменках играла с подружками. У доски спокойно поворачивалась к классу спиной — Бетти с Энди только перешёптывались да хихикали, но жёваной бумагой не кидались. На большой перемене они исчезали, на следующий урок опаздывали, из школы шли вместе, в школу — тоже.

Они совсем не таились. Я считала их отношения преждевременным — Бетти ведь исполнилось всего четырнадцать; с другой стороны, моя мама вышла замуж в шестнадцать. И не мне было осуждать роман, который меня же избавил от приставаний.

На уроках Энди появлялся от случая к случаю. Как ни нравилась ему Бетти, а в погожие осенние деньки он не задумывался, что предпочесть — сидение с Бетти в душном классе или прогулку.

Утро выдалось такое, что я даже о Бетти позабыла. Наслаждалась каждой секундой на воздухе. Земля как-то особенно пружинила под ногами, листва благоухала свежо и терпко, птицы щебетали оживлённее, чем обычно, а солнце глядело сквозь дымку, нежную, как шёлк. Тепло будет, решила я и на выходе из сада сняла пальто и шляпу, повесила на персиковую ветку, где ещё держались с десяток упрямых золочёных листьев.

Братья убежали далеко вперёд, но я о них не беспокоилась. Мне казалось, небольшое усилие, удачный толчок — и я полечу над холмами, над пламенем осеннего леса на запад, всё время на запад. Спускаясь в Волчью лощину, я насвистывала какой-то мотивчик, может, даже и в голос пела, не помню. Эту благодать перечеркнул, перевесил один-единственный факт — наличие в лесу и вообще в моей жизни Бетти Гленгарри. Может, она поджидала Энди, а тот не появился, и Бетти не знала, на кого излить досаду. Может, просто давно не самоутверждалась за счёт слабых. Как бы то ни было, Бетти застала меня врасплох.

На сей раз она и метод воздействия выбрала другой — посерьёзнее палки. Вот что я увидела: Бетти — на поваленном стволе, в руках у неё что-то маленькое, но живое, а рядом стоят на коленях мои братья.

— Генри, — сказала я.

— Тише! — не оборачиваясь, отозвался Генри. — У неё перепёлка.

Бетти и впрямь держала под мышкой перепёлочку — мягонькую, рябенькую курочку, явно молоденькую, из тех, что появились на свет нынешней весной. Глазки у перепёлочки были как две капельки, тельце гладенькое.

Пальцы Бетти захватили птичью шейку в тугое кольцо — перепёлочка не могла даже дёрнуть головкой, только моргала и словно булькала горлышком, когда Генри и Джеймс осторожно касались её темечка.


— До чего красивая, — выдохнул Джеймс. — Вот бы она была моя!

— Погоди, вырастешь, заведёшь ферму — будет у тебя целая стая перепёлок, — обнадёжила Бетти.

— Нет, перепёлка — не курица. Она — птица дикая, — тихонько и с придыханием возразил Генри, не отводя глаз от пухленькой лесной рябушки.

Я остановилась за спинами братьев. Спросила сама себя: неужто Бетти теперь другая? Сама себе ответила: ага, как же! Вслух я произнесла:

— Пойдёмте, мальчики. В школу опоздаем.

Они даже не шелохнулись. Я себя невидимкой почувствовала.

— Возьму перепёлку в класс, — заявила Бетти. — Ты, Аннабель, давай, топай себе. Мы догоним.

Говорила она с моими интонациями. Как старшая сестра. Только меня Генри и Джеймс редко когда слушались, а ей подчинились сразу. Медленно, чтобы не встревожить перепёлочку, мальчики поднялись с колен, но тут же пустились бежать, шёпотом пререкаясь, пихаясь локтями — кто первый.

Я пошла было за братьями, но вздрогнула и остановилась. Ну да, мама тоже сворачивала цыплятам шеи, только делала это быстро, так, что цыплёнок не успевал ни затрепетать, ни даже пикнуть. Тут было иначе. Я оглянулась на отчаянный шорох. Бетти держала перепёлочку за шею. Пухленькое тельце содрогалось, тщась освободиться, когтистые лапки поджимались и опять вытягивались, крылья хлопали неуклюже, сбивая осенний воздух, словно сливки.

— Бетти! — закричала я. — Отпусти её! Она же погибнет!

Я бросилась спасать перепёлку, но Бетти при моём рывке только плотнее стиснула пальцы и вскинула руку. Да ещё стала ногами на поваленный ствол, чтобы я не дотянулась. Не мигая, не меняясь в лице, она смотрела мне прямо в глаза. Я стала подпрыгивать. И в тот самый миг, когда мне удалось коснуться перепёлки, Бетти применила силу по-настоящему. Тонкие птичьи косточки хрустнули в её кулаке.

