Воображаемый друг

– Как думаешь, мама поест? – досадливо переспросила жена.

– Она наверняка проголодалась, – ответил муж. – Хочешь, я отнесу ей тарелку?

– Нет, это сделаю я, как и все в этом доме, – обиженно сказала жена.

Мое дело предложить. Какого рожна тебе еще от меня надо? – подумал муж в наступившей тишине.

Боже, ну почему он не предложит сделать это вместе? – подумала жена в наступившей тишине.

Жена ушла на кухню. Кристофер неслышно поднялся по лестнице на чердак. Старушка сидела в развернутом к окну плетеном кресле. Раскачиваясь туда-сюда, туда-сюда. Словно камертон на рояле. Она смотрела в окно на облака. И недовольно фыркала, пытаясь не рассыпать стопку каких-то карточек.

Это были рождественские открытки.

Кристофер вздрогнул, но не отступил. Новое послание от славного человека. Точно. Кристофер покосился на старуху. Верхняя открытка у нее в руках оказалась пожелтевшей от времени. Краски и чернила выцвели.

СЛИШКОМ ЧАСТО МЫ НЕДООЦЕНИВАЕМ СИЛУ ПРИКОСНОВЕНИЯ…



Кристофер тронул ее за плечо. А через мгновение он закрыл глаза и увидел инсульт, забравший у нее половину рассудка и большую часть слов. Увидел, что эта старуха некогда была молодой. Красивой. Кристофер взглянул на ее руки и увидел пальцы, скрюченные артритом. Узловатые, словно ветви дерева на поляне. Он взял ее за руки. Вроде бы к ней потекло тепло от его тела.

Кристофер разжал ладони. Старуха пошевелила пальцами, как бабочка шевелит крыльями, выбираясь из кокона. Она вдруг вспомнила, что когда-то играла на пианино и однажды один из гостей ее матери, красивый юноша, похвалил выбранную ею песню. «Голубая луна». Уже во время медового месяца, в том огромном отеле у Ниагарских водопадов, они отыскали пианино, и она снова сыграла ему эту песню. Старушка улыбнулась. Ее рука достаточно расслабилась, чтобы перевернуть рождественскую открытку текстом кверху.

ДРУЖЕСКОЕ ОБЪЯТИЕ, УЛЫБКА, ДОБРОЕ СЛОВО ИМЕЮТ СВОЙСТВО ПОЛНОСТЬЮ ИЗМЕНЯТЬ ЖИЗНЬ.



После этой фразы шла приписка, сделанная от руки.

Сейчас же навести мать.

Ей без тебя плохо.



Неожиданно на чердак пришла дочь старушки с сэндвичами и супом на подносе.

– Помнишь, как отец подарил тебе эту открытку? – улыбаясь, спросила старушка.

– Да, мама. Мы вчера это обсуждали. Забыла? – откликнулась дочь.

– Я сыграла для него на пианино. Твой отец был таким видным парнем. Мы вместе купались в реке Огайо, – вспомнила старушка.

Дочь аккуратно взяла рождественскую открытку у матери из рук.

– Слушай, мам, – радостно заметила она, – у тебя руки выглядят гораздо лучше. Да и речь намного яснее! Как себя чувствуешь?

– В комнате кто-то есть, – произнесла старушка.

– Ладно, мама. Давай успокоимся.

– Сейчас же навести мать! Ей без тебя плохо! – закричала старушка.

– Мам, пожалуйста, успокойся, – повторила ее дочь.

– Сейчас же навести мать! Ей без тебя плохо! Сейчас же! Сейчас же! – продолжала вопить та.

– Гэри! Помоги! – крикнула жена мужу, находящемуся внизу.

Если первая открытка приказала Кристоферу идти, куда ведет его нос, то вторую понять было еще проще. Она звала его к матери в «Тенистые сосны». Как раз когда в комнату вбежал муж, Кристофер попятился и скоро оказался на улице.

Он снова осмотрел улицу и почти вскрикнул, когда увидел их. Все пространство неожиданно заполонили люди. Стояли они неподвижно, как почтовые ящики. Толпились во дворах. Женщина в синем платье. Мужчина в желтой шляпе. Неправильная желтизна. Нездоровая желтизна.

У всех зашиты веки.

У одних застегнуты на молнию.

У других прихвачены нитью.

Как у детей в его кошмаре.

Человеки-почтари держались за веревку. Каждый. Веревка тянулась от одного к другому. Дальше и дальше. Вниз по улице. Насколько Кристоферу хватало обзора. Откуда они взялись? Что им тут надо?

Никогда не приходи сюда без меня. Никогда не приходи сюда по ночам.


