Вспомни меня

Я вновь начинаю рыдать, но уже не по Джоанне – по себе.



Нервы на пределе. Вся на взводе, я сижу на кровати, теребя покрывало и не спуская глаз со входа в номер. Каждый звук – хлопнувшая вдали дверь, вскрик ребенка, шум тележки горничной – вонзается в меня словно нож. Я подперла ручку стулом, хотя вряд ли это защитит меня от того, кто на нас напал.

Чтобы отвлечься, я начинаю ходить по комнате – девять шагов от двери до окна, четыре от стола до кровати. Измерения моей новой жизни. Прочитываю от корки до корки буклет отеля – кто знает, сколько придется здесь пробыть. По требованию мне могут предоставить дополнительные подушки и туалетные принадлежности. В номер разрешено приносить еду из ресторана. Ели бы я еще могла заставить себя туда выбраться… Мне невыносима сама мысль о том, чтобы выйти за дверь. Я не чувствую себя здесь в безопасности, но снаружи и вовсе ждет неизвестность. Знает ли персонал, почему я здесь? Начнутся взгляды, вопросы, в меня будут тыкать пальцами…

Где-то в коридоре хлопает дверь, слышатся приближающиеся шаги и голоса. Я замираю в ужасе – сюда?! Один голос – женский – произносит что-то неразборчивое, мужской отзывается громким смехом, так близко, как будто прямо здесь, у меня в номере. Они проходят мимо. Теперь, не давая расслабиться, громыхает тележка горничной. Меня страшит мысль, что она может войти сюда, что я встречу чужой оценивающий взгляд, но я не могу заставить себя высунуться наружу и повесить табличку «Не беспокоить». Вместо этого я торчу под дверью, выглядывая через линзу глазка. В коридоре никого, однако странная, искаженная перспектива вносит нечто угрожающее. Кажется, едва я приоткрою створку, как тут же кто-нибудь появится – постоялец, горничная, убийца…

Я включаю телевизор, прыгая с канала на канал, словно блуждающий по разным измерениям призрак, выхватывая осколки жизней других людей, которые помогают раненым животным, реставрируют старые дома или готовят изысканные блюда на затянутой паром кухне. Внезапно я натыкаюсь на местные дневные новости – на экране наш дом, с полицией у входа; перед калиткой – охапка цветов и свечи.

Мгновение спустя я стою перед телевизором на коленях, прижав ладони к лицу, с бешено колотящимся в груди сердцем. Какая-то женщина говорит о своей реакции на известие о случившемся.

– Просто не знаю, как сказать детям. Никогда не думаешь, что такое может произойти совсем рядом.

Корреспондент обращается к другой, которая представляется другом семьи.

– Такая приятная леди, всегда хорошо одета… Но вот ее домашних редко было видно, они ни с кем не общались. Сестра вообще затворница. Парнишка вырос и уехал, в доме остались только две женщины. Наверное, в них увидели легкую добычу…

Она все говорит и говорит. Чего на нее тратят столько эфирного времени?! «Сестра вообще затворница…» Кто дал ей право так обо мне отзываться?! Не думаю, что она на самом деле хорошо знает нашу семью – в лучшем случае, это какая-нибудь подруга Джоанны. Еще рассуждает о причинах… Пиявка, присосавшаяся к трагедии!

Новости переходят к следующему сюжету, следующей человеческой драме – что-то об ошибочном онкологическом диагнозе. Скоро и наша история потеряет новизну, уйдет в прошлое. Люди сперва еще будут вспоминать: «Спелдхерст-роуд… не там ли кого-то убили?», а потом забудут окончательно. Все мы однажды исчезнем без следа, как пятнышко от дыхания на холодном стекле…





Глава 11




То плача, то глотая успокоительное, я наконец кое-как засыпаю, погружаясь в странные видения и выныривая из них. В глубинах моего сознания вспыхивают и угасают следы воспоминаний, словно огонек спички в темноте. Я танцую босиком в пустом доме, украдкой улыбаясь отражению какого-то мужчины в зеркале… По загородной дороге несется машина, из открытых окон вырывается громкий смех и несется по ветру невесомым ярким шарфом. Звук искажается, переходя в детский плач. Вдруг кто-то говорит мне прямо в ухо, так что я чувствую на шее теплое дыхание: «Ибо возмездие за грех – смерть» [1]. Это голос Джоанны, она здесь, в комнате!

Мгновенно проснувшись, я вскакиваю в кровати. Вокруг темнота и тишина, рядом никого нет, хотя голос все еще звучит у меня в голове. Я пытаюсь удержать его, испить до капли ощущение присутствия Джоанны, но он ускользает, превращаясь в далекое эхо, растаивая рябью на воде. Я не верю в жизнь после смерти – вся моя вера давно улетучилась, вышла словно воздух из спущенного шарика. Просто мое подсознание пытается так справиться с травмой; однако иллюзия того, что Джоанна, пусть на миг, была рядом, действует на меня утешающе.

