Закон крови

Между тем Папа Джумбо продолжал вещать, на глазах ломая мою устоявшуюся картину мира. Этакий чернокожий Морфеус, развалившийся в кресле и просвещающий зеленого Нео по поводу матрицы. Но, похоже, в отличие от Киану Ривза, мне разноцветных колёс не предложат. И узнавать, «насколько глубока кроличья нора», мне, подобно сказочной Алисе, придется по-любому. Причем, как всегда, на собственной, неоднократно продырявленной шкуре.

– Сам понимаешь, подпольные бои без правил – это не профессиональный спорт, и тасовать бойцов здесь практически невозможно. А вампир против оборотня биться не могут даже на таких боях – у них, видишь ли, Равновесие.

– Это еще что такое? – спросил я.

– Поясняю, – кивнул Папа. – У нелюдей на сегодняшний момент поделены сферы влияния, в связи с чем старшие следят, чтобы младшие ни под каким видом не конфликтовали. Новая война владыкам кланов не нужна. В истории таких войн было немало, и все они заканчивались одинаково: нежити становилось меньше и люди поднимали головы. Иной раз при этом снимая головы оставшимся кровососам и мясоедам. Так что сейчас они стараются исключить малейший повод для новой вражды. И поскольку за бой вампир против оборотня оба получат от старших звездюлей, они предпочитают бить людей. Кровь у воинов, понимаешь, играет. А мне откуда бойцов брать? И им отказать нельзя – у меня своей крови лишней нету. Но при этом как-то неохота стоять под старость с плакатом на груди: «Вот в этом солярии я так здорово загорел».

Я усмехнулся.

– Понятно. Значит, тебе понадобился человек со стороны, который заставит зверюшек призадуматься, стоит ли им соваться на твои бои?

Папа неопределенно пожал плечами.

– Если ты думаешь, что я тебя специально подставил, то это не так, поверь. Но коль уж возникла такая ситуация, грех не помочь человеку, интересы которого неожиданно совпали с моими.

Папа снова не спеша выколотил потухшую трубку о подлокотник, после чего наклонился, выдвинул один из ящиков тумбочки, достал оттуда фанерную коробку и протянул мне.

– Думаю, пригодится, – сказал он. – Один из зидероксилона, африканского железного дерева, второй – серебряный. Смотри не перепутай.

Я взял протянутую коробку и снял крышку, уже догадываясь о том, что найду в ней.

Как я и предполагал, внутри на какой-то цветастой тряпке, мало напоминающей подложку для магических предметов, лежали два кинжала – деревянный и серебряный.

– Кстати, напоминаю – соваться к себе домой я тебе настоятельно не рекомендую, – сказал Папа Джумбо. – Одежда твоя, документы, мобильник и гонорар за бои здесь, в сумке под кроватью. Домашние адреса своих новых клыкастых друзей запишешь или так запомнишь?



Несмотря на рекомендации Папы, меня все-таки терзали смутные сомнения по поводу необходимости пития крови моих недавних оппонентов. Морду набить без свидетелей да поведение на татами – это можно, а кровь пить – как-то чересчур. Анекдот напоминает:

«– Сосед, меня твоя собака укусила.

– Ну пойди и укуси её».

Несколько лет назад чернокожий мафиози был достаточно известным рукопашником, уважаемым как за мастерство, так и за деловую хватку. Однако в настоящее время он, по моему мнению, слишком сильно увлекся курением подозрительных снадобий, что вызывало сомнения в неопровержимости его логических выкладок. Которые, тем не менее, были весьма убедительны в свете изменений, произошедших со мной меньше чем за сутки.

Тем не менее, для того чтобы пойти резать кого-то кинжалами, выполненными в виде зубов какого-то мифического существа, мне требовались более убедительные доказательства.

И не только они.

Дело в том, что любой спецназовец осознает неизбежность дембеля. Контракт рано или поздно кончается, и даже если продлевать его постоянно, однажды тебе его банально не продлят по возрасту. Потому уходить на дембель все-таки лучше относительно молодым и здоровым. И при этом осознавая, что этот самый дембель раз и навсегда вырвет тебя из привычных армейских будней и бросит в неизвестность. Окружающая действительность имеет свойство меняться, и письма сослуживцев, уволившихся ранее, свидетельствуют о том, что возвращаемся мы совсем не в тот мир, который покинули, уходя на службу.

