Вспомни меня

Я мотаю головой. Несмотря на все ужасные воспоминания, это по-прежнему мой дом. Здесь мне привычнее, чем где-либо еще. Да и какой смысл откладывать возвращение? Когда-нибудь мне все равно придется переступить порог кухни.

– Идем, – хриплю я и закашливаюсь от вкуса желчи во рту.

В кухне пахнет отбеливателем, лимоном и лаком. Мои глаза прикованы к полу, к тому месту, где я нашла Джоанну. Пол отчистили и отскоблили, однако контур пятна ее крови по-прежнему виден – словно отметка прибоя на морском берегу.

Картины того вечера снова мелькают у меня перед глазами. Быстрое движение розового ножа, негромкий звук, похожий на вздох, который издала сестра. Поняла ли она, что умирает? Чувствовала ли боль? Надеюсь лишь, что смерть не была мучительной. Мне нужно в это верить, иначе я просто не смогу жить дальше.

– Я пыталась ему помешать, – говорю я, не отводя глаз от ржаво-бурого пятна на полу. – Пыталась, но он был слишком сильным.

Теперь я плачу от злости – и на убийцу, и на себя саму, на свою проклятую беспомощность.

– Я просто не смогла с ним справиться. Не подумайте, я приложила все силы…

За пеленой слез смутный силуэт Краун едва различим. Верит она мне или нет? Мне отчаянно хочется, чтобы верила.

– Кто мог так поступить с нами?! Кто?!

– Мы это узнаем, – заверяет она. – Дело будет раскрыто, не сомневайтесь.

Однако она не говорит: «Мы поймаем этого человека». Значит, меня она все же пока не вычеркивает из списка? Я представляю себя со стороны – свернувшейся на полу возле тела сестры, с орудием убийства в руке. Еще бы им меня не подозревать!



Я не нахожу себе места. Принимаю душ и переодеваюсь в чистое, попутно осматривая свои травмы. Глубокий порез на ладони уже затягивается. Способность человеческого тела к восстановлению просто поразительна, и меня начинает мучить вопрос: можно ли было спасти Джоанну? Если бы я крепче сжала края раны или обезоружила нападавшего и вызвала «скорую»… Была ли сестра еще жива, когда я отключилась? Увернись я тогда от удара, все еще могло сложиться иначе. Сколько времени я потратила впустую, следя за самолетами из окна спальни или хандря на кухне, а стоило бы вместо этого ходить на карате, бокс или хотя бы на курсы первой помощи…

Задергиваю шторы и включаю свет. Здесь, дома, я повсюду чувствую присутствие Джоанны. То оборачиваюсь, чтобы что-то ей сказать, то мне кажется – сейчас в двери повернется ее ключ, или я увижу сестру сидящей снаружи с кружкой кофе. И всякий раз меня ждет только новая волна горя и разочарования.

Я бреду в гостиную, постоянно возвращаясь мыслями к тому вечеру. «Он как здесь оказался?» Джоанна знала своего убийцу и вовсе не выглядела испуганной его появлением. Может, это был Саймон? Однако она нисколько не удивилась его возвращению – после стольких лет, после всего, что произошло. Или он и новый таинственный кавалер – одно лицо? Тогда почему она не сказала мне, почему держала при себе?

Я вдруг осознаю, что немалая часть ее жизни оставалась для меня неизвестной. Вся моя была перед ней как на витрине, и сестра могла контролировать, одобрять или вносить коррективы. А я видела лишь верхушку айсберга – хлопоты по дому, просмотр сериалов, заботы обо мне и Джеймсе, жалобы на то, что времени не хватает даже чтобы почитать, а заседание книжного клуба не за горами… Сколько еще всего было скрыто под поверхностью – работа, коллеги, неудачный опыт интернет-знакомств, класс ремесел, общение в соцсетях и на мамских форумах… Иногда Джоанна ездила на выходные в спа-отель, однажды и меня взяла. Такое праздное и однообразное времяпрепровождение как раз по мне, однако на том все и закончилось. Может, ей не понравилась моя компания – за все время мы почти не разговаривали, но я думала, что в этом и есть смысл такого отдыха. С кем же она потом туда отправлялась? В разговорах время от времени всплывали какие-то имена – Кармен с работы, Джилли из класса ремесел и книжного клуба… Возможно, были и другие? Мужчины, например? И если так, то почему сестра держала это в секрете? Проболтаться я все равно никому не могла.

