Второй взгляд

Нам открывает женщина крошечного роста. Она даже ниже Руби, ее длинные светлые волосы рассыпаются по плечам.

— Добрый день, милые дамы, — говорит Гедда Барт, главный медиум столетия. — Чем я могу вам помочь?

Сама должна знать, если она действительно ясновидящая. Я уже хочу повернуться и уйти, но Руби тихонько меня толкает.

— Уйти мы еще успеем, — едва слышно шепчет она.

Я прочла множество газетных статей, посвященных мадам Гедде. Она была конкуренткой Гудини; она общалась с духом покойного двоюродного дедушки мэра Уокера. Но я и вообразить не могла, что у меня появится возможность оказаться здесь и встретиться с ней лично.

— Мы бы хотели провести с вашей помощью спиритический сеанс, — говорю я.

— Но никакой предварительной договоренности насчет этого не было, — замечает дама-медиум.

— Не было, — соглашаюсь я.

Вздергиваю подбородок в точности так, как это делает отец. Рассчитываю показать ей, что отсутствие договоренности — это ее просчет, а не мой. Видимо, мне это удается; по крайней мере, она отступает в сторону, пропуская нас в дом.

Вслед за хозяйкой мы поднимаемся по лестнице. Протянув руку, Гедда открывает дверь. Любопытно, заметила ли Руби, что медиум не коснулась дверной ручки даже кончиками пальцев, и та повернулась словно сама собой.

В темноте мне удается разглядеть шестиугольный стол.

— Мы еще не решили вопрос с оплатой, — говорит Гедда.

— Деньги для меня не проблема, — отвечаю я.

Медиум приказывает нам сесть и соединить руки. Пристально смотрит сначала на меня, потом на Руби.

— Вы обе много страдали, — изрекает она.

Однажды я читала критическую статью, посвященную различным магическим практикам. Там рассказывалось, как один парижский ученый спрашивал у случайных прохожих, под каким знаком зодиака они родились, и предлагал им прочесть гороскоп, якобы составленный для этого знака. Девяносто четыре процента опрошенных заявили, что гороскоп чрезвычайно точно описывает особенности их характера. На самом деле всем им был предложен один и тот же гороскоп, некогда составленный для одного из кровавых убийц-маньяков.

Мы верим в то, во что хотим верить; мы слышим то, что хотим слышать. О том, что мы много страдали, догадаться нетрудно. Будь это иначе, зачем бы мы сюда пришли?

Внезапно стол начинает дрожать и вертеться, встает на дыбы, подобно взбесившемуся жеребцу. Взгляд Гедды становится непроницаемым, губы ее чуть приоткрыты. Не знаю, что делать, и смотрю на Руби. Но она еще меньше моего представляет, как следует вести себя на спиритических сеансах.

— Ma poule, — раздается чей-то голос, более высокий, чем голос Гедды, слегка шепелявый.

Сердце мое бьется где-то во рту, ребенок колотит ножками так, словно хочет выскочить наружу.

— Симона? — шепчет Руби, голос ее едва слышен, должно быть, от потрясения у нее перехватило дыхание.

— Дорогая, скажи своей подруге, что бояться совершенно нечего. Мы все здесь ждем ее, — произносит голос.

Вспоминаю, где я слышала подобный акцент. Так говорит Руби, когда устает или забывается. Так говорят во Французской Канаде.

— Это моя сестра, — дрожащим шепотом сообщает Руби, — Симона. На всем свете только она одна называла меня так — ma poule, мой цыпленок. Моя маленькая курочка.

Та самая старшая сестра, которая умерла от дифтерии… Но смысл ее слов остается туманным. Что означает «мы все здесь ждем ее»? Ждут, когда я вступлю в контакт с матерью? А может — когда я покину этот мир и присоединюсь к ним?

Ребенок у меня в животе замирает, руки мои бессильно падают вдоль тела. Чувствую во рту горький привкус ужаса. Наверное, человек ощущает нечто подобное за мгновение до того, как его автомобиль врезается в дерево. Вижу белое свечение, ощущаю, как граница между мирами беззвучно растворяется.

То же самое когда-то чувствовала моя мать.

В голове моей вихрем вертятся вопросы. Смогу ли я увидеть своего сына, или я не заслуживаю подобного счастья? Будет ли он меня помнить? Больно ли мне будет умирать? Пойму ли я, что смерть уже близка? Но я молчу. Достаточно и того, что я убедилась: интуиция меня не обманывала.

Мадам Гедда медленно выходит из транса. В левом уголке ее рта скопилась белая слюна в форме запятой. Кладу на стол десятидолларовую купюру. Придется сказать Спенсеру, что я потеряла деньги.

— Возвращайтесь, — говорит Гедда на прощание.

Догадываюсь, речь идет о возвращении из иного мира.





* * *


Прежде всего, всеобъемлющие евгенические исследования должны выявить, какого рода проблемы существуют в государстве; если это возможно, они должны также выявить причину этих проблем.

Из письма директора Евгенического архива Г. Г. Лафлина Гарриет Эббот, 8 октября 1925 года




Смотровой кабинет доктора Крейга, гинеколога, находится на Парк-авеню. Застегнув блузку, бросаю взгляд в окно на улицу, которая пытается казаться парком. Но эти деревья никого не могут обмануть. Сколько бы их здесь ни сажали, город остается городом, местом, где траве не пробиться сквозь асфальт. Доктор вытирает руки полотенцем. После осмотра он избегает встречаться со мной глазами. Точно так же, как и я с ним.

