Запах смерти

— Мальчик или девочка? — спросил я, пытаясь заглушить знакомое ощущение пустоты — как всегда, когда вспоминал о беременности жены.

— Не знаю, да и не хочу пока знать. Муж надеется, что это будет мальчик, но я говорю ему, что, если он хочет знать пол ребенка, пусть сам его и вынашивает.

Я знал, что она замужем, но мужа ее не видел ни разу. Хотя мы с Уорд уже несколько раз работали вместе, общались мы с ней больше по делу, а в редких иных случаях личной жизни друг друга не касались.

Что же, новость добавляла хоть немного света в этот мрачный вечер. Я ждал у машины, пока Уорд проводила инструктаж со своими заместителями и старшими пожарными. Вскоре к их временному штабу присоединились еще трое: мужчина с короткой стрижкой лет тридцати пяти, чьи начальственные манеры позволяли предположить в нем шефа Уорд, и мужчина с женщиной помоложе, волочившиеся за ним хвостом. Вид все трое имели не самый счастливый. Мало того, что следственная группа уже понесла потери в лице патологоанатома, так возникли еще целых три трупа, причем смерти их могли быть связаны друг с другом. То, что начиналось как заурядное дело, приобретало гораздо более серьезный оборот.

Через двадцать минут от их группы отделился констебль с сообщением, что я могу отправляться домой. Дальнейшая работа откладывалась до тех пор, пока чердак не будет надежно укреплен. Со мной свяжутся, когда появится необходимость.

И я поехал обратно в Бэллэрд-Корт. О сне до отъезда Рэйчел не могло быть и речи, поэтому, приняв душ и позавтракав, я уселся с ней за журнальный столик с кофе и честно попытался сделать вид, будто это утро ничем не отличается от остальных. И по мере того, как приближалось время отъезда, делать это становилось все тяжелее. Рэйчел не хотела, чтобы я провожал ее в аэропорт, поскольку это лишь продлило бы мучительное расставание, и когда ее телефон тренькнул, извещая о том, что такси ждет внизу, сердце мое болезненно сжалось. Я крепко обнял Рэйчел, вдыхая аромат ее волос, стараясь запомнить его на время разлуки.

— Увидимся самое позднее через три месяца, — произнесла она, поцеловав меня в последний раз.

Входная дверь за ней закрылась, и я вернулся в пустую квартиру. Сияющая чистотой кухня казалась операционной, а абстрактные полотна на стенах гостиной — размытыми пятнами. Я привык оставаться в этой квартире один, и тем не менее все здесь буквально кричало о том, что Рэйчел уехала.

Я мертвецки устал, однако понимал, что не усну, поэтому убрал тарелки в посудомоечную машину и приготовил себе еще кофе.

В кухне имелась ультрасовременная кофемашина, которая сама молола зерна, кипятила молоко и выполняла еще много разнообразных действий. Рэйчел нравился этот агрегат, но, на мой взгляд, он изображал излишние старания ради одной чашки кофе. Я достал с полки банку растворимого, залил его кипятком в кружке и уселся за гранитным кухонным островком.

Теперь, когда Рэйчел уехала, на душе сделалось совсем пусто. Наверное, я мог бы ехать на кафедру позднее, но тогда бы мне пришлось убивать впустую часа два или три. Я открыл Интернет, чтобы посмотреть, не попали ли жуткие находки в больнице Сент-Джуд в новостные ленты. Данные обнаружились в недрах отдела региональных новостей, почти без подробностей: лишь то, что в заброшенной больнице обнаружены человеческие останки. Ни замурованная камера, ни несчастный случай с Конрадом не упоминались.

Разумеется, больница была публичным местом, и полиция не могла держать происшествие в тайне, однако Уорд явно надеялась оттянуть ажиотаж прессы на как можно более долгий срок. Что же, удачи ей, подумал я.