Я бреду вверх по лестнице в комнату Джоанны. Ее кровать под красивым покрывалом аккуратно заправлена, подушки в строгом порядке. На стене в рамке отпечаток ладошки четырехлетнего Джеймса и плетенное из ивовой лозы сердечко с надписью мелом на грифельной доске: «Дом там, где сердце». Сестра любила такую винтажную мишуру.

На туалетном столике фото в позолоченных рамках. Джоанна и Роб в день свадьбы – сестра сияет в своем пышном наряде, рука мужа слегка касается ее талии. Групповое фото гостей: в зеленом платье, видимо, я, пожилая леди в строгом синем костюме – наша мать. А вот мой любимый снимок – мы с Джоанной и Джеймсом едим мороженое на набережной в Абердови. То есть я понимаю, что на фотографиях мы – кто же еще, если они у нас дома, – но лица остаются для меня чужими. С таким же успехом сестра могла бы вставить вместо них просто картинки из журналов.

Отражение в зеркале на долю секунды вызывает привычную оторопь – что за незнакомая женщина? А, да, это же я… Бледная кожа, сквозь которую проступают голубые вены, шея в фиолетово-черно-зеленых пятнах, одна щека заметно подергивается от тика. Хотя мне нужен сон, я сейчас слишком возбуждена, чтобы лечь в кровать.

Бывшая комната Джеймса выглядит холодной и пустой, односпальная кровать с голым матрасом и вешалки в шкафу без одежды только подчеркивают ощущение заброшенности и немого упрека племяннику. Он должен быть сейчас дома, со мной. Мы нужны друг другу. Что за глупости, до работы ли сейчас? Утром надо будет позвонить ему, застелить кровать и проветрить здесь. Тут я вдруг замечаю, что со стола исчез компьютер, остался только пустой прямоугольник на пыльной поверхности. Спустившись вниз, я смотрю в гостиной – ноутбук Джоанны тоже пропал.

Потом в памяти всплывает – кажется, мне что-то говорили в полиции… Порывшись в папке с документами, я отыскиваю листок, где написано, что компьютеры и мобильные телефоны изъяты в качестве улик. Вот черт! Это же была моя связь с внешним миром. Как я буду заказывать покупки на дом, следить за счетом в банке, заходить в свой чат?

Я вспоминаю своих интернет-друзей с форума поддержки перенесших черепно-мозговую травму. Мы никогда не встречались, не знаем даже настоящих имен друг друга, но порой присланная кем-нибудь из них мотивационная картинка с котиками или шутливое эмодзи помогает мне пережить еще один день. Хочется думать, что и я иногда служу им такой же опорой. Может быть, рассказать им о случившемся – не называя имен и прочего, конечно? Нет, наверное, не стоит. Об убийстве говорили в новостях, и моя анонимность быстро раскроется. Не хочу, чтобы некоторые комментарии, которые я там оставляла, связали с настоящей мной. Пока лучше оставаться в тени.





Глава 18




Я слышу церковные колокола – радостный золотистый перезвон несется по небу. Кажется, это свадьба, потому что я в великолепном платье, пенящемся и закручивающемся вокруг ног в танце. Я и есть невеста? Платье белое, и все смотрят только на меня. Это пьянит сильнее чем шампанское, я смеюсь и легкомысленно покачиваюсь, хмельная от любви. Чья-то ладонь касается моего плоского, юного живота, и сильная рука, с черными завитками волос под белыми манжетами, обвивается вокруг моей талии. Счастливая, я оборачиваюсь и запрокидываю голову для поцелуя, но прежде чем наши губы соприкасаются, я открываю глаза и отдергиваюсь, словно обожженная…

Вскрикнув, я просыпаюсь. Сердце колотится как сумасшедшее. Мужчина, которого я собиралась поцеловать, – это Роб, точно. Так невероятно странно узнать кого-то снова, пусть и во сне… Я едва помню Роберта и не запоминаю лица, и все же я абсолютно уверена, что это был покойный муж моей сестры. Почему он мне вдруг приснился? Наверное, все из-за тех фотографий. Свадебные снимки засели у меня в мыслях и сплелись с моими обычными ночными видениями.