Кристофер посмотрел на небо. Солнце садилось. Висело низко, как белый пластиковый пакет на ветке. До заката в лучшем случае минут сорок пять. Нужно идти к матери, но до «Тенистых сосен» бежать слишком далеко. Водить машину он не умеет. Нужен какой-то транспорт. Он еще раз осмотрелся, и взгляд его упал на…

Велосипед.

Трехскоростной. У таких раньше делали корзины на руле. Но этот был совсем старый. Ржавый. Стоял на подпорке у подъездной дорожки, один-одинешенек.

Возле углового дома.

Кристофер бросился по улице к велосипеду. Пробежал мимо пары почтарей, стоявших посреди проезжей части. Они спали, словно манекены, застыв в поцелуе, а с их уст стекала кровь. Они шептали:

– Пожалуйста, положи этому конец. Мы не будем ему помогать.

Кристофер уже схватил велосипед, но замер при виде маленькой таблички на руле.

д. олсон

Угловой дом – это…

Угловой дом – это…

Дом Дэвида Олсона.



Кристофер тяжело сглотнул. Не иначе как это ловушка. Но возможно, и какое-то сообщение. Вдруг там сидит шептунья, готовясь на него напасть. Но все инстинкты кричали ему, что срочно нужно ехать к матери в «Тенистые сосны» и успеть до заката.

Он начал крутить педали. Мчась по улице в горку, переключился на первую скорость. Когда дорога пошла вниз, переключился на вторую, а потом и на третью. Набирал скорость. Приближался к шоссе. С каждым поворотом педалей ноги наращивали силу, а на улицу высыпало все больше и больше почтарей. Девочки-близняшки, пожилой мужчина-азиат, женщина арабской внешности, истощенная голодом.

У всех были защиты глаза и рты.

Они бродили во сне.

До поры до времени.

Воображаемый мир просыпается ночью. Тогда-то и начинается страшное.

Кристофер все крутил педали. Быстрее и быстрее. Сначала он не замечал, с какой скоростью едет. Думал только о том, что солнце садится и нужно добраться к матери в «Тенистые сосны», потому что он ей нужен. Но увидев, что улица проносится мимо одним смазанным пятном, он перестал понимать, что к чему. Холм не такой уж и крутой. Велосипед не такой уж и легкий. Но так быстро ездить ему не приходилось никогда в жизни. Он повернул на девятнадцатое шоссе. На реальной стороне там мчались автомобили.

А он, не отставая, ехал вровень с ними.

Тротуар мелькал с ошеломительной скоростью. От ледяного воздуха слезились глаза. В ногах прибывало силы. Впереди Кристофер увидел допотопный «Мустанг», в который набились подростки. Без труда его догнал. Поравнялся. И оставил подростков позади, вращая педали с такой силой, будто в жилах его текла и их кровь. Кристофер свернул с шоссе на дорогу, ведущую к «Тенистым соснам». Солнце катилось к горизонту, а на улице появлялись все новые человеки-почтари.

Как заградотряд.

У меня мало времени.

Кристофер спрятал велосипед неподалеку и побежал к «Тенистым соснам». Заглянул в окно, чтобы убедиться, что его не поджидает ловушка. И прокрался в пансионат, открыв дверь со…

Скр-р-р-рипом.

На цыпочках прошел по длинному коридору. В гостиную. В углу на пианино играла медсестра. Песню «Голубая луна». Несколько обитателей пансионата сражались в шашки и шахматы.

– Нашла, мистер Олсон, – произнес женский голос.

Кристофер знал этот голос. Он принадлежал его матери. Кристофер обернулся. Его мать поднималась из подвала, держа в руках небольшую коробку.

– Были ровно там, где вы сказали, – произнесла она.

Кристофер смотрел, как в гостиной его мать подходит к Эмброузу Олсону, сидящему в старом кресле-качалке. И вручает ему старую обувную коробку. Старик снял крышку и достал сверток, перевязанный старым белым шнурком.

Рождественские открытки.

Через комнату пронесся зябкий ветерок. Кристофер услышал, как некоторые старушки жалуются медсестрам на холод и закутываются в шали. Тем временем Эмброуз Олсон вытащил из конверта первую открытку. На лицевой стороне был изображен Санта-Клаус, покрикивающий на красноносого северного оленя Рудольфа:

В СМЫСЛЕ – ТЫ ЗАБЫЛ ОЧКИ?!



Комната замерла. Кристофер наблюдал, как Эмброуз разворачивает старую, пожелтевшую открытку. Ту же самую, что лежала в белом пластиковом пакете.

КОГДА НЕ ВИДИШЬ СВЕТА… ИДИ, КУДА ВЕДЕТ ТЕБЯ НОС!