Прочитав то немногое, что писали про следствие, я поискал информацию про саму больницу. Вот уж про Сент-Джуд недостатка в сведениях не было — начиная с петиций и блогов противников сноса и заканчивая любительскими сайтами, посвященными истории больницы. Ее открыли в XIX веке как благотворительное заведение, управлявшееся церковью. К началу пятидесятых годов прошлого века больница заметно разрослась, и вокруг викторианского корпуса появились здания новых подразделений и служб. Все это сопровождалось многочисленными фотографиями разного периода — от пожелтевших отпечатков, запечатлевших возводимые кирпичные стены в окружении только что высаженного сада, и до нынешнего состояния — с заколоченными окнами. Одно фото демонстрировало Сент-Джуд во времена расцвета. Там, где теперь торчали лишь ржавые столбы, красовались больничные отделения. Перед одним находились две медсестры — наверняка выбежали отдохнуть и поболтать. В глубине снимка объектив запечатлел заходивших в высокие двери мужчину с ребенком.

Все эти картины минувших дней навевали грусть. Нет, я не хотел жить в те времена, да и вообще, все эти экскурсы в историю больницы мало помогали расследованию. Зато, посмотрев на часы, я увидел, что убил за этим занятием почти пятьдесят минут. Вполне достаточно, чтобы идти на работу.

Выключив ноутбук, я сунул его в рюкзак, снял с вешалки куртку и со вздохом облегчения захлопнул и запер за собой дверь роскошной квартиры.

Несколько последних лет я подрабатывал на кафедре судебной антропологии одного из крупнейших лондонских университетов. Подобное положение устраивало обе стороны. Моя педагогическая нагрузка была минимальной, однако обеспечивала меня кое-какими средствами, доступом в лаборатории, а также оставляла достаточно времени на работу полицейским консультантом.

В начале этого года ситуация ухудшилась, поскольку полиция осталась мной недовольна в связи с неудачным расследованием. Однако после дела в Эссексе моя звезда снова засияла ярче, да так, что университет предложил мне двухгодичный контракт на более выгодных, чем прежде, условиях.

И тем не менее я медлил с его подписанием. Притом что мое положение в университете представлялось вполне стабильным, я не питал никаких иллюзий насчет того, что произойдет в случае новой неудачи. И после неуверенности и даже раздражения начала этого года сильно сомневался в том, что хочу ждать повторения. Появление в моей жизни Рэйчел многое поменяло, открыв новые перспективы.

Вероятно, настало время изменить и что-нибудь еще.

Я оставил машину в нескольких кварталах от университета и остаток пути одолел пешком. С тех пор как на двери моей старой квартиры обнаружили отпечаток пальца Грэйс Стрейчан, Уорд посоветовала мне не ездить на работу одной и той же дорогой. Береженого бог бережет, сказала она. Тогда это казалось бесполезным занятием, а теперь и подавно, но я дал обещание Рэйчел, так что каждый день парковался на новом месте и даже на факультет заходил не через главный вход, а через служебный.

Учебный год уже начался, и суета в университетских коридорах хорошо отвлекала мысли от опустевшей квартиры.

Брэнда, кафедральный лаборант, оторвалась от бумаг при моем появлении.

— Доброе утро, Дэвид! Как выходные?

— Спасибо, замечательно.

— Не ожидала, что вы так рано приедете. Вы не забыли, что сегодня заседание кафедры?

— Жду не дождусь.

— Ага, вижу. Да, и еще тот журналист-фрилансер прислал письмо. Фрэнсис Скотт-Хейз.

Я вздохнул. Скотт-Хейз преследовал меня уже несколько месяцев в надежде на интервью. Он присылал письма и на мой адрес, и на адрес факультета в надежде получить ответ. Точнее, тот, который его устраивал. На первое письмо я ответил вежливо, на второе — уже грубее, остальные просто игнорировал. Я терялся в догадках, откуда он про меня узнал.

Обычно мое участие в полицейских расследованиях носило исключительно закулисный характер, и меня это устраивало. Увы, мое имя засветилось в репортажах о двух делах: в прошлогоднем — в Дартмуре и более позднем — в Эссексе. Том самом, где мы познакомились с Рэйчел. В общем, я мог не сомневаться в том, что Скотт-Хейз увидел один из этих репортажей и решил, что из этого получится хорошая статья.

То, что у меня на сей счет имелось иное мнение, его, похоже, нисколько не обескураживало.

— Просто игнорируйте его письма, — сказал я Брэнде. — Рано или поздно до него дойдет.

— Вы уверены? Скотт-Хейз пишет во все крупные издания. Разве вам не хочется увидеть свой портрет на страницах журнала?