«Ибо возмездие за грех – смерть». Из нас двоих «плохой девочкой» всегда была именно я. Я нарушала запреты матери, навлекая наказание на нас обеих. При первой возможности я сбежала, оплатив месячную аренду части дома в Лондоне деньгами, оставленными мне бабушкой. Я меняла одну временную работу за другой – лишь бы хватало на вечеринки, путешествия и тусовки. Я была молода и изо всех сил старалась наверстать упущенное.

Даже сейчас я улыбаюсь, вспоминая о тех годах. Отличное было время, пусть по большей части оно и скрыто в пьяном тумане. Да и почему я должна чувствовать себя виноватой? Только потому, что Джоанна решила жить с матерью и стелиться перед ней? Я пытаюсь представить, как они тогда остались вдвоем. Деменция уже давала свои ростки, религиозная мания матери становилась все сильнее… Я видела это, приезжая домой на Рождество или в безденежные периоды, потеряв очередную работу. Потом Джоанна тоже уехала. Нашла хорошее место, купила неплохую квартиру, встретила Роберта, вышла замуж, родила…

Все это я помню смутно; даже день свадьбы сестры словно в тумане. Или я и тогда напилась? Мать сидела в церкви, похожая в своем строгом синем костюме на кассиршу банка. «Красота проходит, Сара, а порченый товар никому не нужен». Напутствие в самый раз для свадьбы, матушка.

Джоанна была в длинном белом платье с вырезом сердечком. Она вся светилась, сияя ямочками на щеках. Роба я помню слабо. Он был пилотом и подолгу отсутствовал. Настоящий красавец – твердых девять баллов по сравнению с ее семьей – и всегда это знал. Я поддразнивала сестру: вот он летает один во всякие экзотические страны, а стюардессы там в дальних рейсах наверняка ему на шею вешаются. Наверное, не очень красиво с моей стороны, если подумать, но она всегда только смеялась и говорила, что пусть – лишь бы ей бонусные мили шли. Остальное теряется в каком-то мутном мареве. В нем проскальзывают обрывки разговоров, места, люди… ничего вразумительного разобрать нельзя. Если доктор Лукас права и я почему-то подавляю эти воспоминания, то у меня получается что надо. Наверное, я так и продолжала, как в ранней юности, скакать с работы на работу, выпивать, путешествовать, пока в какой-то момент не оказалась почему-то в машине с Робом и малышом Джеймсом и мой мир не изменился навсегда.

Поплакав, я снова засыпаю. Будит меня звук хлопнувшей двери и запах бекона. В животе урчит от голода. Неудивительно – уже больше девяти. За последние сорок восемь часов от меня остались кожа да кости. Будь я моложе, такая потеря веса меня порадовала бы, но сейчас, в возрасте за сорок пять, это придает мне изнуренный вид и только.

Сколько я здесь еще пробуду? И как мне добираться отсюда домой? Домой… Вновь накатывает паника, сердце колотится так, что, кажется, сейчас разорвется. Умру, и никто даже не узнает. Была бы здесь Джоанна, она отвлекла бы меня разговорами и сунула лишнюю таблетку диазепама. Увы, теперь я совсем одна, запертая в номере, как в ловушке, и пульс под пальцами все никак не успокаивается.

Стук в дверь возвращает меня к реальности.

– Тетя Сара, ты здесь?

Джеймс! Мы не из тех, кто обнимается при встрече, но сейчас я неуклюже прижимаю его к себе, и мы сталкиваемся локтями и плечами.

– Мне сказали, что ты тут, – говорит он, освобождаясь, и показывает такую же ключ-карту, как у меня. – Я рядом, в двести двадцать третьем. Попросил записать на твой счет – ты ведь не против?

Ну конечно! Впервые после случившегося я чувствую, что могу дышать свободно – глубокий вдох и прерывистый, с облегчением выдох. Джеймс в каких-то четырех дверях от меня, на другой стороне коридора – ближе, чем когда-либо за последний год, но все равно слишком далеко для нашего полного ужасов мира. Я хотела бы лечь на дно, задраить люки и не отпускать племянника от себя ни на шаг. Может быть, попросить, чтобы нам дали соседние номера, или это будет выглядеть странно? Я напоминаю себе, что он уже взрослый и ему нужно свое пространство. Если я буду чересчур много требовать, то лишь отпугну Джеймса.

– Можно? – спрашивает он тем временем, кивая поверх моего плеча.

– Да, да, входи.

Я втаскиваю его внутрь. Он заполняет собой всю комнату – своим ростом, молодостью, переливающейся через край болью… Скулы у него заострились, под глазами фиолетовые круги. В этом есть какая-то странная интимность – оказаться вдвоем здесь, на фоне моей неубранной постели с крошками от печенья. Возле чайника использованные пакетики с заваркой, на полу валяются мокрые полотенца… Джоанна пришла бы в ужас, однако Джеймс ничего не замечает. Шаркая ногами, он подходит к окну и смотрит сквозь тюлевые занавески на парковку внизу. Тонкие плечи сгорблены, и мне хочется подойти сзади, обнять, утешить мальчика в его горе – материнская ласка, которой я сама отчаянно жажду. Но разве смогу я заменить Джоанну? Я не умею всего этого, не знаю, что сказать. Как мне объяснить случившееся?

