Вперед, русичи!

Взяв факел, Петр пошагал впереди.

– Ты с кузнечным ремеслом знаком? – порывисто идя и не оборачиваясь, спросил Петр.

– Видел только.

– Чего видел-то?

– Кузницу.

– Сейчас я тебе свою покажу.

Петр и вправду привел его в кузницу, скинул кафтан, раздул в горне огонь. Причем глаза его в это время радостно сияли. Затем надел кожаный фартук, щипцами раскалил в огне какую-то заготовку и показал Павлу на тяжелый молот.

– Бери.

Тот взял его, а Петр начал небольшим молоточком постукивать по заготовке. Павел стоял, не зная, что ему делать.

– Чего стоишь, олух? – закричал Петр. – Бей, говорю! – И он еще раз требовательно постучал по заготовке.

Павел размахнулся и что было силы вдарил, метя по тому месту, куда показывал государь. Но по неопытности и от волнения промазал. Удар пришелся совсем рядом, и молот лишь отбросил заготовку.

– Длань отсушил, черт косорукий! – закричал Петр, тряся клещами. – Пшел вон, бездельник! Запорю! – орал царь, а растерявшийся Павел виновато стоял, опустив голову.

Постепенно гнев государя остыл.

– Не тужи, не боги горшки обжигают. – И добавил: – Да и я хорош, сразу к молоту тебя допустил. Да уж больно руки зачесались, когда сюда пришли. Идем дальше, я и другое тебе покажу.

Вместе с царем Павел обошел столярную, плотницкую мастерские, типографское помещение, осмотрел оборудование каменщиков. Все это Петр показывал, не скрывая своей гордости. Знай, мол, наших. Причем, как понял Павел из рассказа, сопровождавшего этот осмотр, царь не только организовал эти мастерские, но и сам был в них прилежным учеником.

– Так это что, – не выдержал он и задал интересующий его вопрос, – ты сам-то, государь, и каменщиком, и плотником, и кузнецом выучился?

– И типографом, и столяром, и часовщиком, – смеясь, ответил юный царь. – Я тебе утром на главной башне нашей крепости часы с боем покажу. Восемь колоколов затащили, то-то потеха была.

– Слушай, да не царское же это дело, – удивился Павел, – камни класть да молотом стучать. Был бы я царем, нашел бы себе дело позабавнее.

– Не те речи говоришь, Павел, – нахмурив брови, прервал его Петр. – Отстаем мы от Европы. Сам вишь, какие штуковины они наловчились делать – голосом человечьим говорят. А корабли, а мануфактура, а кожевенное дело… Почитай, везде обошли. Учиться нам надо. И работать надо, не жалея дланей своих. Многому еще учиться надо, сам вкалывать буду и других работать заставлю. Не для себя – для славы российской живем. Мы вот здесь, – продолжил он, – крепость отстроили. Днем штурмуем, планы разрабатываем. Софья думает: играет, мол, и бог с ним. Не игра это, не игра. У меня тут не по родовитости отличают, а по мастерству да умению. Я сам в своих полках с барабанщика начинал. Лексашка Меншиков низкого происхождения, несмотря что увалень, расторопен, услужлив, изворотлив, хитер. Люб он мне. Пусть низкого происхождения, а придется – и генералом его сделаю.

– Он генералиссимусом будет, – вспомнил историю Павел.

– Чего?

– Генералиссимусом.

– Эк, куда хватил, – рассмеялся Петр, – ты ему лучше это скажи, даже по душе придется. Много нам знать надо, Павел, – продолжал рассуждать Петр, – я вот четыре правила арифметики совсем недавно только узнал. Учителей нам надо добрых, иноземных. И стыдиться этого не след, пусть учат, к нашей мощи да звания, никто тогда за Россией не угонится.

Немного прошли молча. Петр шел широко, стремительно, погруженный в свои думы. А Павел с большим интересом слушал слова самого Петра Первого и просто поражался тому, что говорит их царь – почти его ровесник. Сам он в свои годы ни о какой славе России даже и не задумывался.