— Мне послышалось или кто-то сказал слово «журнал»? — раздался голос из-за моей спины.

Сердце мое ушло в пятки. Я повернулся и оказался лицом к лицу с профессором Харрисом, деканом факультета. Он стоял, крепко сжимая в руках сияющий новой кожей портфель, и одарял меня такой же сияющей, но абсолютно неискренней улыбкой.

Помнится, в период моих неудач как консультанта Харрис держал себя по отношению ко мне гораздо менее обаятельно. Однако теперь ситуация изменилась, и его отношение — тоже.

— Это просто один журналист, который не понимает, когда ему отвечают отказом, — объяснил я.

Брэнда же просто пробормотала слова извинения и снова уставилась в свой монитор.


Харрис кивнул, продолжая улыбаться:

— Если так, возможно, вам следовало бы отозваться. Вы же знаете, что говорят насчет публичности. Небольшое, но удачное интервью положительно сказалось бы на вашей репутации.

Ага. И на репутации факультета.

— Вероятно, позднее, — согласился я.

— Кстати… Я слышал, в заброшенной больнице нашли чей-то труп. Где-то в Северном Лондоне? Уж не заняты ли вы в данном деле? Это ведь так удачно, совсем недалеко отсюда…

Объясните это жертвам, подумал я.

— Ну пока я не имею права…

— Да, да, конечно. Что ж, удачи вам в расследовании. И с интервью.

Брэнда сочувствующие улыбнулась мне, когда за Харрисом закрылась дверь.

— Ответ тот же самый: нет, — сказал я.

Пройдя в клетушку, служившую мне кабинетом, я сразу проверил почту. Она состояла из обычной факультетской переписки, новостных рассылок и пары вопросов от моих аспирантов по поводу их диссертаций. Там же обнаружилось и последнее письмо журналиста-фрилансера.

Моим первым побуждением было удалить его, но после разговора с Брэндой я чувствовал себя обязанным хотя бы прочитать, что он написал. Впрочем, ничего нового я в нем не нашел. Надо признать, Скотт-Хейз писал в престижные газеты и журналы, так что, наверное, мне полагалось бы чувствовать себя польщенным его вниманием. Вероятно, в словах Харриса тоже имелась доля истины: интервью укрепило бы мою репутацию, которой, видит бог, за последний год изрядно досталось.

Однако перспектива увидеть свой портрет на страницах журнала меня абсолютно не прельщала. Я нажал «удалить», и письмо исчезло.





Глава 5




Только на следующий день Уорд позвонила мне с известием о том, что им разрешили забрать с чердака мумифицированные останки. Первой моей эмоцией стало облегчение. Накануне вечером позвонила Рэйчел, усталая после перелета, но возбужденная в предвкушении работы. К утру она должна была находиться на борту исследовательского судна, возможно, уже покинувшего порт и направлявшегося к одному из Эгейских островов. Им предстояло провести в море долгое время, и, хотя на борту имелся спутниковый телефон, использовать его собирались только в самых экстренных случаях. В общем, на связь Рэйчел могла выходить теперь только в зоне покрытия сотовых сетей или при наличии вай-фай- роутера, и следующего разговора с ней мне предстояло ждать несколько дней.

Все это мы понимали еще до ее отъезда, однако, пообщавшись с Рэйчел, я ощущал ее отсутствие еще острее. Поэтому, когда Уорд сообщила, что они готовы возобновить работу, я быстро уладил факультетские дела и поехал на совещание занятых в расследовании полицейских специалистов. Пресса наконец сообразила, что в заброшенной больнице произошло что-то поинтереснее заурядной смерти от передоза, и теперь на улице у въезда на территорию выстроилась колонна ощетинившихся антеннами телевизионных фургонов, а у ворот толпились репортеры с камерами. Мой приезд вызвал у них оживление, которое, правда, быстро спало, когда дежуривший у ворот констебль пропустил мою машину внутрь.

При дневном свете больница не производила столь гнетущего впечатления, как ночью. Угрожающие тени и неясные очертания оказались грудами строительного мусора и остатками стен сносившихся корпусов. Лишенное милосердной вуали темноты, здание демонстрировало напоказ свою увядающую красоту. Вероятно, прежде оно обладало великолепием загородного дворца. Два длинных флигеля выступали вперед по сторонам псевдоантичного портика главного входа, придававшего дому облик мавзолея. Широкие ступени поднимались к высоким двустворчатым дверям, хотя симметрию нарушал прилепленный в соответствии с современными нормами бетонный пандус для инвалидов-колясочников. Фасад производил впечатление, однако годы заброшенности, конечно, не могли не взять своего. В щели между каменными блоками ступеней пробивалась трава, а потемневшие от времени стены почти сплошь покрылись потеками птичьего помета и граффити. Некогда смотревшие на парк высокие окна были теперь заколочены, а выцветшие щиты с информацией о давным-давно закрытых медицинских отделениях лишь усугубляли ощущение заброшенности.

Совещание проводилось в стоявшем перед входом полицейском трейлере. Впервые Уорд участвовала в нем в качестве старшего инспектора, поэтому откровенно нервничала. Она уронила на пол свои записи и, чертыхнувшись, нагнулась собрать их. После доклада сразу ушла, и я даже не смог с ней поговорить. Зато когда вся казенная часть закончилась и я, переодевшись в комбинезон, пробрался сквозь толпу полицейских чинов и автомобилей к крыльцу, там стоял Уэлан. Рядом с ним находилась констебль в форме, и взгляд ее, направленный на третьего члена их маленькой группы, выражал высшую степень неодобрения. Это был крупный, крепкого сложения мужчина в желтом жилете со световозвращающими полосами. Я направился к ним, но, увидев, что они заняты спором, замедлил шаг.

Точнее, спорил больше крупный мужчина. Лет ему было около пятидесяти, и поверх пояса у него выпирало монументальное пузо, каковым он, судя по всему, в качестве неопровержимого аргумента целился то в одного, то в другую. Желтый жилет вблизи оказался сильно запыленным, а из-под протертой кожи на мысках строительных башмаков просвечивала защитная стальная скорлупа. Красный цвет лица и обилие на нем лопнувших сосудов выдавали в нем сильно пьющего человека, хотя в данный момент лицо это побагровело еще сильнее от сильных эмоций.

— Можно подумать, мало мне мышей летучих было! Мерзких мышей, чтоб их! А теперь еще это! Я тут не в бирюльки играю — знаете, во сколько это все мне обойдется?

На голову выше Уэлана ростом, он грамотно пользовался своим преимуществом, угрожающе нависая над инспектором. Впрочем, Уэлана это не смущало. Лицо его, когда он отвечал здоровяку, оставалось абсолютно бесстрастным.

— Я сказал уже, что мы приносим извинения за помехи в осуществлении работ… Хотя какие помехи? Бог свидетель, теперь это место преступления. Мы не можем разрешить никаких работ до окончания следственных действий.

— А когда они закончатся?

— Увы, этого я вам сейчас сказать не могу. Но чем быстрее мы все завершим, тем раньше вы сможете приступить к работам. В ваших же интересах оказывать нам содействие.

— Обрадовали! И что прикажете делать до тех пор? Платить моим людям за просиживание штанов?

— Мы искренне вам сочувствуем, мистер Джессоп, но это зависит не от нас. А теперь, если вы не будете против пройти с констеблем вон в тот фургон и подождать…

— Ага, снова ждать! Можно подумать, я мало ждал!

Повернувшись к Уэлану спиной, Джессоп устремился прочь в сопровождении констебля, хранившей такое же невозмутимое выражение лица. Я отступил в сторону, пропуская его, и он вихрем пронесся мимо меня в раздувающемся желтом жилете.

Что-то выпало из жилетного кармана и звякнуло об асфальт. Я опустил голову и увидел, что это очки. Одна из линз выпала из оправы и лежала рядом на грязной мостовой.

— Эй! Вы обронили! — окликнул я Джессопа, подбирая очки.

Он обернулся и испепелил меня взглядом. По-моему, Джессоп даже не понял смысла моих слов. Потом, оставив констебля ждать на полпути к фургону, он вернулся.

— Спасибо, — буркнул он, выхватывая очки у меня из руки.

— И еще вот это, — добавил я, протягивая ему линзу.

Джессоп стоял, хлопая глазами и переводя взгляд со сломанных очков на мою руку с линзой и обратно. От него исходил сильный запах пота, табака и перегара. Затем Джессоп резко развернулся и зашагал обратно к фургону.