Вот идет цивилизация

– Неужели ты сомневаешься во мне, дорогая? – Слова маленькими толчками вырывались у него изо рта вместе с дыханием. – Никогда, никогда не сомневайся во мне. Ты для меня единственная, так было и будет всегда, до тех пор, пока существуют небо над головой и земля под ногами. Ты и я, мы всегда будем вместе.

Он должен прекратить это. Еще немного, и она полностью возьмет его под контроль. Он уже говорит то, что она хочет услышать, а скоро будет и думать так же. Однако мысленные призывы не помогали. Как только она замолкала в ожидании и наступала его очередь, Картер не мог сдержать рвущихся изо рта слов…

Дороти перевела взгляд на совершенно одинаковые холмы в отдалении. Глаза у нее затуманились от слез, и, вопреки собственному желанию, Картер почувствовал, что в горле у него перехватило. «Нелепо! И тем не менее, как грустно…»

– Я почти боялась твоей любви, – сказала она. – Я чувствовала себя такой одинокой и убедила себя…

«Сейчас. Пока она говорит. Пока вся сила ее разума не обращена на него – потом она будет непреодолима. Сделай то, что должен. Вот он – способ взорвать мир ее мечты. Сделай это».

Он потянулся к ней.

– …что ты забыл меня и нашел другую. Откуда мне знать…

Он внезапно схватил ее.

Он сделал то, что был должен.

Земля дрогнула под ногами, и от края до края небес прокатился оглушительный рев. Однако Картер не оглох, иначе как бы он мог расслышать все, каждый звук, каждую ноту этого немыслимого раската, от которого завибрировали сами кости черепа? Как бы мог почувствовать сопровождающий эти звуки страх?

Кричала не только Дороти. Кричали леденцовые деревья. Кричали кусты с пирожками. Кричали оба холма. Шоколадная река вздыбилась между кричащими берегами и кричала тоже. Кричали камни и даже воздух.

А потом земля раздалась, и Картер Браун провалился в тартарары. Его падение длилось целые столетия, его падение длилось бесконечные эпохи, его падение длилось вечность. Потом оно прекратилось, крики смолкли, он отнял руки от ушей и оглянулся по сторонам.

Он находился внутри тускло-серого, совершенно круглого, лишенного каких бы то ни было выступов склепа. Ровная, изогнутая поверхность со всех сторон – ни дверей и окон, ни швов, ни трещин. Место, абсолютно непроницаемое для света и звука.

Так и должно быть, начало доходить до него, пока он, как безумный, описывал круг за кругом. Самое дно этого мира мечты, откуда ни свет, ни звук никогда не дойдут до сознания Дороти.

Потайная камера в ее уме, созданная специально для того, чтобы спрятать там смертельно опасное воспоминание о нем, – навсегда или, по крайней мере, на тот срок, пока будет продолжаться жизнь самой Дороти.





ПОСЛЕСЛОВИЕ


Как бы получше объяснить вам появление этой истории? Подобно тому, как у Пикассо был свой голубой период, у меня был школьно-Бронксо-учительский период. На протяжении двух лет я, казалось, общался только с учительницами младших классов, жившими на задворках Бронкса. Ох уж эти поздние вечерние поездки из моего Гринвич-Виллиджа! Долгие, ночные, наполненные бесконечным дребезжанием поездки в метро в их скалообразные дома и обратно! Я мечтал о встрече с девушкой, которая бы жила в пригороде, – в отличие от моего героя, тщетно. И, конечно же, однажды, во время ужина, к моему стулу подошла маленькая девочка-толстушка и задала мне вопрос об огромной гусенице и миллионе львят. Ее родители были так горды!

Я написал об этом рассказ в жанре фэнтези, предложив его изданию «За пределами» – подразделению «Галактики», издаваемой Горацием Голдом. Но Гораций сказал, что «Галактика» печатает только научную фантастику, а «За пределами» уже и так имел достаточно материала. Я расстроился, помыкался с ним немного и в конце концов решил отложить рассказ в сторону и поработать над чем-то другим. В один из летних вечеров 1958 года я показал часть рассказа Фреду Брауну, в один из его редких приездов в Нью-Йорк. Он немедленно предложил мне использовать идею из своего восхитительного романа «Что за безумная вселенная!». Я так и сделал. Гораций купил историю.

Ну, чем не объяснение? А теперь послушайте другое, в такой же степени правдивое.

Я читал роман Флоренс Леннон «Виктория проходит сквозь зеркало» и был глубоко впечатлен этим фрейдистским исследованием Льюиса Кэрролла. Я тут же засел и перечитал всю «Алису». Я перечитал ее трижды, не вставая со стула. И решил, что ненавижу Фрейда. А затем написал «Шоколадно-Молочное Чудище».



Написан в 1957 г., опубликован в 1959 г.





С человеческим лицом




Что за дорога! Что за дурной, унылый дождь, из-за которого совершенно ничего не видно! И, клянусь тенью старого Хораса Грили[3], что за идиотское, невозможное поручение!