Потому практически каждый спецназовец заранее заготавливает себе «дембельский чемоданчик», который, по его мнению, поможет ему выжить в суровых условиях гражданской жизни хотя бы первое время.

При этом нет какого-то общего алгоритма, по которому составляется содержание этого культового предмета. Для кого-то это скопленные деньги или ценные предметы на продажу, для кого-то дембельский альбом и сувениры на память о службе. А для некоторых особо отмороженных это вещи, при нахождении которых отцами-командирами на службе или правоохранительными органами на гражданке их владелец будет иметь очень крупные неприятности.

В случае нахождения моего чемоданчика вышеназванными лицами неприятности мне были бы обеспечены на много лет вперед. Потому хранил я его в таком месте, в которое нормальный мент или военный не полезет ни под каким видом. И юный Нга тоже не полезет, разве что за кило травы. Столько травы у меня не было, да и подставлять под монастырь молодого афророссиянина было ни к чему – глядишь, еще пригодится. Исходя из чего после ухода Папы Джумбо я нацарапал огрызком карандаша на куске туалетной бумаги необходимый текст, без стука вошел в «комнату храпа», растолкал афророссиянина и, всучив ему список вместе с зеленой купюрой, отправил за жратвой в ближайший супермаркет со строгим наказом закупить продукты строго по списку, а сдачу вернуть.

Юная темнокожая леди, храпевшая рядом с Нга на огромном матрасе, лежавшем прямо на полу, так и не проснулась, продолжая выводить носоглоткой мощное соло. Позавидовав столь крепкой нервной системе, я вернулся в комнату, сел на кровать и задумался.

Так, разложим ситуацию по полочкам. По словам Папы, жить мне осталось менее суток, ежели не хлебну кровушки двух бойцов, кусивших меня за конечность аки гадюки из черепа лошади, воспетой Пушкиным и Высоцким. Кровушку бойцы по доброй воле мне, понятно, не отдадут, так что придется их вырубать. А поскольку сопротивляться они будут серьезно, то, возможно, и мочить.

Я скосил глаза на клочок бумаги с записанными мной от руки адресами и схемой «как проехать». Есть у меня такой недостаток, для спецназовца недопустимый, – топографический кретинизм. Бороться с ним бесполезно, отцы-командиры в свое время помучились-помучились, да и бросили, постановив, что идеальных бойцов в природе не бывает, хрен с ним, пусть записывает, только потом не забывает уничтожать те конспекты. Так что лежала поверх заработанной пачки баксов схемка, повергавшая меня в определенное уныние.

Предполагаемые сказочные чудища жили в местах весьма прозаических – один в коттеджном городке, по рассказу Папы, напоминающем обнесенную стеной крепость, а второй – в натуральном замке, отстроенном на холме рядом с убогой подмосковной деревенькой. Вот уж не думал, что эдакие олигархи развлекаются мордобитием и питьем крови честного народа. Хотя кто знает, случайно ли в русском языке богатеев-эксплуататоров частенько называли «кровопийцами»? Может, вот она, связь, – пока не начнешь хлебать литрами кровь рабочих и крестьян и в прямом, и в переносном смысле, не быть тебе владельцем заводов, газет, пароходов и не жевать ананасы и рябчиков в последний день Помпеи…

Так, не отвлекаемся, думаем дальше.

Верить людям на слово в наше время дело, чреватое последствиями для верующего, особенно если тебе предлагают порезать либо замочить пару олигархов. Не исключено, что, пока я валялся в отключке, Папа вкачал в меня какое-нибудь неизвестное науке африканское снадобье, вызывающее буйную регенерацию, и теперь пытается использовать меня втёмную, грозя смертью скорой и неминучей.

В пользу этого предположения свидетельствуют также его настоятельные рекомендации не ездить к себе домой. А ну как приеду я в Химки, город моего детства и юности, несправедливо обсмеянный «Камеди Клабом», поднимусь на последний этаж родного дома без лифта и обнаружу, что не ждет меня там лихая засада сказочных зверюшек, а по-прежнему не нужен я нафиг никому в этом мире? Возможен такой вариант? Весьма и весьма.

