Воображаемый друг

Тут шериф осекся.

– Я солдат, шериф. И могу вынести все, кроме вранья. Говорите как есть.

– Его похоронили заживо, сэр.

Стариковские глаза были скрыты бинтами, но у шерифа все время стояло перед глазами это лицо. Сначала на лбу проявилась растерянность, которая полыхнула яростью, дошедшей до белого каления. Шериф много лет приносил семьям дурные вести. Подбирать слова всегда трудно. Он возвращался в это старое серое здание после беседы с матерью-одиночкой из Хилл-дистрикта. И после встречи с интеллигентной, обеспеченной супружеской парой из Сквиррел-Хилла. Реакция всегда была одинакова. Смесь недоверия, скорби, вины и отчаяния.

Исключением стал случай девочки с накрашенными ноготками. Ее мать не дожила до смерти дочки.

Чтобы забрать младенческий локон Дэвида, задним числом оформить запрос и организовать транспортировку останков в похоронное бюро, шериф встретился с Карлом в кафетерии, расположенном в вестибюле серого здания. Они заняли свой излюбленный уединенный столик. Тот самый, над которым висела фотография хозяина заведения, пожимающего руку легенде «Стилерсов» Терри Брэдшоу. Когда они в первый раз договорились здесь пообедать, Карл не умолкая рассказывал про бойкую птичку-католичку, с которой познакомился в ночном клубе «Метрополь». И они оба всю дорогу потешались над девчонками, что свойственно молодым парням (и совсем не свойственно мужчинам зрелых лет). Автограф и цвета на кафешном портрете давно поблекли, а бойкая птичка-католичка сделалась грузной матерью семейства, которая родила Карлу троих детей, превратив его жизнь в счастливый католический ад. Шериф с улыбкой выслушал жалобы Карла на вечную обязанность праздновать Рождество у тещи в захолустном Хомстеде.

– Правда, эта женщина, нужно отдать ей должное, готовит сносный грибной суп. Может, надумаешь к нам присоединиться? – спросил Карл.

– Нет, спасибо. Дел по горло.

– Да ладно. Ты в День благодарения вкалывал без роздыха. Что ж, теперь еще и Рождество встречать в одиночку?

Шериф солгал, что приглашен к одному из своих заместителей. Поблагодарил старинного друга и вернулся к машине, уже занесенной пышным снежным покровом.

Откуда что берется?

Он включил зажигание и стеклообогреватель, подождал, пока разморозится лобовое стекло, а сам тем временем привел в порядок мысли. Проверил пакетик с вещдоком – прядкой волос – и официальное заключение и положил все это на пассажирское сиденье рядом с собой.

А потом тронулся с места.

Шериф понимал, куда едет. Бывая в центре Питтсбурга, он всякий раз проделывал тот же путь. В любую погоду, при любой дорожной обстановке. Мимо больницы, куда в свое время доставил девочку с накрашенными ноготками. Проезжал этим маршрутом потому, что поклялся перед Богом поступать так всегда. Его дисциплинированный ум говорил, что разницы никакой: припарковаться перед больницей Милосердия или глазеть на кривую елку впереди по курсу. Но в редкий для себя момент скорби он заключил договор с Создателем о том, что, поступая именно таким образом, обеспечит девочке с накрашенными ноготками место на небесах. А стало быть, он обязался поступать так вечно. И если не смог спасти ее жизнь, так должен по крайней мере спасти ее душу. Уж это он был обязан для нее сделать.

Перед больницей Милосердия он припарковался. Битый час глазел на эту куцую елку. Из выхлопной трубы на мороз вырывались белые облачка. Стеклообогреватель и стеклоочиститель общими усилиями превращали жирные снежинки в струйки воды. Протянув руку, он схватил с пассажирского сиденья официальное заключение по Дэвиду Олсону.

Кто оставил на крыльце коляску?

Вопрос этот жужжал в голове у шерифа, как муха в стеклянной банке. Кто-то спланировал эту инсценировку. Кто-то изрядно потрудился, чтобы стереть с коляски все до единого отпечатки пальцев. Это не было похоже на детские забавы. Это было продуманной акцией одного или нескольких лиц, похитивших Дэвида, чтобы сотворить над ним жуткие зверства.

Эмброуз сказал, что подозреваемых у него нет. Ни среди соседей. Ни среди учителей. Ни среди родственников друзей, поскольку друзьями Дэвид так и не обзавелся. Он был ребенком со странностями, держался особняком и проводил свободное время в библиотеке за чтением. В ту пору вежливые соседи говорили о нем «необщительный», «наособицу» или, если так подсказывали им южные корни, «тронутый». Нынче диагноз Дэвида, в зависимости от врачебного мнения, мог бы варьировать в широких пределах: от «расстройства аутистического спектра» до «шизофрении». Но никакой диагноз не обеспечивал то единственное, что требовалось шерифу для раскрытия дела.