Я опять иду в комнату Джоанны и беру в руки ее фото, представляя себя вместо нее в белом платье. Роб обнимает меня, гости поздравляют нас обоих. Надо сказать, он был красив и обладал той беспечной самоуверенностью, которая мне всегда нравилась, – насколько я могу судить по обрывочным воспоминаниям о своих пылких подростковых влюбленностях и неудачных отношениях с неподходящими мужчинами в молодости. Совершенно не тип Джоанны. Хотя, как говорят, противоположности сходятся. По этой логике мне самой нужен какой-нибудь практичный, здравомыслящий человек, бухгалтер или юрист, который любит книги по военной истории и каждое воскресенье надраивает свою машину, пока я отвожу детей на балет или футбол. Когда-то такая перспектива вызвала бы у меня только презрительный смешок, а сейчас мне хочется плакать от ее недостижимости.

В дверь стучат, и я едва не роняю фотографию. Тихонько поставив ее на место, как будто даже это можно услышать снаружи, я на цыпочках подхожу к лестнице. Внизу сквозь стекло виден неясный силуэт. Опять настойчивый стук, и женский голос окликает:

– Сара, вы здесь, дорогая?

Узнать его мне не удается, как я ни стараюсь. Точно не констебль Краун или детектив-сержант Нур – они бы не сказали «дорогая». А вот Сэм Новак из программы поддержки могла бы использовать подобное обращение. Кого я не впускаю – просто незваную гостью, как мне хочется думать, или официальное должностное лицо из полиции, со всеми вытекающими отсюда последствиями? Я решаю положиться на судьбу и начинаю очень медленно спускаться по лестнице. Если незнакомка уйдет прежде, чем я доберусь до холла, так тому и быть. Я сделала все, что могла.

Однако та терпеливо ждет. Увидев мой силуэт через стекло, она с облегчением произносит:

– А, вот и вы, дорогая.

С опаской приоткрыв дверь, я вижу на пороге молодую женщину с каштановыми волосами до плеч и россыпью веснушек, с сочувственно наклоненной головой.

– Здравствуйте, Сара, милая. Как вы?

Гостья говорит так, будто мы знакомы, и протягивает мне магазинный торт в открытой картонной коробке. Морковный, с толстым слоем глазури – один из моих любимых. Значит, правда меня знает или просто случайное совпадение? Голоса я так и не могу припомнить.


– Просто невозможно поверить – я хочу сказать, здесь, у нас, и такое. Я очень-очень вам соболезную! Ваша сестра была чудесной женщиной, прекрасным человеком, ведь правда же?

Я киваю. Да, наверное. Мой взгляд падает на торт. Ужасно большой – как я его весь съем? Гостья, похоже, заметив мое замешательство, продолжает:

– Довольно глупо с моей стороны, да? Я про торт. Просто не знала, как было бы уместно выразить свое сочувствие. Давайте я занесу его внутрь, у вас руки поранены.

Прежде чем я успеваю что-либо сказать, она берет у меня коробку и проскальзывает в коридор.

– Сюда, милая?

Слабый след от кровавого отпечатка моей ладони на стене нельзя не заметить, однако незнакомка молча проходит в кухню, где сильно пахнет отбеливателем, и опускает торт на кухонную стойку.

– У вас чудесный вид на сад! – говорит гостья, выглядывая в окно. Там, за розами, в глубине стоят высокие деревья и одиноко качаются качели на ветру. – Эти дома строились с умом, в расчете на семью, правда? Такой простор. Не то что новые, которые сейчас лепят один на другой возле участка Моррисонов. Там кошке повернуться негде, а уж детям побегать вообще места нет. А как, вы думаете, он попал внутрь?

Внезапная смена темы повергает меня в шок. Женщина поворачивается ко мне, и я замечаю, что ее взгляд падает на пол, на едва видимые очертания пятна от крови Джоанны, на место, где она умерла.

– Это случилось здесь? Ох, милая, как вы только держитесь?

В горле у меня першит. Я откашливаюсь.