Джон Шеллингер проклинал запотевшее ветровое стекло, с которого монотонными движениями дворников стирались капли дождя. Он пристально всматривался в мокрую, нечеткую трапецию стекла и пытался угадать, что там впереди могло быть заброшенной сельской дорогой, а что – пожухшей забронзовевшей осенней растительностью. Возможно, он проехал мимо медленно бредущей колонны кровожадных селян, растянувшейся по обе стороны дороги вглубь этих жутких мест, возможно, он случайно свернул на проселочную дорогу и теперь направляется в забытые всеми цивилизованными людьми земли. Однако он надеялся, что все это ему только кажется.

Что за дурное задание!

– Эту ловлю вампиров необходимо показать с нормальной точки зрения, – говорил ему Рэндал. – Прочие новостные агентства сведут все к необразованной деревенщине, средневековым суевериям, которым не место в нашем современном мире атомной энергии. Будут разглагольствовать о том, какими тупицами на самом деле являются эти тупицы. А ты не поддавайся искушению освещать событие с того же ракурса. Найди свой собственный сентиментальный подход к этой истории о кровососах и накропай мне около трех тысяч слов. И не трать деньги зря. Не слишком-то много можно списать на служебные расходы в этих сельскохозяйственных трущобах.

«И вот, значить, я седлаю свой кабриолет, – мрачно думал Шеллингер, – и еду на землю, в которой еще жива община, где ни в коем разе никто не станет болтать с чужаками, особенно нонче, поскольку вампир порешил уже трех робят. И никто не скажет мне имен этих трех детей, а также живы ли они, а Рэндал все более настойчиво будет требовать прислать хоть что-то потребное для печати, а я до сих пор не могу найти хоть одного мало-мальски вменяемого болтуна во всем округе. Я вообще ничего не узнал бы об этой ловле на пересеченной местности, если бы не заметил, что все мужчины города в одно мгновение бесследно исчезли в этот дождливый, скучный вечер».

За считаные секунды дорога сделалась совсем скверной, так что ехать по ней стало невозможно на какой бы то ни было передаче. Эти выбоины враз повредят чертовы стойки.

Шеллингер стер перчаткой влагу со стекла и пожалел, что у него нет второй пары фар. Тьма – хоть глаз выколи.

Вон тот темный контур, к примеру. Возможно, это ватага злобных упырей. Возможно, тварь, которую выгнали из логова, когда прочесывали кусты. А может, просто маленькая девочка.


Он резко ударил по тормозам. У дороги действительно стояла девочка. Маленькая темноволосая девчонка в синих джинсах.

Судорожными движениями он принялся крутить ручку, опуская стекло, затем высунул голову под дождь.

– Девочка, привет! Может, тебя подвезти?

Ребенок казался слегка сутулым на унылом фоне черной как смоль ночи и угасающей, мокрой от дождя растительности. Девочка обвела глазами машину и снова посмотрела в его лицо, размышляя о чем-то своем. Должно быть, она даже не подозревала, что где-то может существовать такая хромированная, модная, недавнего года выпуска машина. И конечно, она даже мечтать не могла в такой прокатиться. А ведь ей выпадает шанс, которым она сможет еще долго хвастать перед другими детьми, ее чумазыми сверстниками, копошащимися на картофельных грядках.

Она кивнула, очевидно, решив, что он не принадлежит к числу тех опасных чужаков, о которых предупреждала ее мать, и что ехать на машине будет гораздо удобнее, чем уныло плестись в грязи под дождем. Она очень медленно обошла машину спереди и села справа от него.

– Спасибо, мистер, – сказала она.

Шеллингер тронулся с места, окинув девочку быстрым взглядом. Ее изношенные синие джинсы промокли до нитки. Ей, должно быть, было очень холодно и неловко, однако она ему об этом ни за что не скажет. Она ни словом не обмолвится о своих проблемах – настоящий маленький стоик, как, впрочем, и все деревенские жители.

Но прежде всего, она была напугана. Она сидела, сжавшись в комок, сложив руки на коленях, как можно дальше отодвинувшись от него, практически прижавшись к двери. Чего же боялся этот ребенок? Вампиров! Кого же еще.

– Далеко ли до твоего дома? – спросил он как можно мягче.

– Примерно полторы мили. Но в ту сторону. – Она ткнула пухленьким большим пальцем себе за спину. Что за пышечка! По сравнению с тощими деревенскими детьми испольщиков ее тело действительно было кровь с молоком. К тому же, повзрослев, она станет просто красавицей, если к тому времени какой-нибудь необразованный увалень не возьмет ее в жены и не сгубит тяжелой работой, закрыв от всего света в убогой лачуге.

Вздохнув с сожалением, в несколько движений он развернул машину и поехал в обратную сторону. Разумеется, охотников ему не нагнать, но нельзя же тащить впечатлительного ребенка с собой, приобщая к мрачной суеверной бессмыслице нелепых ритуалов местной деревенщины. Наверное, ее нужно отвезти домой. К тому же вряд ли он вытянет что-нибудь путное из молчаливых фермеров, бредущих по окрестностям с заостренными копьями и автоматическими винтовками, заряженными серебряными пулями.

