Все цветы Парижа
Часть 42 из 52 Информация о книге
Алма огорчена. – Мамочка, почему ты уходишь? Принц плывет к нам на корабле! – В прошлом году она смотрела «Русалочку», когда болела гриппом, и с тех пор русалки у нее на первом месте среди всех сказочных персонажей. – Доченька, мне надо забежать за продуктами. Может, папа поплавает с тобой? Я вздыхаю, вспомнив нашу вчерашнюю ссору. В результате Виктор спал на софе, и мы с ним толком не обсудили праздник для Алмы. Или я слишком несправедлива к нему? Нет! Если прежде, до рождения Алмы, я охотно ездила с ним повсюду, то теперь все изменилось. Мы не можем подхватиться и уехать в Мехико, просто потому что ему приспичило открыть там новый ресторан. Алма любит свою школу, да и у меня неплохо складывается моя творческая карьера. Только в этом месяце у меня было три инсталляции. Да и чем ему не нравится кафе «Флора»? Оно очень популярно уже три года, с самого открытия, и недавно о нем написали в местном журнале как о самом большом сюрпризе в Сан-Диего. Почему Виктор не может удовлетвориться этим? Я гляжу на наш красивый дом, в котором я выросла, и думаю, будем ли когда-нибудь мы с дочкой или этот дом хороши для Виктора. Когда он выходит из гостиной в патио, я отворачиваюсь. – Привет, – говорит он. – Ты устроила замечательный праздник. – Спасибо, – сухо благодарю я. Он подходит ближе и пытается взять меня за руку; я позволяю ему. Он берет меня за талию, и я таю в его объятьях, как всегда, с того первого раза, когда он обнял меня в ту ночь в Париже много лет назад. – Прости меня за вчерашний вечер, – говорил он. – Ты права. Совершенно нелепо предлагать, чтобы мы переехали в Мехико. Я вздыхаю. – Ты серьезно так считаешь? Он кивает. – Вик, я не хочу, чтобы ты злился на меня. Я не хочу, чтобы тебе казалось, будто я сковываю твои планы. – Я гляжу в его большие черные глаза. – Я не хочу жить скучной жизнью, но, – я бросаю взгляд на Алму, весело резвящуюся в бассейне, – наше место здесь. – Да, ты права, – подтверждает он. – Ты знаешь все про мое нелегкое детство. Я не хочу, чтобы Алма тоже прошла через такие же страдания. – Мы остаемся, – говорит он, еще крепче обнимая меня. – Прости. Я киваю и заворачиваюсь в полотенце. – Мы позже поговорим об этом. Мне надо принять душ и сбегать в магазин. – Поскольку Виктор все время готовит в ресторане, я стараюсь избавить его дома от этого. – Ты присмотришь за Алмой? – Конечно, – говорит он. – Папочка! – радуется наша дочка, когда он подходит к бассейну и ныряет в него возле нее. Приняв душ, я торопливо завязываю волосы в пучок и натягиваю на себя легкое платье. – Эй, друзья, – кричу я, взяв ключи, – вас устроит семга? – Отлично, – отвечает Виктор. Я ищу сумочку в гостиной, потом вспоминаю, что оставила ее в моей мастерской. Да, там она и лежит рядом с картиной, которая сохнет с утра. Сегодня я встала до рассвета, чтобы поработать над этим заказом от супругов из Новой Зеландии. Виктор сидит в шезлонге возле бассейна, когда я снова выхожу в патио. – Не спускай с нее глаз, милый, – шепчу я, целуя его в щеку. Мы оба дрожим над Алмой, но я иногда чрезмерно ее опекаю. Она научилась плавать еще в раннем детстве, и нам не о чем беспокоиться. – Не волнуйся. – Он откидывается на спинку шезлонга и протягивает руку за своей книгой. – Я никуда не уйду. – Я мигом вернусь. Семга. Мангольд. Лимон. Немного красного картофеля. О, мороженое для Алмы. Молоко. Что-нибудь еще? Я качу перед собой тележку и объезжаю одну из школьных мам (забыла ее имя), потом тороплюсь к кассам. Очереди длинные. И что мне вздумалось идти за покупками в самые загруженные часы? По дороге домой я вспоминаю извинения Виктора и улыбаюсь. В любой семье встречаются ухабы, и мне надо радоваться, что наш совместный путь не был каменистым. Виктор совсем не походит на моего отца. Он всегда делает все, чтобы Алме и мне было хорошо. Я знаю это своим сердцем, даже если иногда моя уязвимость дает о себе знать, как это было вчера вечером. Спрямляя дорогу, я проезжаю мимо школы Алмы; на прошлой неделе я вела урок у второклассников и рассказывала им о художниках. Алма невероятно гордилась мной. Еще четыре квартала, я сворачиваю на нашу улицу и сбрасываю скорость, заметив что-то странное: толпу на улице. Я сразу узнаю нашу учительницу музыки, миссис Уэйфер; ее рыжие волосы выделяются на фоне толпы. Подъехав ближе, я вижу, что она плачет, как и Грета, пожилая женщина, которая живет на углу и три раза в день выгуливает свою собаку Маффи. Там стоят и другие люди, незнакомые, а еще три полицейские машины, припаркованные где попало на улице, одна на дороге к… нашему дому рядом со «Скорой». Мигают огни, воют сирены. Я ударяю по тормозам, выскакиваю из машины и бегу сквозь толпу к двери моего дома, врываюсь внутрь и… падаю на колени при виде ужасной сцены. Алма лежит на полу в гостиной. Над ней хлопочут парамедики, надавливают ей на грудь и вдувают воздух в ее рот. Ноги не слушаются меня, я подползаю к моей дочке, тяжело дыша. Кричу, требую ответа. – Что случилось? Она придет в