Исходя из чего сей факт требует проверки обстоятельной. Так как сильно я подозреваю, что если всё сказанное Папой Джумбо чистая правда и мне действительно придется пускать в ход дарёные кинжалы, то после принудительной сдачи крови Грогги с Мангустом, а также их друзья-товарищи-родственники будут на сто процентов гореть страстным желанием как минимум кусить меня еще разок. И на этот раз желательно за горло. Так что, прежде чем наживать себе врагов, надо убедиться, что они действительно враги, а не спарринг-партнеры, с которыми на ринге мутузишь друг друга больно и яростно, а после вместе пьешь горькую в кабаке, хлопая друг друга по плечам и вспоминая: «а как я тебе с ноги в ребра!», «а ты мне как локтем по морде!» и далее в том же духе.

Плюс – вышеупомянутый чемоданчик, собранный отмороженным старшим лейтенантом Краевым именно на такой вот случай. Потому как идти на такое дело без некоторых предметов из того чемоданчика есть предприятие абсолютно бесперспективное. А значит, по-любому придется выдвигаться в район родных пенат, где тот чемоданчик, собственно, и заныкан.

Как раз к окончанию моего совещания с самим собой (чего лишний раз с умным человеком не посоветоваться?) вернулся Нга с тремя пакетами и довольным лицом буддиста, достигшего просветления. Сдачи он, естественно, не принес (на что я, впрочем, и не особо рассчитывал), зато в пакетах было все заказанное плюс пол-литра водки, приобретенной по собственной инициативе.

– Надо ж за знакомство, – пояснил Нга, перехватив мой строгий взгляд.

Н-да, не поспоришь. Темнокожий юноша был явно в курсе традиций аборигенов. Мы быстро соорудили нехитрый обед: покупная кура гриль, разогретая в духовке, колбаса, пара консервов, хлеб, лук, чеснок. Что еще надо россиянам для счастья? На запах разогреваемой куры пробудилась и подтянулась вторая половина Нга, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся довольно симпатичной мулаткой лет шестнадцати от силы.

– Аня, – представилась половина Нга.

– Очень приятно, Андрей, – галантно назвал я одно из своих имен, которых у спецназовца обычно больше, чем положено простому смертному. – Ну что, за знакомство?


Второй тост, провозглашенный Нга за воссоединение пролетариев всех стран, я не поддержал – ехать поддатым домой не хотелось, мало ли, вдруг Папа Джумбо не обманул? И хотя верилось в это с трудом, но расслабляться все же не стоило. Поэтому, покончив с обедом, я откланялся, сославшись на неотложные дела, и выпросил у юной пары две старые поясные сумочки для мобильных телефонов, а также иголку с ниткой и ножницы. После чего удалился в свою комнату, при помощи портняжных принадлежностей слегка видоизменил дарёные сумки. Покончив с кройкой и шитьем, я оделся в свои мятые шмотки, которые кто-то запихал в мою спортивную сумку весьма небрежно, и покинул юную пару, настоятельно порекомендовав тинейджерам прибраться в квартире.

Выйдя из дома и обозрев окрестности, я понял, что судьба занесла меня в места далекие и непознанные. Мягкий ноябрьский снежок сыпался сверху на суровые коробки хрущёвок, деревья, кусты, скамейки, расставленные вокруг детской площадки, а также на большей частью непокрытые головы редких прохожих, суля последним очередную сезонную эпидемию гриппа и ОРЗ.

У прогуливающегося во дворе дедка я осведомился, куда это занесла меня нелегкая.

Дедок понюхал воздух и, вздохнув, ответил с плохо скрываемой завистью:

– Люберцы это, парень. Эх, я в молодости тоже так пил, что на следующий день не помнил, как и куда меня занесло. А счас уже здоровье не то.

И, предвосхищая мой следующий вопрос, ткнул пальцем в переулок:

– Там за углом маршрутка останавливается, до метро довезет. Деньги-то остались, чтоб до дома доехать?

– Остались, спасибо, отец, – сказал я и отправился в указанном направлении. Душевный у нас все-таки народ, понимающий и сочувствующий – если, конечно, ты не террорист и не сторонник сухого закона.

Путь на перекладных маршрутка от Люберец – метро – маршрутка до Химок занял около двух часов, так что в своем районе я оказался, когда уже начало смеркаться.

Завидев вдали очертания знакомых пятиэтажек, я усмехнулся про себя, вспомнив крылатое: «Таксист ошибся, завезя клиента вместо Марьино в Южное Бутово. Клиент разницы не заметил».