– Что выращивают твои родители, табак или хлопок?

– Они пока ничего не посадили. Мы лишь недавно сюда переехали.

Ага. Так вот почему у нее не было акцента, характерного для этой гористой местности. И к тому же в ней действительно чувствовалось достоинство, не свойственное большинству детей, которых он встретил в этих местах.

– А не поздновато ли для вечерней прогулки? Твои родные что, ничуть не переживают из-за этого вампира, который блуждает по окрестностям?

Девочка еще сильнее сжалась в ком, сделавшись едва заметной в своем кресле.

– Я… Я ведь осторожно, – пролепетала она.

«Вот оно! – подумал Шеллингер. – Вот освещение события глазами маленькой девочки. Именно об этой сентиментальности и блеял Рэндал. Испуганная малышка, которую при всем при том так распирает любопытство, что она обуздывает свой страх и отправляется гулять темной ночью, да к тому же еще какой ночью»!

Он пока не понимал, как связать концы с концами в этой истории, однако в пальцах уже возник знакомый журналистский зуд. Вполне годный сюжет: маленькая испуганная девчушка, сидящая на красном сиденье его автомобиля.

– Ты знаешь, что такое вампир?

Она взглянула на него, потупилась и стала рассматривать свои руки, словно искала подходящие слова.

– Это… это типа, когда кто-то ест других людей на обед, – в голосе девочки слышалось сомнение. – Да?

– Да-а. – Вот и славно. Этот ребенок даст ему свежий взгляд на событие, не извращенный никакими книжными суевериями. Так он и напишет: «Ест других людей на обед».

– Вампир – предположительно такой человек, который остается бессмертным, то есть не может умереть, пока пьет кровь живых людей. Единственный способ убить вампира – это…

– Поверните здесь направо, мистер.

Там было ответвление от основной дороги. Раздражающе узкое, – внезапно появлявшиеся из ниоткуда мокрые ветви били в лобовое стекло, лениво проводили листьями по брезентовой крыше машины. Иногда верхушки деревьев чихали скопившимися в них каплями дождя, и все это обрушивалось на автомобиль.

Шеллингер почти что прижался лицом к лобовому стеклу, читая, словно таинственный шифр, что там кроется за бурой грязью между зарослями, тускло освещаемыми светом фар.

– Что за дорога! Твои родные действительно начинают жизнь с нуля… Так вот, единственный способ убить вампира – это выстрелить в него серебряной пулей. Или забить кол в сердце и похоронить в полночь на перекрестке дорог. Именно это и собираются проделать все те мужчины, если они его поймают. – Он повернул голову, услышав, как она вздыхает. – Что, тебе, видимо, совсем не нравится эта идея?

– Я считаю, что это просто ужасно, – многозначительно сказала она.

– А как же, по-твоему, нужно поступить: сам живи и давай жить другим?

Она немного подумала, потом кивнула и улыбнулась.

– Да, сам живи и давай жить другим. Сам живи и давай жить другим. В конце концов… – она с трудом подбирала нужные слова. – В конце концов, некоторые люди не виноваты в том, кто они. То есть… – речь ее текла очень медленно и вдумчиво, – то есть, типа, если человек вампир, то что же ему делать?

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, деточка. – Он снова принялся изучать то, что появлялось за окном. – Единственная проблема в том, что, если ты веришь во всяких там вампиров… Ну, ты в них не веришь, и это хорошо… Так вот, если веришь, то должен также понимать, что они плохие. Те люди из деревни, которые говорят, что их дети были убиты вампиром, или что он там с ними сделал, они ненавидят вампира и хотят его уничтожить. Если на свете и существуют вампиры… Заметь, я сказал «если»… То тогда они делают все эти ужасные вещи в силу своей природы, и от них так или иначе нужно избавиться. Понимаешь?

– Нет. Нельзя вбивать кол в человека.

Шеллингер рассмеялся.

– Тут я с тобой согласен. Мне эта идея никогда не нравилась. Однако если дело дойдет до того, кто должен остаться в живых, я или вампир, то думаю, что я смог бы преодолеть свою брезгливость и выполнить все необходимые действия, когда пробьет полночь.

Он замолчал, подумав, что этот ребенок оказался слишком умным для своего окружения. Похоже, что суеверия еще не овладели ее умом, а он, в свою очередь, прочитал ей целую лекцию «Мнение Шеллингера о черной магии». Это было неправильно. Со всей возможной деликатностью он продолжил:

– Говоря о том, что плохого в этих суевериях… Куча взрослых людей распространяет эти бредни, шатаясь ночью по всей округе, так как считает, что вампир сейчас на свободе и к тому же чрезвычайно опасен. И скорее всего, они поймают какого-нибудь несчастного бродягу и разделают его под орех со всей жестокостью, без какой бы то ни было причины, кроме той, что он оказался в поле этой ночью. И этого объяснения будет для них вполне достаточно.