– Простите, я вас не знаю. У меня в голове сейчас…

– Конечно-конечно, дорогая, не извиняйтесь, – обрывает она меня. – Я Лиза, ваша соседка, из дома тридцать два, прямо по дороге. Мы все просто в ужасе – так близко от нас… Давайте-ка я заварю вам чашку чаю, милая, на вас лица нет.

Она начинает хлопотать с чайником, открывает и закрывает дверцы шкафчиков, а я думаю – наверное, это одна из тех соседок, которых показывали в новостях. Удивительно, как уверенно она ведет себя на незнакомой кухне, как быстро все находит – молоко, чайные пакетики, ложки… Понятно, уже бывала здесь, когда заходила к Джоанне.

Не умолкая ни на секунду, Лиза отрезает мне порядочный кусок. Торт отличный – совсем не сухой, с толстым слоем глазури, а это всегда самое вкусное. Мы устраиваемся в гостиной; я слежу только, чтобы гостья не села на место Джоанны. В болтовне то и дело проскальзывают вопросы, на которые я стараюсь отвечать – неудобно отмалчиваться, когда к тебе так добры. После чая и торта я чувствую себя гораздо лучше.

– У полиции есть какие-то зацепки? Страшно даже подумать, что убийца еще где-то рядом. У нас ведь дети как-никак.

Я качаю головой:

– Мне они ничего не говорят.

– Вас ведь они тоже забирали… – Фраза многозначительно повисает в воздухе, потом Лиза отрезает мне еще кусочек торта. – Просто чтобы поровнее было, милая.

– М-м… – не знаю я, что ответить.

– Вы не против, если я воспользуюсь вашим туалетом, дорогая? После родов мышцы таза у меня совсем никуда не годятся. Нет-нет, сидите – я знаю, где у вас что. Отнесу торт на кухню и на обратной дороге загляну, куда мне надо.

Она подхватывает кружки и хлопотливо уносится из комнаты. Я ем второй кусок и думаю, что сказала бы об этом мать – две порции торта на завтрак. Вот оно, моральное разложение! Морковными тортиками дорога в ад вымощена… Представив себе это, я чуть не фыркаю от смеха и едва успеваю сдержаться – дверь открывается, впуская вернувшуюся Лизу. Та странно на меня смотрит. Да, со стороны, наверное, выглядит диковато: понесшая тяжелую утрату веселится, поедая сладости, всего через несколько дней после того, как ее сестра была убита в этом самом доме.

– Торт хороший, правда? Из мини-пекарни Ирвина на Солтерс-корт. Попробуйте у них как-нибудь еще кофейный – умереть можно!

Повисает неловкая пауза.

– Очень вкусно, благодарю вас. Спасибо за заботу…

– Пожалуйста, дорогая, – улыбается Лиза. – Ну, я, пожалуй, пойду. Потом еще как-нибудь загляну. В такое время не обойтись без друзей и соседей. Нам нужно сплотиться, держаться всем заодно.

Шагнув вперед, она неловко обнимает меня – маленькая, легкая, сильно надушенная. Я чувствую запах лака для волос «Эльнетт», аромат моего бунтарского отрочества.

– Не провожайте, дорогая, я выйду сама.

Однако я все же упрямо следую за ней по коридору – хочу убедиться, что входная дверь надежно заперта. Потом подхожу к окну и выглядываю в щелку между занавесками. Лиза выходит за калитку, возле которой стоят еще какие-то люди. Она что-то говорит им, и они все разом оглядываются на дом. Я тут же в испуге отступаю назад.

Вернувшись в кухню, я вижу торт и аккуратно вымытые кружки, поставленные сушиться. Вспоминаю наш разговор – ее вопросы, мои спутанные ответы… Интересно, сколько еще соседей явится с сочувствием и тортиками, а на самом деле, чтобы удовлетворить свое любопытство? Наклонившись, я прикладываю руку к пятну на полу, словно пытаясь ощутить связь с Джоанной через следы ее ДНК. Однако чувствую только слегка шероховатую поверхность, налет от чистящих средств на подушечках пальцев.