Правда, в моем случае химкинские безлифтовые пятиэтажки были сложены не из хрущевского кирпича, как в Люберцах, а из блоков, облепленных черно-белой мозаикой, местами осыпавшейся от времени. Ну и современные круглые башни точечной застройки в нашем районе местами были понатыканы – на зависть коренным жителям, ютящимся в малогабаритках.

Сразу за одной из таких башен, расположенные параллельно друг другу, стояли три пятиэтажки. Я жил в той, что ближе, – от родителей осталась однушка на последнем этаже, выходящая окнами на соседнюю панельную девятиэтажку. В той девятиэтажке жил мой давний знакомец еще со школы Васька Шнырев с очевидным прозвищем Шнырь, обслуживающий прилегающую местность в качестве дворника и разносчика свежих сплетен по совместительству.

Васька был беззлобным, компанейским малым, тихим алкоголиком, вечно теребимым женой по поводу отсутствия денег и перспектив на будущее. Ко мне он относился с безграничным уважением за моё прошлое, чем я порой беззастенчиво пользовался, по возможности компенсируя доброту дворника бутылкой-другой. Васька всегда беспрепятственно давал мне ключи от своей полумёртвой «шестерки», на которую написал доверенность от руки на моё имя, а также иногда помогал мне решать проблемы с местным ДЕЗом.

Как-то, пользуясь его беспечностью и доверием, я наглым образом спёр у него связку ключей от служебных помещений и в мусоросборной камере его подъезда оборудовал тайник для своего чемоданчика, после чего аккуратно вернул ключи на место. Исходил я при этом из того, что у меня в подъезде мусоропровода нет и что вряд ли кто-то когда-то будет искать что-то ценное, роясь в отходах и рискуя быть приложенным по макушке сброшенной сверху бутылкой. Также я учел, что даже если Васька чемоданчик найдет, то первым делом прибежит не в милицию, а ко мне за советом – мою компетентность в таких вопросах он всегда ставил выше милицейской.

Поступок с моей стороны был, конечно, не очень красивый, но в данном случае я, как учили отцы-командиры, исходил из принципа максимальной рациональности. Да и потом, даже если бы случилось чудо и чемоданчик нашли, предъявить такому существу, как Васька, владение содержимым чемоданчика было равносильно обвинению монашки в хранении ядерной боеголовки.

Вот и сейчас я решил для начала выяснить обстановку и из окон Васькиной квартиры по возможности выяснить, что делается в моей. После чего уже принимать решения исходя из того, наврал мне Папа Джумбо или все-таки сказал правду.

Прогулочным шагом человека, не отягченного мирскими заботами, я дошел до Васькиного двора, делая вид, что увлеченно разговариваю по мобильному и заодно при этом прикрывая рукой лицо от лишних взглядов. Во дворе было не особенно людно, разве что у соседнего с Васькиным подъезда на лавочках расположилась стайка молодых людей призывного возраста – человек пять-шесть глушили «Очаковское» из двухлитровых пластиковых пузырей, курили и лениво общались сквозь зубы под однообразный «тынц-тынц», несущийся из чьего-то плеера или сотового. Картина, в общем, обычная для наших дворов, когда молодежи податься некуда из-за отсутствия работы, денег и других интересов, кроме пива, курева, ширева и «тынц-тынц».

Проведя беглый осмотр территории и не найдя более ничего подозрительного, я проскользнул в Васькин подъезд и, игнорируя лифт, по лестнице взбежал на пятый этаж. Еще один плюс – Васькины окна были расположены практически вровень с окнами моей квартиры, так что позиция для наблюдения идеальная.

Я уже поднял руку для того, чтобы постучать в знакомую дверь, памятуя, что звонок у Васьки хронически не работает… и замер, осознавая, что между дверью и косяком имеется щель. Обитая дешевым дерматином дверь была не заперта и слегка поскрипывала на несмазанных петлях, тревожимая слабым потоком теплого воздуха, идущего из квартиры…

Бывают в жизни моменты, порой незначительные совершенно, когда вдруг осознаешь – вот она, черта, отделяющая твоё уютное, объяснимое «прошлое» от неведомого «будущего», которое вот-вот нахлынет, поглотит и перевернет с ног на голову твой уютный, понятный, привычный, вполне объяснимый мир. Тот, в котором ты жил с момента рождения, тот, о котором тебе постоянно рассказывали родственники, друзья, знакомые, учителя, прохожие и случайные люди-эпизоды в метро, автобусах, магазинах, на улицах… Все те, кто до сего момента формировал устойчивую картину мира, в котором ты живешь, рассказывая тебе, что солнце – яркое и теплое, что луна – планета, отражающая по ночам солнечный свет, что подъезд, в котором живет знакомый с детства дворник, – грязноватый и полутемный, с написанными краской из баллончиков похабными надписями на стенах, как и все похожие подъезды в твоем районе…

