Все случилось на Джеллико-роуд

Мы с Раффи каждый второй вечер проводим на Молитвенном дереве с Сантанджело и Григгсом. Каждый раз мы устанавливаем повестку, в которую входит обсуждение клуба и границ, но никогда не следуем ей. Вместо этого мы просто болтаем о всяком разном, например, о смысле жизни или о значимости выбора песен в караоке.

— Как думаете, они что-то о вас говорят? — спрашивает Раффи у остальных.

— Надеюсь, нет. А то я вечно пою что-то из Майкла Джексона, — отвечает Сантанджело.

— А ты что выбрала? — обращается ко мне Григгс.

— Кенни Роджерса.

— «Главный трус в округе»?

Я выпрямляюсь и молчу. Я уязвлена. Григгс смотрит на меня, потом на Раффи.

— Я что-то не то сказал, да? — вздыхает он.

Раффи ничего не произносит вслух, но я знаю, что она беззвучно говорит что-то одними губами, потому что через пару секунд он поправляется:

— Я хотел сказать «Игрок».

Я продолжаю молчать.

— И вообще, в конце ведь он спасает Бекки, — утешает Сантанджело. — Помнишь? Все считали его главным трусом в округе, но оказалось, что это не так.

— Меня пугает, что ты так вдумчиво слушал это, — говорит Григгс.

— Да я не виноват, — отвечает Сантанджело. — Ты же знаешь, как бывает, когда у отца ужасный вкус в музыке.

Вот только Джона не знает, и я вижу, что Чезу становится стыдно за свои необдуманные слова.

— Бойфренд моей мамы слушает Cold Chisel, — говорит Григгс, чтобы Сантанджело не расстраивался. — Он выучил Khe Sanh с моим братом, и они теперь все время это поют.

Сантанджело не отвечает, и я вижу, что он злится на себя.

Мы какое-то время молчим. Снаружи поют первые цикады этого лета, и кажется, что в мире нет никого, кроме нас четверых. Молчание нарушает Григгс.

— Я ведь любил его, — тихо говорит он. Признание удивляет меня не так сильно, как сам тот факт, что он об этом заговорил. — Многие, наверное, были бы в шоке, услышав об этом. Но я любил его. Я очень на него похож. То же телосложение, то же лицо. Я точно знаю, какие черты характера достались мне от отца. Он был мерзавцем, но даже мерзавцы не заслуживают того, чтобы им размозжили голову битой для крикета.

— Спорное утверждение, — возражает Раффи.

— А знаете, что хуже всего? — продолжает он. Я вижу, что ему тяжело, потому что он не может даже посмотреть нам в глаза. — Иногда я забываю, каким он был плохим, и помню только, что он мертв из-за меня. То, что я сделал, противоестественно. Иногда я думаю об этом прямо на занятиях и тогда выхожу, звоню маме и говорю: «Я помню, как он водил нас в цирк, как мы смеялись. Почему же я сделал то, что сделал?» У нее всегда есть ответ. «А помнишь ту ночь, когда он ударил меня головой о стеклянный сервант, Джона? Помнишь? А как он тушил сигареты о твоего братика?»

А иногда я бужу ее посреди ночи и говорю: «Он уверял меня, что никто не любил нас так, как он». А она отвечает: «А потом ходил по дому с пистолетом, угрожая убить нас, потому что хотел, чтобы мы все были вместе всегда». Григгс поднимает взгляд на нас.

— Что будет, когда она перестанет быть моей памятью? Что будет, когда ее не окажется рядом, чтобы напомнить о том, как его ремень оставлял шрамы на лице моего двухлетнего брата? Или как он однажды отвесил ей такую оплеуху, что она неделю ничего не слышала? Кто будет моей памятью?

Сантанджело отвечает не задумываясь:

— Я буду. Позвони мне.

— И я, — соглашается Раффи.

Я смотрю на него. Я не в силах выговорить ни слова, потому что рискую расплакаться, но улыбаюсь, и он понимает, о чем я думаю.

— Так вот, возвращаясь к караоке, — говорит Григгс, не желая дальше разбираться в своих чувствах. — Я бы выбрал… — Он задумывается на мгновение. Guns n’Roses, «Райский город».

— О, я тебя умоляю! — восклицаю я. — Лучше уж быть главным трусом в округе.

— У Guns n’Roses вечно какие-то развратные девицы в клипах, — говорит Раффи.

— А это плохо? — спрашивает Сантанджело.

Уже после полуночи Григгс достает что-то из кармана и кладет передо мной.

— Ты уронила их в палатке Бригадира.

Я смотрю на лежащие рядом фотографии. Я к ним не готова. Не после того, как мы говорили об отце Джоны, тупых текстах и развратных девицах.

— Можешь забрать их с собой, — говорит он, — посмотреть дома.

Я все еще молчу. Хочу ответить, но не могу. Хочу объяснить все, что творится у меня в голове, но не нахожу слов.

— А кто на фотографиях? — тихо спрашивает Раффи.


— Просто кучка наших ровесников, — отвечает Джона.