Не поднимаясь с пола, я сижу и обдумываю визит незваной гостьи. Звонит телефон, потом переключается на голосовую почту: это доктор Монкс сообщает, что оставил повторный рецепт на мои лекарства в пункте выдачи, и просит обращаться, если мне понадобится что-то в это тяжелое для меня время. Сразу становится немного легче – жить проще, зная, что я не останусь без таблеток. Моя тревожность уже поднялась до такой степени, что сводит челюсти, а мысли в голове навязчиво бегут по одной и той же колее, никак не желая отвлечься от визита Лизы.

Если она такая близкая знакомая, что пришла с тортом, то почему я не помню, чтобы Джоанна хоть раз о ней говорила? Конечно, я не особо дружу с соседями, но уж не должна была забыть того, кто знает, где у нас что в доме. Эта мысль свербит у меня в мозгу, не давая покоя, как болячка, которую расчесываешь снова и снова. Лиза из дома тридцать два… Я достаю свою книгу важных для меня людей и просматриваю записи о соседях, вчитываясь в аккуратные подписи Джоанны. Вот Алан. Мэри, живущая напротив, с пуделем Пикинсом. Помню, она очень настаивала, чтобы его имя было записано правильно, когда мы делали ее фото. Для дома двадцать восьмого снимка нет – его сдают студентам, там бесконечный калейдоскоп юных лиц и недорогих машин на парковке. Молодежь, правда, довольно прилежная, и шума от них немного. В тридцатом живет семейство Шах, они держатся сами по себе, хотя со всеми неизменно вежливы, а их дети учатся в лучшей государственной школе, и рюкзаки у них пухнут от учебников. Место под фото обитателей дома тридцать два почему-то пустует, только краткая надпись изящным почерком сестры: «Деннис и Элза». У меня перехватывает дыхание. Это Лиза как-то успела вытащить снимок? Может быть, я неправильно разобрала ее имя? Лиза, Элза – набор букв почти тот же самый. Они просто перепутались у меня в голове, или Джоанна ошиблась, когда писала? Или, например, Деннис развелся с Элзой, и Лиза – его вторая жена? Загадка не дает мне покоя, я верчу ее в мыслях так и сяк.

Беспокойно бродя по дому, я брызгаю на себя духами Джоанны, надеясь хоть в ее запахе найти умиротворение. Я привыкла к одиночеству, мы с сестрой не сказать, чтобы были неразлучны, но сейчас ощущение пустоты в доме буквально давит. Минута тянется за минутой. Даже собственное дыхание в звенящей тишине кажется оглушительным.

Чувствуя знакомую нарастающую тревогу, я понимаю – нужно что-то делать, или мне не избежать серьезной панической атаки. Обыскав дом, я нахожу несколько просроченных таблеток валиума в бельевом ящике. Проглатываю парочку и открываю бутылку красного. Всего полбокала, просто чтобы снять напряжение. Шагая из комнаты в комнату, я вдруг снова попадаю в коридор. Номер тридцать два всего через пять домов отсюда. Добежать и минуты не понадобится. Может быть, хоть избавлюсь от навязчивых мыслей. Накинув джинсовую куртку и сунув ноги в кроссовки, я поскорее выскакиваю наружу, пока сомнения не парализовали мою решимость.

На улице моросит дождь, заливая свечки и барабаня приглушенными очередями по целлофановым оберткам букетов. Я бегу по улице, в лицо дует свежий ветерок и брызжет влагой, но это даже приятно. Я добираюсь до номера тридцать два, слегка запыхавшись. Аккуратный домик с высаженными на лужайке гортензиями и припаркованной «хондой джаз». Я медлю, переводя дыхание и придумывая, что бы сказать. Да просто еще раз поблагодарю за торт. Вы были так добры ко мне и все такое.

Однако дверь мне открывает какой-то худой сутулый старик с кустистыми седыми бровями. На подбородке у него кусочек туалетной бумаги, прилепленный на место пореза от бритья. Походка нетвердая, руки дрожат, глаза смотрят с опаской. Подозревает во мне какую-нибудь аферистку?

Скоро становится ясно, что старик не совсем ориентируется в реальности, а мое появление только все ухудшило.

– Лиза? Нет тут никакой Лизы. А вы кто?

– Я Сара, из дома двадцать два. Ко мне заходила женщина по имени Лиза, она сказала, что живет здесь.