себя? Что мы можем сделать? С нее течет вода, под ее телом уже образовалась лужица. Половина ее волос была срезана или вырвана с корнем. Я кричу, и полицейский дотрагивается до моей руки. – Мэм, – говорит он, – пожалуйста. Позвольте парамедикам делать то, что нужно. Я киваю и дрожу с ног до головы. Где же Виктор? – Мэм, – поясняет полицейский. – Волосы вашей дочери, очевидно, попали в фильтрационную систему бассейна. Я качаю головой. – Нет, нет. Я, я, я чистила ее на прошлой неделе. – Боюсь, что это не составляет разницы. Просто в таких старых бассейнах всасывающая сила бывает очень опасной. Тут я вижу Виктора. Он тоже рыдает, как и я. Он подбегает ко мне, и мы вместе падаем на пол, обнимая друг друга в нашем горе. Онемев, мы ждем, когда наша дочка сядет, закашляется и начнет дышать. Но она не оживает. У нее синее личико. Старший парамедик наконец прекращает свои манипуляции и печально глядит на нас. – Мне очень жаль, – сообщает он. – Нам не удалось ее спасти. – Нет! – кричу я, подбегаю к Алме и прижимаюсь щекой к ее щечке. – Сделайте что-нибудь! Сделайте… – У меня начинается истерика. – Мэм, – говорит полицейский. – Больше ничего нельзя сделать. Пожалуйста, отпустите ее. – Нет! – кричу я. – Нет! – Виктор подхватывает меня и ставит на ноги, а парамедики кладут безжизненное тело Алмы на носилки. – Вик, не позволяй им уносить ее! – Я колочу его в грудь, а он прижимает меня к себе. Как такое могло случиться? Ты обещал смотреть за ней, – говорю я сквозь рыдания. Виктор тоже плачет, у него такой же шок, как у меня. Он качает головой, словно пытаясь понять весь ужас случившегося. – Я… я только на мгновение заглянул в книжку, и она… исчезла. Я нырнул. Она была под водой, в глубоком конце. Я никогда не видел ничего подобного. Ее волосы затянуло в фильтр. – Он падает на колени. – Я вытащил ее. Позвонил 911. Но… – Ты спохватился слишком поздно, – упрекаю я, обливаясь слезами, и кричу: – Я никогда не прощу тебя! Никогда! До конца жизни! Если он и говорит что-то, я не слушаю его. Он все равно не может ничего сказать. Парамедики накрывают тканью мою любимую дочку и увозят прочь. Навсегда. Глава 20 СЕЛИНА На следующее утро я проснулась и увидела над собой лицо дочки. У меня болела спина, и я застонала, перевернувшись на другой бок на твердом полу. У меня в животе зашевелился ребенок. – Привет, мамочка, – весело сказала Кози. – Я поправилась. Я положила ладонь на ее лоб. Прохладный. Слава богу. Вероятно, жар прошел ночью. Держать ее со мной было опасно, да, но я была не в силах отправить ее вниз, раз у нее такая высокая температура. Но мы выжили, и Кози снова бодрая. Это самое главное. Мы вылезли из-под кровати, и я быстро принесла ей воды и дала вчерашний круассан. Она с жадностью принялась за него. А я смотрела на булочку с изюмом, куски которой остались на столе, и думала о записке. Неужели у меня хватит глупости поверить, что Ник в самом деле мог придумать план нашего спасения? Вдруг Люк не вернулся? Вдруг Ник не найдет Эстер? Я ругала себя за то, что не написала в записке ее адрес. Он никогда не был в нашем доме, хотя мы с папой много раз собирались пригласить его на обед. Как он узнает, как ее найти? В Париже и даже по соседству с нами сотни, тысячи женщин с таким именем. Но если Ник и найдет ее, как сможет сиделка Эстер нас спасти? Я вздохнула. Кози доела выпечку и повернулась ко мне. – Я готова лететь, мамочка. – Я знаю, доченька, – улыбнулась я. – Но пока еще рано. – Люк придет за нами, – уверенно заявила она. – Да, – согласилась я с ней, а в душе позавидовала ее уверенности. – Да, он придет. За обедом, поймав на себе взгляд мадам Гюэ, я благодарно улыбнулась. – Спасибо вам. То, что вы сделали этой ночью… потрясающе… – Я не понимаю, о чем ты говоришь, – оборвала она меня и нахмурилась. – Извините, – пролепетала я. Нельзя было упоминать о проявленной доброте. Жестокая война продолжалась. Отсутствие Рейнхарда внесло некоторый покой в нашу жизнь, но не убедило мадам Гюэ помочь нам бежать. Она по-прежнему держала дверь запертой, а со мной обращалась более или менее как с пленницей, которую только терпела, возможно, ради собственной безопасности – Рейнхард мог вернуться в любой момент, и тогда что? Но мне хотелось думать, что где-то за этой ледяной холодностью таилась крошечная искорка доброты, которую я увидела во время болезни дочки. Вот почему я иногда расслаблялась, позволяла утром Кози понежиться в постели или в ванне, когда она играла с пеной и просила меня позволить ей еще чуточку посидеть в теплой воде. Как-то днем, когда мадам Гюэ спала, я даже вышла с дочкой в гостиную. Она трогала обивку софы и проводила пальчиками по кофейному столику так, словно они были редкими экземплярами из археологического музея. После этих долгих месяцев она, покидая пределы убогой спальни, словно переносилась на другую планету или пила чистую, прохладную воду после многодневных странствий по пустыне. В июне Париж великолепен, и я даже не знала, кто больше страдал от невозможности прогуляться по его улицам, Кози или я.