Я протягиваю дрожащую руку и переворачиваю фотографии, лежащие на полу между нами, лицом вверх. Наконец я смогу познакомить своих друзей с этими пятью героями. Они именно такие, как я представляла. Даже лучше.

— Ханна, — говорю я, показывая на одну из девочек. Она намного моложе, но я бы узнала ее где угодно. — А это кадет, — продолжаю я. — Он помог им посадить маки в том месте, где погибли их семьи.

— А это Фитц? — спрашивает Раффи, показывая на самого высокого из них.

Я киваю, сглотнув.

— Который приехал на краденом велосипеде и спас им жизнь. — Мой голос слегка надламывается.

Я долго смотрю на Фитца. У него, как я и ожидала, довольно дикий вид, а лицо такое хитрое и нахальное. Я почти жду, что он вот-вот выпрыгнет прямо из фотографии и щелкнет меня по носу.

— Мне кажется, я его знаю, только не понимаю, почему, — говорит Раффи.

— Он был родом из города, — напоминаю я.

Сантанджело озадаченно смотрит на фото, а потом на меня.

— Это?..

Я киваю.

— Кто это? — спрашивает Раффи.

Сантанджело берет фотографию в руки, и я вижу, как он смущенно стирает выступившую слезу.

— Отшельник, — говорю я, и из горла Раффи вырывается сдавленный звук, но я не успеваю отреагировать, потому что вижу кое-что еще.

Рядом с ним на фотографии, обнимая его рукой за шею, стоит Вебб. Улыбка от уха до уха и глаза, полные радости. Меня накрывает второй волной горя. «Каково это — быть им», — думаю я. Чувствовать то, что чувствовал он. От этого меня снова охватывает тошнотворное волнение.

— Вебб, — сообщаю я остальным. — Это он начал территориальные войны. Но все это было в шутку. Понимаете, кадеты и горожане были его лучшими друзьями, и все эти границы появились лишь потому, что ребятам было скучно. Они хотели вместе развлечься.

— А это кто? — спрашивает Григгс, указывая на фото.

Мне кажется, будто мое сердце остановилось. И все из-за человека на краю фото. Тейт. Она смотрит на Вебба со смесью любви и недовольства, и кажется, будто для нее нет больше никого в целом свете. Она такая красивая, что мне становится больно и перехватывает дыхание. Остальные вопросительно смотрят на меня, потому что в моих глазах блестят слезы, и я просто качаю головой.

— Какая красивая, — шепчу я, поднимая взгляд. — Видите, какая она была красивая.

— Была? Кто это? — спрашивает Григгс, не понимая моей реакции.

Я поднимаю фото и всматриваюсь в него, но не могу поймать ее взгляд, потому что для нее не существовало никого, кроме Вебба.

— Ее зовут Тейт, — говорю я остальным. — Это моя мама.



Я лежу в постели, все еще сжимая фотографии. На дворе час ночи, и я знаю, что нужно сделать. Все это время я думала, что ответы нужно искать здесь. Но теперь понимаю, что Тейт увезла все ответы с собой, а теперь Ханна тоже каким-то образом ввязалась во все это. Если бы я могла попросить всего об одном, я бы попросила, чтобы Ханна никогда не увидела Тейт такой, какой видела ее я. Не увидела, как роскошные волосы стали тонкими и ломкими, кожа приобрела нездоровый цвет, зубы испортились от всех тех веществ, которые она добывала, чтобы заставить себя забыть. Чтобы Ханна никогда не узнала, сколько у нее было мужчин, как жестоки могут быть люди друг к другу. Чтобы она не знала о тех моментах моей жизни, когда я чувствовала себя брошенной и дрожала от страха и отвращения. Моментах, к которым я никогда не вернусь, потому что они будут тянуть меня вниз всю мою оставшуюся жизнь, если я позволю себе задуматься о них. И это Тейт, которая спасала жизнь Ханне, рассказывая ей о Джиме и миссис Дюбоз. И внезапно я понимаю, что нужно ехать, но на этот раз так, чтобы меня не преследовал Бригадир, не подвозил по доброте душевной почтальон из Ясса и не сопровождал кадет, после встречи с которым я начну дышать совсем по-другому.

Когда я добираюсь до конца вырубки, которая ведет к Джеллико-роуд, то в глубине души даже не удивляюсь, увидев Григгса. Я узнаю его, несмотря на то, что сейчас два часа ночи и стоит полная темнота. Мы останавливаемся друг напротив друга, почти ничего не видя во мраке, но я чувствую его присутствие.

Я задаю неизбежный вопрос:

— Что ты здесь делаешь?

— А ты?

— Я первая спросила.

— А какая разница, кто первый спросил?

Я снова пускаюсь в путь.

— Не ходи за мной, Джона.

— У меня есть машина! — кричит он мне вслед. — А тебе нужно кое-куда добраться.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что у меня есть особая способность читать твои мысли, вот откуда.

Я на секунду останавливаюсь.

— Тебе напомнить, что произошло в прошлый раз? Я больше не хочу на тебя так злиться, Джона. Просто хочу на этот раз добраться дальше Ясса и найти ее.