«Просто он, наверное, с детства знал, – подумал Павел, – что ему предстоит царствовать и за всю страну отвечать, так и воспитывался. Нет, непросто, однако, быть царем. Это тебе не на троне сидеть да во все стороны приказы слать».

– Погоди, – прервал его мысли Петр, – тут мне недавно Яков Долгорукий из Франции инструмент интересный привез, астролябия называется. По нему, говорят, можно, стоя на месте, расстояние до самого далекого предмета определить. Только вот никто показать не может, как это делается. Яков привез, а расспросить разумения не хватило. Я уже всех опросил: и иноземцев, и в Немецкой слободе, все только руками разводят. Ты не слыхал ли, случаем?

Павел лишь отрицательно помотал головой.

– Вот видишь, – вздохнул Петр, – я и говорю, учиться нам надо, учителей добрых. Мои-то, Никита Зотов да Нестеров, неплохи, конечно, да и они знают только то, что знают. Иноземный опыт нам надобен.

Они вновь вернулись в кабинет. Заметив, что Павел посмотрел на стол, где помимо всего прочего были разложены книги, Петр подошел и взял их в руки.

– «Библия в лицах с летописцем», «О Луне и обо всех планетах небесных», «Персовник на латинском в пергаменте белом», – вслух прочел он, – эти я уже изучил. А знаешь, сколько на свете книг умных написано, сколько наук изучается, – вздохнул он с тоской, – не объять, не освоить их все разом. Ране надо было учиться, да никто про то не думал, а я недоумком вовсе был.

«Ничего себе недоумок, – подумал Павел, – столько ремесел освоил, книг изучил, военное искусство постигает. Если он недоумок, то я тогда кто?», но вслух этого, конечно же, не сказал.

– Да ты ложись, поспи, – сказал Петр, заметив, что собеседник клюет носом. – Утром еще поговорим.

Но в это время в коридоре раздался шум, и в проеме распахнувшейся двери появилась широко улыбающаяся физиономия Алексашки Меншикова.

– Все в порядке, герр Питер.

– Так чего ты стоишь, волоки сюда, не томи душу, – вскочил в нетерпении Петр.

Денщик выглянул в коридор, и в комнату, держа кресло и тяжело пыхтя, ввалился Ботало.

– Вот оно, – устало улыбаясь и стирая со лба пот, сказал он.


– Ага, – торжествующе сказал Петр, – нашел! А я что говорил. Где нашли?

– Там же, в лесу, и стояло, – насупившись, ответил Ботало.

– Говорил тебе – место перепутал.

– Никак нет, – упорствовал Ботало, – поначалу он был, потом не было, а потом снова был.

– Тьфу ты, дурья башка, ужель так бывает?

– Нечисто это, ей-богу, нечисто, – взглянув на государя, вдруг горячо зашептал барабанщик. – Вот и он. – Ботало показал на Павла. – Появился невесть откуда. Сначала не было, а потом свистнуло что-то, и есть. Я уж, грешным делом, решил, что задремал ненароком, а теперь, мыслю, нечисто все это.

Петр посмотрел на него, на Павла, снова на барабанщика.

– Эх ты, нечисть, – сказал он, – как чего не понимаем, так сразу и нечисть. Не спал бы на посту, не плутал бы по лесу, так и на нечисть кивать меньше бы пришлось.

– Можа, и так, а это тогда что? – И он торжествующе достал из-за пазухи прозрачный целлофановый пакет, в котором лежало что-то обернутое бумагой. – Когда я этого уводил, на стуле ничего не было, а теперь вот. – И он протянул пакет государю.

Поначалу Павел даже не сообразил, что вызвало такое изумление барабанщика и государя. И лишь когда Петр, изумленно восклицая, стал мять пакет и рассматривать его на свет, понял, что полиэтилен для века, где в избах до сих пор в окна натягивали бычьи пузыри, вещь, конечно же, удивительная и уникальная.

А когда царь, отложив в сторону пакет, развернул бумагу, которая также вызвала его удивление, пришло время удивляться и ему самому. Он даже не удержался от восклицания, и все разом обернулись к Павлу.

– Бабушкин пирог, – еще не веря глазам, проговорил он, – наверное, с капустой.