— Миссис Пайк, когда вы оденетесь, будьте добры, пройдите в приемную, — говорит он ровным, бесцветным голосом.

Вернувшись в музей, где Спенсер упивался похвалами своих коллег, я, разумеется, не сказала ему о своем визите к медиуму. Когда муж сообщил, что поведет меня на прием к знаменитому гинекологу, одному из лучших в стране специалистов по беременности с высокой степенью риска, я не стала возражать. Ясно как день, что от моего решения ничего не зависит. Я точно знаю, что́ должно случиться, но не могу изменить свою участь.

Когда я была маленькой, отец пригласил на обед главного судмедэксперта штата. Разрезая куриную грудку, тот рассуждал об ощущениях, которые испытывает утопающий. В тот момент, когда в легкие попадает вода, человек испытывает ужас, пронзительный, как удар ножом под ребра. Но потом задыхается, и его охватывает полное безразличие. Человек прекращает биться, скрывается под водой и безропотно идет ко дну.

Я уже достигла дна. Лежу на песке и сквозь толщу воды любуюсь закатом.

В кабинет заглядывает медсестра:

— Миссис Пайк, вас ждут.

— Да-да, я уже готова, — отвечаю с фальшивой улыбкой.

Сестра провожает меня к приемной.

— Приятно на вас смотреть, — говорит она. — Вы так и сияете.

Должно быть, все беременные сияют, вне зависимости от того, будет ли им дарована радость материнства. А может, все беременные думают, что непременно умрут от родов.

В приемной доктора Крейга стены обшиты темными панелями, что придает комнате брутальный вид и делает ее похожей на каюту клипера. Кают-компания, затянутая сигарным дымом, — это нечто вне времени.

— Вчера у Гомеса было несколько классных подач, — говорит доктор, обращаясь к Спенсеру. — В этом году он, несомненно, лучший игрок. Лефти, Рут и Гериг не идут с ним ни в какое сравнение.

Спенсер совершенно не интересуется бейсболом, однако, к моему удивлению, отвечает со знанием дела:

— Да, «Атлетикс» снова стала одной из сильнейших команд.

— И кто бы мог подумать, учитывая, как Гериг завершил прошлый сезон. Сто восемьдесят четыре очка… — Доктор осекается, увидев меня. — О миссис Пайк. Садитесь сюда, здесь вам будет удобно.

Опускаюсь на стул рядом со Спенсером. Он берет меня за руку, и мы оба смотрим на доктора выжидающе, как школьники, которых вызвали к директору.

— У меня для вас отличная новость, — провозглашает доктор Крейг. — Я в жизни не встречал такой здоровой беременности, как у миссис Пайк.

Чувствую, как Спенсер расслабляется.

— Вот видишь, Сисси? — поворачивается он ко мне.

— Знаю о печальной судьбе вашей матери и понимаю, что у вас есть основания для беспокойства. Но, основываясь на медицинских данных относительно ее беременности, которые мне любезно предоставил ваш супруг, могу с уверенностью утверждать: причиной тяжелых родов было ее хрупкое сложение. При этом ребенок был крупным. Что касается вас, миссис Пайк, то, по моим предположениям, плод не столь уж велик. Впрочем, будь иначе, это не представляло бы для вас никакой угрозы — поверьте, ваши бедра созданы для деторождения. По всей вероятности, вы пошли в отцовскую породу.

Перед глазами у меня встает отец, с его длинным, узким, худым телом. Ну ничего общего со мной. Тем не менее я благодарно улыбаюсь.

— Не сомневаюсь, что роды пройдут без всяких осложнений и вы произведете на свет здорового малыша, — продолжает доктор Крейг. — Надеюсь, в скором времени вы привезете его в Нью-Йорк, и у меня будет возможность с ним познакомиться.

Любопытно, сколько Спенсер заплатил ему за такую откровенную ложь?

Мы встаем и, завершив ритуал прощальных рукопожатий, выходим из кабинета. Спенсер помогает мне спуститься по лестнице.

— Крейг считается прекрасным акушером, — говорит он. — Его имя, без преувеличения, известно всей Америке. Стоит сказать «беременность», кто-нибудь добавит: «Крейг». Его словам можно доверять. Так что нам с тобой не о чем тревожиться.

Он касается губами моей щеки, одна его рука гладит мой живот, другая распахивает дверь. Мы выходим на улицу, и огромный город тут же глотает нас. Солнце такое яркое, что слепит глаза. Прикладываю ладонь козырьком ко лбу и протягиваю свободную руку Спенсеру, позволяя ему вести меня, куда он считает нужным.





* * *


Мы знаем, что слабоумие существует; подобный диагноз мы можем с полным основанием поставить всем индивидуумам, которые не могут приспособиться к своему окружению, соблюдать принятые в обществе условности и совершать разумные действия.

Генри Годдард. Слабоумие: причины и последствия, 1914



Единственное, чего я хочу, — чтобы это произошло в хорошо знакомой обстановке. В поезде при мысли о том, что мне предстоит, голова начинает слегка кружиться.

— Я знал, что поездка пойдет ей на пользу, — говорит Спенсер папе, который делит с нами отдельное купе.

Когда мы приезжаем домой, уже почти полночь. Ночные птицы встречают нас пением, бродячая кошка, сидящая на крыльце амбара, наблюдает своими желтыми глазами, как я выхожу из «паккарда». Спенсер открывает дверь дома, и мне кажется, я слышу звук срываемой печати.

— Руби, ты можешь разобрать вещи утром, — говорит Спенсер, когда мы поднимаемся на второй этаж. — Дорогая, ложись скорее, — обращается он ко мне.