И что такая знакомая Васькина дверь, обитая потертым возле ручки дерматином, не должна быть открытой в вечернее время. И что даже если раздолбай Васька спьяну забыл ее запереть, то я, Андрей Краев, глядя на щель между косяком и этой незапертой дверью, просто физически не могу ощущать лицом слабый поток теплого воздуха, идущий из квартиры, и запах, который несет с собой этот поток…

Потому что ощущать столь слабые ноты – это феномен из той же серии, что и новые зубы, растущие у тебя во рту, раны, затягивающиеся на следующий день, и лицо Мангуста, вытягивающееся вперед наподобие волчьей морды. Потому что все это не сон, не бред и не галлюцинации. Потому что если сейчас ты повернешься и уйдешь, не войдя внутрь Васькиной квартиры, твой привычный мир все равно не вернется в накатанное русло. И тебе уже никогда не стать тем Андреем Краевым, который сутки назад, насвистывая, собирал у себя дома спортивную сумку, готовясь к вечернему бою и прикидывая, куда потратить выигранные деньги…

Я толкнул дверь и сделал шаг вперед.

Потом еще один.

И еще…

Я шел по полутемному коридору Васькиной однушки, освещенному тусклым светом ночника, к проему его единственной комнаты, откуда лился тусклый серый свет, просеянный сквозь стекло широкого, давно не мытого окна, наполовину забранного не снятой с лета зеленой сеткой от комаров. Эту сетку я видел каждый день, подходя к окну своей комнаты, и постоянно удивлялся: что, Ваське сложно несколько кнопок от деревянной рамы отколупнуть? Прохладно ведь уже, зима на носу, какие комары в ноябре?

Я шел по коридору. И сейчас этот короткий сегмент малогабаритной квартиры с покосившейся вешалкой справа и дверями санузла слева казался мне слишком длинным, самым длинным коридором в моей жизни, по которому мне доводилось идти.

Потому, что я уже знал что увижу по другую сторону зеленой Васькиной сетки от комаров.

Потому, что запах становился с каждым шагом сильнее.

Слишком знакомый запах…

Я вошел в комнату и невольно прикрыл нос и рот рукавом своей армейской камуфлированной куртки. Потому что знакомый запах будил незнакомые чувства, от которых кружилась голова и сводило спазмами желудок. Уж лучше нюхать рукав, успевший пропахнуть московскими улицами, метрополитеном и наземным общественным транспортом. А еще лучше закрыть глаза, чтобы не видеть то, на что не стоит смотреть никому – если, конечно, не желаешь до конца жизни просыпаться в поту от ночных кошмаров…

В паре метров от меня лежала на спине Васькина жена в распахнутом на груди когда-то зеленом махровом халатике. Сейчас зеленым был лишь один рукав халата, и то наполовину. В остальном домашняя одёжка превратилась в рваную бурую тряпку, облепляющую дородное тело ее хозяйки.

Вернее, то, что от него осталось.

Я видел пару раз, как выглядит свиная туша, которую загрызли волки и не успели доесть. Разорванное горло, распоротое брюхо, выеденная требуха… Хоть и нехорошо говорить такое о человеке, но Васькина жена сейчас напоминала такую тушу. На месте ее когда-то объемистого живота зияла страшная рана, а ошметки внутренностей, разбросанных вокруг трупа, лишь усиливали впечатление.

Но это были не волки – откуда им взяться в километре от Москвы? И потом, звери не умеют отрезать головы жертв и водружать их на столах, засунув им при этом в рот кусок окровавленного мяса.

Голова Васькиной жены лежала на залитой кровью скатерти, а полный ужаса взгляд мертвых глаз был направлен на кресло, в котором сидел хозяин квартиры.

Васькин пах был страшно разодран, и я сразу понял, что за ошметок зажат во рту его жены. Не-волки обладали жестоким чувством юмора, пытая Ваську. Картина произошедшего здесь встала перед моими глазами, словно я сам был свидетелем двойного убийства.