Мотив.

Дэвида Олсона нашли не в канаве. Не на дне протоки. Скрюченное тело Дэвида Олсона лежало под какой-то корягой. Он был похоронен заживо. А если это убийство, то кто, черт возьми, закопал мальчика?

Не деревья же.





Глава 39




Кристофер смотрел на деревья.

Лежа в постели, он видел луну, которая подмигивала ему сквозь голые ветви. Он боялся заснуть. А еще сильнее боялся увидеть страшный сон. Кому охота, чтобы в его ночные кошмары вторгались людишки с воображаемой стороны и проверяли, знает ли он об их существовании.

От кошмаров он спасался чтением.

В ту ночь он трижды подходил к книжному шкафу, оклеенному утиными обоями. Слова проникали глубоко, успокаивали рассудок, снимали зуд. И страх.

И этот озноб.

Озноб подступал исподволь. Сперва заявлял о себе капельками пота на затылке. Потом начинал обжигать, и тогда приходилось стягивать пижамные штаны и ложиться с книжкой поверх одеяла, раскинув тощие голые ноги.

К утру он почти дочитал «Властелина колец».

В школе озноб сделался невыносимым. Кристофер поглядывал на одноклассников, которые выцыганивали себе дополнительные каникулы после трех снежных дней. Он вспомнил, как мама внушала Джерри, что «цыганить» – обидное слово. Оно происходит от слова «цыгане». Так нехорошо говорить – зачем оскорблять цыган?



Джерри сейчас…

Джерри сейчас… разыскивает мою мать.




В школьных коридорах для Кристофера наступило безмолвие. Зуд заложил уши. Дидактические карточки менялись быстрее и быстрее, как передачи на десятискоростном байке.



Дворник сейчас…

Дворник сейчас… спорит с женой.

Испанского я не знаю, но понимаю все, что он говорит.

«Развод – это грех. Я не откажусь от прав на своего сына».



– Привет, Кристофер, – донеслось до него.

Он обернулся: ему приветливо улыбалась миз Ласко.



Миз Ласко недавно…

Миз Ласко недавно… записалась на очередь в клинику.



– Как себя чувствуешь, Кристофер? Ты сегодня бледненький, – заметила миз Ласко.

– Я себя чувствую хорошо, мэм. Спасибо.



Миз Ласко только что…

Миз Ласко только что… избавилась от ребенка.



– Тогда пошли в актовый зал – сегодня все школы штата пишут единую экзаменационную работу.



Миз Ласко…

Миз Ласко… прямиком пошла из клиники в бар.



Кристофер поплелся за ней. В актовом зале учеников рассадили по алфавиту, и учителя приготовились раздавать брошюры с заданиями единого экзамена. Эта письменная работа, объяснила миссис Хендерсон, должна была состояться на прошлой неделе, но из-за снежных заносов сроки сдвинулись. Теперь, в последнюю неделю перед каникулами, работать придется по уплотненному графику. Еще она сказала, что никто не собирается на них давить. Притом что от результатов данного экзамена зависит государственное финансирование, она сама и все учителя и без того гордятся успехами, которых достигли учащиеся в текущем учебном году.



Миссис Хендерсон…

Миссис Хендерсон… лукавит.



Школе позарез…

Школе позарез… нужны деньги.



Когда все получили задания, Кристофер достал мягкий карандаш и взялся за дело. Зуд прошел; теперь все заслонили ответы. Красивые, спокойные ответы. В каждом ряду он выбирал и заштриховывал нужный кружочек, и бланк с ответами становился похож на звездное небо. Каждая падающая звезда – либо душа, либо солнце, то бишь сын. Сейчас Кристофер не слышал чужих мыслей. Все ребята слишком углубились в работу. Никакие карточки не выскакивали. Никакой зуд не донимал. Были только варианты ответов, которые обволакивали, как теплая ванна. Разум ощущался как прохладная сторона подушки. Управившись с работой, Кристофер обвел взглядом актовый зал. Все ребята застряли на пятой странице. Кристофер – единственный – уже дошел до конца.

Тормоз Эд закончил вторым и положил карандаш.

Следующим положил карандаш Майк.

За ним положил карандаш Мэтт.

Все четверо переглянулись и гордо заулыбались. Самые отстающие ученики каким-то чудом оказались умнее всех.