– Бабушкин? – переспросил Петр. – А ну-ка попробуем.

И отломал от круглого, в форме сковороды, пирога приличный кусок.

– Вкусный, – через минуту отметил он, – только не с капустой, а с курицей и еще не пойму с чем. Бери, пробуй сам. – И он протянул Павлу кусок.

Тот, еще не оправившись от удивления, только сейчас понял, что уже порядком проголодался. И, не переставая размышлять о том, как мог попасть пирог в семнадцатый век, он отдал честь бабушкиному пирогу. Но, даже съев его, Павел так и не нашел ответа на мучивший его вопрос.

– Так из чего он? – спросил Петр, отламывая очередной кусок пирога. – Замечательная стряпуха. Мне бы на кухню такую бабушку.

– Курник это, курица, картошка да лук, – пояснил Пашка, – у бабы Нади он здорово получается, и с капустой тоже.

– А что такое картошка?

Павел рассмеялся:

– Как что? Корнеплод.

– И где же он растет? – не отставал юный царь.

– Да везде, где посадят, – начал было Павел, но тут же прикусил язык, вспомнив, что картофель и табак в Россию привез не кто иной, как Петр Первый. А раз он сидел перед ним, а от роду ему было лет четырнадцать – пятнадцать, то никакой картошки в России еще не было. Поэтому он тут же поправился: – То есть она везде вырастет – семена только в землю брось, и урожай богатый дает. Растет она сейчас в Америке и некоторых других землях. Вот кто бы ее в Россию завез – большое благо всем сделал бы, – многозначительно добавил он, глядя на государя.

– Завезем, все завезем, – отреагировал тот, – все лучшее возьмем. А вот мешок этот из мягкого стекла сделан? – заинтересованно спросил он.

– Вот этого я не знаю, – боясь совсем запутаться, если начнет объяснять, честно признался Павел, – этим наука химия занимается. Только не стекло это, а пленка химическая.

– Чудеса, – только и нашелся что сказать Петр, поглядывая сквозь полиэтилен на всех присутствующих. – Можно его у тебя выкупить?

– Возьми на память, – улыбнулся Пашка, – дома у меня таких полно.

Петр не заставил себя долго упрашивать.

– Ляксашка, – обратил государь внимание на Меншикова, который громко вздохнул, когда последний кусок пирога исчез со стола, – ты чего вздыхаешь: вроде не жрать, а спать хотел, вот иди и дрыхни. Не торчи здесь истуканом. Да и ты иди, – отпустил он Ботало. – А теперь давай про этот трон расскажи, – обратился к Павлу, когда они остались вдвоем, – чую, это самая большая заморская диковинка.

– Слушай, – наевшись и видя перед собой машину времени, Павел значительно повеселел, – я ведь здесь не на экскурсии. И хоть ты царь, но все равно так нечестно. Ты все спрашиваешь и спрашиваешь, а на мой вопрос так и не ответил.

– На какой вопрос? – удивился Петр.

– Я про девушку спрашивал, про Дашу. Она к вам несколько лет назад могла приехать, на нее обязательно внимание бы обратили. Она вам несколько странной должна была бы показаться. Если ее тут не было, то и мне делать нечего, уезжать надо.

Петр внимательно выслушал его слова.

– Даша, говоришь, Дарья. – Он задумался, подперев голову рукой и закрыв глаза.

– Когда она к вам приехала, ей тоже около пятнадцати лет было, – пояснил Павел.

– Кажись, слыхал. – Петр взглянул на Павла и тут же отвел глаза. – Не могу еще точно сказать, но вроде год, два, а то и три назад при дворе слыхивал, что такую деваху в монастырь отдали. Она или не она, сказать не могу, но похоже. Знаешь что, давай-ка ложиться спать, а поутру все разузнаем. Ляксашку спросим, он тут все про всех знает.

– Может, сейчас? – взволнованный появившейся надеждой, спросил Павел.

– Не, теперича он уже без задних ног дрыхнет, его и из пушки не добудишься, да и у тебя, я гляжу, глаза слипаются. Ложись вон, да и я лягу.