Перепёлка, уже мёртвая, упала мне в ладони. Я её выронила, попятилась от обмякшего тельца, споткнулась о корень и опрокинулась на спину.

Не знаю, откуда взялся Тоби. Помню, как лежала на земле, раздавленная бессмысленным убийством, — и вдруг Тоби буквально вырос между мной и Бетти. И зарычал на неё, как цепной пёс. Что он делал, я не видела. Бетти он от меня закрыл. Передо мной была широкая спина в клеёнчатом плаще. Слов я тоже не разбирала — одно рычание. Ужасное и грозное.

Наконец Тоби обернулся ко мне. Молча помог встать. Поднял мертвую перепёлочку. В его обезображенной руке птица казалась крошечной и удивительно красивой. Тоби перевёл дыхание, встряхнулся и зашагал вверх по тропе, прочь из Волчьей лощины.

С момента, когда убежали мои братья, и до ухода Тоби прошло не больше минуты. Бетти так и лежала в зарослях, тараща глаза, ухмыляясь. Нет слов описать моё потрясение.

— Зачем ты убила перепёлку? Ты что, совсем того? Совсем?!

— Он у меня птицу отобрал, — пробурчала Бетти. — Сказал, ещё к тебе полезу — покажет, где раки зимуют.

Вы, наверно, думаете — нельзя в таких обстоятельствах радоваться? А я вот радовалась. Самую чуточку, но радовалась. Похоже, решила я, и на Бетти управа нашлась.

— Полоумный, — бурчала Бетти, пытаясь подняться на ноги. У неё никак не получалось, потому что она заодно ещё и платье отряхивала, и выбирала сор из волос. — Псих. Вонючка.

Определённо, Бетти не понимала, что барахтается в зарослях ядовитого плюща. А я её просвещать не собиралась. Если ждёт меня адское пламя — что ж, так тому и быть.

— Какая ты гадкая! — крикнула я. — Нет в тебе ничего хорошего, одна только злоба.

Бетти расхохоталась:

— Да меня бабуля учила шеи им сворачивать! Мы вчера на ужин цыплёнка ели с толчёной картошкой и соусом! Все так делают, ничего тут нету плохого. А если есть — значит, и бабуля моя плохая, да и твоя мамаша тоже.

Я покачала головой:

— Цыплят нарочно разводят, для еды. Перепёлки — другое дело. Ты сама знаешь, и нечего прикидываться.

Я так сказала — и засомневалась: точно ли Бетти понимает разницу? Так я её и оставила — в плюще. Всю дорогу к школе молилась: хоть бы завтра Бетти покрыли волдыри, хоть бы она проснулась вся в коросте. Хоть бы лицо ей испещрили фурункулы и струпья. И пусть останутся шрамы — чем глубже, тем лучше. Пусть руки, задушившие бедную перепёлочку, навсегда будут обезображены этим деянием. Не стыдно желать такого убийце, ничуть не стыдно.

Уже к большой перемене Бетти начала почёсывать шею. К концу занятий на щеке у неё выступила сыпь. А я, вернувшись домой, не застала маму. Оказалось, она возле ручья рвёт бальзамин.

— Мама, зачем он тебе? — крикнула я с крыльца.

Она не ответила, только махнула: дескать, давай, помогай. Я побежала через огород к роднику, питавшему наш ручей.

Случись хоть один заморозок, от бальзаминовых зарослей осталась бы только негодная слизь. Но осень выдалась тёплая, и коленчатые стебли щеголяли почти летней свежестью. Ярко-жёлтые цветы давно превратились в прозрачные семенные коробочки, те полопались, семена рассыпались — зато листьев хватало.

В маминой корзинке уже была целая охапка стеблей, а мама всё рвала бальзамин.

— Держи-ка, Аннабель. Мы его весь соберём. Много понадобится. Бетти Гленгарри умудрилась забраться в ядовитый плющ и теперь вся в волдырях.

Мама покачала головой:

— Большая девочка, а простых вещей не знает. Хотя что с неё взять — она же из города. Будет ей урок на всю жизнь.

Мне на ладонь с листа сполз муравейчик. Я его сдула на землю.

— Мама, а ты-то при чём? У Гленгарри на ферме тоже есть ручей, и там тоже полно бальзамина.

Мама прервала работу, чтобы смерить меня укоризненным взглядом: