Заражение

— Да.

— Кстати… — Лезнер приподнял очки, разглядывая его словно впервые. — Ты писал статью про свалку… два года что ли назад? Или уже больше. Где она?

Андрей начинал писать ту статью. Он потратил на нее полторы или две недели, но… трагедия с Сашей отодвинула статью в долгий ящик, позже он хотел к ней вернуться, но так и не смог. Он не мог понять, почему — то ли недостаток фактов, то ли… какой-то безотчетный страх, о котором он никому не рассказывал. Как возвращаясь со свалки видел автобус, где они вообще не ходят, а внутри его… дочь со странными людьми. И… он вспомнил жутких псов, эту женщину, ее дочь, странный разговор между ними и потом… провал в памяти.

Он не мог заставить себя вернуться к этой статье.

— Ее нет.

Лезнер покачал головой.

— Жаль. Что ж… пошлю Филимонова из отдела расследований, может он что разузнает.

— Да, — ответил Андрей. — Лучше Филимонова. — И прошептал чуть слышно: — У него нет детей.

— Что? — встряхнул головой редактор. — Ты что-то сказал?

— Можно идти?

— Да, иди. Забеги в отдел кадров, подпиши бумаги и расчет получи заодно.

Андрей кивнул. На него накатилась какая-то апатия, ему не хотелось ни спорить, ни ругаться — к тому же… по сути Лезнер был прав. А он… он будет продолжать кропать рекламную джинсу, благо за это хорошо платят, и по вечерам стоять под окнами Сашиной палаты, мысленно с ней общаясь.

Он давно с ней общался мысленно — привык; она почти всегда отвечала ему, причем делала это так, как сделала бы настоящая Саша, реальная. Поэтому он нисколько не удивился, услышав в голове укоризненный голос: «Папа, если ты еще не понял, то тебя увольняют. Ты этого добивался? Тогда поздравляю, у тебя наконец-то получилось».

Андрей зажмурился. Тебя мне тут не хватало, — подумал он. — Сам вижу, что увольняют. Зато не нужно будет бегать по придуркам из водоканала, от которых никогда ничего не добиться. Буду писать про кондиционеры и памперсы.

Про памперсы? — оживился голос. — Ты рассказывал, что мне тоже как маленькой надевают памперсы, пока я лежу здесь. Позови меня как будешь писать. — Голос немного помолчал. Потом сказал: — А знаешь, я когда вырасту, тоже хочу стать журналистом. Только писать не про памперсы, хотя это тоже интересно.

А про что же? — мысленно спросил Андрей, поворачиваясь к двери.

— Андрей, — окликнул его Лезнер. — Вчера мне позвонил мой друг, вместе учились в МГУ.

Андрей повернулся, голос умолк.

— Даже не знаю, стоит ли тебе в это влезать… но я подумал, почему нет. Он директор института, им нужны добровольцы для испытания вакцины от гриппа. Институт здесь у нас, за городом, километров двадцать пять. Не слишком известный, поэтому ты о нем можешь и не знать. Конечно, нужно быть абсолютно трезвым и дело это не на пару дней. Платят очень хорошо. Очень, это значит, что, если бы мне позволяло здоровье, я бы тоже пошел. Такие дела.

Андрей взялся за ручку двери, чтобы открыть ее и выйти вон, но что-то его остановило.

Может быть хоть так я смогу ей помочь, подумал он. Может быть не ей, а другим детям. Может быть хоть кому-то в этом гребаном мире, чтобы моя жизнь не оказалась полностью никчемной, никому не нужной. Он стоял, не решаясь повернуть головы.

Потом развернулся и подошел к столу Лезнера.

На краешке лежала простая визитка с черными буквами: «НИИ вирусологии. Директор Леонид Маркович Трошин, профессор, доктор биологических наук».

— Позвони ему, — сказал Лезнер. — Скажи, что от меня.

Он внимательно посмотрел в красные глаза Андрея.

— Богом прошу, не подведи.

Андрей сунул визитку во внутренний карман пиджака и вышел из кабинета.

Голос молчал.





Глава 15




2012 год

В самом начале было очень страшно. Это состояние можно было назвать и другими словами, но она таковых не знала. Или забыла.

Запредельно жутко, как в темной комнате, которой ее пугал Кирилл Мышкин, предварительно удостоверившись, что Зоя Викторовна на них не смотрит.

Перед сонным часом он как бы между прочим, вскользь, как-то спросил у нее, не хочет ли она узнать, кто живет в темной комнате. И больше ничего не сказал. Она лежала, пялясь в белый потолок, пересчитала уже все лампы, все точки, все гвоздики, придумала кучу небылиц, но пресловутая темная комната и ее таинственный обитатель не выходили из головы.

После сна он сказал, что в темную комнату ставят маленьких девочек, когда они не слушают мальчиков и там, в этой комнате, за тяжелой дверью, как в подвале — их может утащить притаившийся зверь. Его иногда можно услышать, если плотно-плотно прижать ухо к холодному, окрашенному белой масляной краской дереву, — и он в подтверждение своих слов прикладывал свое ухо к двери чулана, где Петровна хранила ведра и тряпки для уборки группы.


Там и правда что-то было. Она сдалась, не выдержала, любопытство взяло вверх, и прислонила ухо к ровной гладкой поверхности двери, а второе — закрыла ладошкой. Крепко-крепко.

Сначала ничего не было слышно, к тому же, как обычно дети шумели изо всех сил, пытаясь поделить новый комплект игрушек, подаренный спонсорами. В какой-то момент Саша отчетливо уловила как кто-то словно скребет костяным когтем по полу, потом по жестяному ведру с надписью красной краской «3 группа», а потом… прямо по двери, в нескольких сантиметрах от ее уха.

Она отпрыгнула, словно ошпаренная и чуть не расплакалась. Ее удержало лишь то, что Мышкин этого и добивался. Потом он весь остаток дня будет ходить и говорить, какие девочки ссыкухи и что Саша — самая первая ссыкуха, испугалась старого ведра в подсобке Петровны. Дети, конечно, же будут смеяться — они всегда смеются, обнаружив слабость. Детям неведомо милосердие.

Любой на ее месте, услышав этот скрежет, намочил бы штаны прямо там, перед дверью. Слишком настоящим был этот тихий, отчетливый звук. Возможно, где-то в глубине души она допускала, что хитрый Мышкин просто выдумал этот фокус, но он стоял рядом и разгадать его секрета Саша не могла, как ни старалась. Если он вообще был, этот секрет.

Сдерживая навернувшиеся слезы, дрожь в ногах и панику, она оттолкнула Мышкина и бросилась в светлую группу.

— Дурак! — бросила она в сердцах и тот моментально закричал: «Зоя Викторовна! Саша плохими словами обзывается! Накажите ее, она меня назвала плохим словом!»

Воспитательница, заметив хитрый взгляд Мышкина, покачала головой.

— Что ты еще придумал, Мышкин? Кажется, сейчас не Саша, а ты пойдешь в угол. Саша, что случилось?

Саша, украдкой утерев слезу, подсела к Пете. Он играл с паровозиками и сразу же протянул ей один.

— Он… он меня хотел напугать, — сказала Саша. — Только я не боюсь! Понял?

Мышкин зарделся, а когда увидел Петровну, направлявшуюся к чулану и вовсе потерялся.

— Ах вы проказники, — раздался голос няни. — Дверь с графиком уборки в деревянной рамке распахнулась и оттуда, как ужаленные, выскочили братья Костровы.

— Ага, вот оно что! Так, Костровы и Мышкин, быстро ко мне.

С понурыми головами дети подошли к воспитателю.

— Еще одна такая выходка и кто-то не будет участвовать в утреннике. Вам понятно? И еще. Волшебные шарики, видимо, тоже будут не для всех.

— Это все Кирилл, — мгновенно сдал сообщника Роман. — Мы не хотели Сашу пугать. Это все он виноват. Он сказал нам царапать ведро и дверь ногтями, как будто это игра такая.

— Это не игра, — ответила Зоя Викторовна, глядя как Петровна наполняет водой ведра. В темной комнате колыхание ее белого халата выглядело слегка тревожным. — Никого никогда нельзя пугать.

— Это почему же? — самоуверенно спросил Мышкин.

— Вырастешь, поймешь, — ответила воспитатель. — А пока я поговорю с твоим папой.

Мышкин хмыкнул.

— Папа мне ничего не сделает. А вас заругает.

— Это мы еще посмотрим, — ответила Зоя Викторовна. — А теперь просите прощения у Саши или становитесь в угол до конца дня.

Перспектива простоять без игрушек никого не устраивала.

— Прости, мы так больше не будем, — промямлили Костровы в один голос.

Саша кивнула.

С Мышкиным было сложнее. Он минут пять мялся, но в конце концов переборол собственную гордость.

— Прости, — буркнул он и тут же отчалил, посчитав такое извинение исчерпывающими.

— Ладно, — сказала Саша.

— Трудно было? — спросила Зоя Викторовна.

Мышкин покрутил головой. Она знала, что ему пришлось переступить через себя, а значит — уже хорошо, задумается, может быть.

— Нет, — сказал он. — Нисколечко.

— Вот и отлично, — сказала Зоя Викторовна. Она снова посмотрела на дверь подсобки и ей почему-то захотелось тоже приложить ухо. Что она могла там услышать? Разумеется, ничего. Или все же…



Саша стояла за той самой дверью. Было темно, она знала, отлично знала, где находится. В темной комнате детского сада. Внутри подсобки. Только вот братьев Костровых здесь точно не было. Их не могло здесь быть. Она слышала, как играют дети в группе, как Зоя Викторовна собирает всех на занятие, разучивают букву М. Повторяют слова: Москва, мир, мед, молоко, мама, морковь, месяц, мрак…

Она встрепенулась.

Мрак.

Ни единой полоски света. И едва уловимый, почти неразличимый звук, как будто кто-то скребет когтем по дереву. Царапающий, монотонный жуткий звук. Она выставляет вперед руки, чтобы не упасть в темноте и не может нащупать стены. Она не знает, куда идти — только слышит голос воспитателя и боится сделать хоть шаг, чтобы не уйти еще дальше.