– Твоя мама… – Я запинаюсь, не находя нужных слов.

Он оборачивается с перекошенным от горя лицом, падает на стул и обхватывает голову руками.

– Я уже опознал… тело. По видеосвязи – так я не смог.

Джеймс запускает пальцы в свои темные волосы.

– Жалкий трус. Я подвел ее. Кто-то должен был быть там, с ней.


Я облегченно выдыхаю – по крайней мере, теперь мне самой не придется покидать номер ради этого важного дела. Присев на краешек кровати, я беру племянника за руку. Пальцы у него длинные, тонкие и сильные, как у пианиста.

– Джеймс, ты ее еще обязательно увидишь. И она бы все поняла, ты ведь знаешь.

Подняв глаза, он через силу улыбается.

– Все равно это как-то неправильно. Лучше бы я сделал это лично, понимаешь?

Он мягко высвобождает руки и, словно не хочет, чтобы я к ним снова прикасалась, засовывает в карманы. Что ему наплели в полиции? Он думает, что я могла напасть на Джоанну?

– А ты как, тетя Сара? Мне сказали, ты тоже пострадала. У тебя на шее…

Я инстинктивно прикрываю горло ладонью. Если в полиции так говорят, значит, мне верят?

– Я в порядке. Только синяки и ссадины. Все остальное у меня в голове. Просто в мыслях не укладывается – твою маму все любили. Кто мог это сделать?

Джеймс громко шмыгает носом и снова запускает руки в волосы.

– Полиция считает, кто-то из знакомых.

– Да, она узнала его, когда он шел к двери.

– Тетя Сара, она опять с кем-то встречалась? Я предупреждал ее об интернет-знакомствах – в реальности люди оказываются совсем не теми, за кого себя выдают.

– Да нет, после того донжуана на пенсии – ни с кем, насколько я знаю.

Джеймс озадаченно морщит лоб.

– Какого донжуана?

– Да так, никакого. Один ушлый старикан, который оказался на пятнадцать лет старше, чем указано у него в профиле, и встречался с разными женщинами в трех разных странах. Не волнуйся, она его быстро раскусила. Мы тогда еще здорово над ним посмеялись.

Да, посмеялись – потом. На самом деле там был не один месяц флирта в электронной переписке и походов в дорогие рестораны. Джоанна долго ничего не подозревала, а когда узнала о настоящем возрасте и истинных намерениях своего ухажера, это стало для нее жестоким ударом.

Джеймс вне себя.

– Как его звали? Ты рассказала о нем полиции? Никогда не знаешь, что у таких типов на уме! Они только и выискивают беззащитных. У мамы были кое-какие сбережения – это всегда привлекает разных негодяев.

– Да, она слишком доверяла людям, – соглашаюсь я. – Думала, что все такие же, как она, – честные и добрые. А мало ли подонков…

– Им определенно должна заинтересоваться полиция. Может, был еще кто-нибудь?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Она правда с этим покончила. Я думала, может, кто-то с работы… Она говорила, что выяснила кое-что об одном человеке.

Джеймс вскидывается:

– Что? О ком?

– Понятия не имею. Она не вдавалась в подробности. Сказала только, что не знает, как поступить. Вообще-то уже прошло порядочно времени, так что, возможно, все разрешилось. Был один из начальства, которого она не терпела, Алекс как-то там, но я не уверена, что речь шла о нем.

Надо было слушать внимательнее, когда Джоанна говорила о работе, однако она называла столько разных имен, столько незнакомых мне людей, с которыми я вряд ли когда-нибудь познакомилась бы, что я просто отключалась. Да и что мне за дело до чьей-то заболевшей кошки или новой кофемашины? Сейчас я бы все отдала, чтобы вновь услышать болтовню сестры о коллегах…

– А тебе она ничего не говорила?

Джеймс качает головой с отрешенным видом:

– Я никогда толком не вникал, когда она начинала рассказывать о работе.

Он тяжело вздыхает. Мы оба виноваты – следовало слушать ее, пока была такая возможность. Я пытаюсь приободрить племянника:

– Если это как-то связано с работой, полиция обязательно его найдет.

Джоанна непременно отметила бы где-нибудь то, что узнала. Она всегда очень щепетильно относилась к своим рабочим обязанностям. Не могу представить другой причины, из-за чего кто-то решил бы причинить ей вред. Сестра была воплощением порядочности.

Джеймс стискивает кулаки и опять сует руки в карманы. Усталый и исхудавший, наверняка давно ничего не ел. Надо бы нам вместе пойти перекусить…

Из коридора доносится шум, и я замираю, насторожившись. Прижав пальцы к губам, я прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи.

Джеймс озадаченно смотрит на меня.

– Все в порядке, тетя Сара, это просто уборка в номерах.