Заражение

— Тридцать три.

Кто-то заботливо укрыл его одеялом. Тело сотрясала дрожь, ему было холодно и жарко одновременно. Яркие красно-оранжевые вспышки мелькали перед глазами и мозг взрывался от их убийственного мельтешения.

По комнате летали мыльные пузыри и в каждом пузыре, переливающимся прозрачной радужной оболочкой, Андрей видел лица участников группы — недоуменные, испуганные, перекошенные болью и страхом, у кого-то изумленные, но большей частью — изможденные, вроде как у него самого. Ему было совсем не до игривого любопытства, даже странные галлюцинации вместо любопытства вызывали, скорее страх. Тело ломило и трясло, словно былинку, зубы скрежетали, жар и жуткий озноб накрыли его одновременно. О чем-то таком говорилось в памятке, но он пропустил этот абзац.

— Какая-то девочка знакомая, — услышал Андрей сквозь забытье.

— Вроде бы это его дочь, — ответил другой голос. — Она уже третий год в коме. Лукин надеется установить, почему так вышло…

Господи, как же мне плохо, — уловил он стон, полный боли. Неужели так будет два месяца? Я не смогу, нет… я не выдержу… только ради Пети, только ради него… только бы дожить до конца и получить деньги и тогда я смогу от него уйти… стать свободной… не могу больше терпеть… не могу… не могу…

Андрей попытался приподняться, чтобы посмотреть, кто это говорит, но силы полностью покинули его. Голова вдруг стала неподъемной, тело налилось чугуном и превратилось в болванку — без рук и ног, оно мог лишь слегка пошатываться из стороны в сторону, мокрое и горячее.

Папа, ты что, в больницу попал? что с тобой? Ты где?.. Почему ты не отвечаешь? Что это за странная комната? Ответь, мне страшно, я боюсь за тебя! Папа!!! — ее крик прозвучал как пощечина, Андрей дернулся, но вторая волна жара прибила его к кровати. Теперь он не мог даже пошевелиться. Пересохший язык корябал небо, но ни звука, ни одного внятного слова, междометия, даже просто мужского ругательства — он не мог произнести.

По телу побежала волна колючего озноба — кровь будто застыла в нем, сердце затрепыхалось, обескураженное внезапным изменением и липкий безумный страх черными выхлопами начал заполнять мозг.

Папа, папочка, что это?! Держись, не давай этой гадости проникнуть, открой форточку! Ты же сгоришь! Вставай, сделай что-нибудь, папа, я прошу тебя! Умоляю! Вставай!!!

Крик тонул в облаках смрадного дыма. Он где-то слышал этот голос, но не мог узнать его — где-то в далеком прошлом, давным-давно, когда… когда…

Черный язык безобразного дыма лизнул его ноги, потом поднялся выше — окутав талию, спину, руки, шевельнулся возле сердца, изловчившись — просочился сквозь кожу. Плотность его становилась все выше, и он поднимался к голове — медленно и неотвратимо. Когда осталась одна шея, его запах стал совсем невыносим — как тогда на свалке, — скользнула у него отстраненная мысль.

Он уже не слышал ни криков ни воплей, не различал ничего вокруг, телу было тепло и хорошо — в голове вместо какофонии адских звуков, звучала вибрирующая струна и в ней он различал голоса — без эмоций, сухие и механические.

Дым успокаивал, разве не этого он хотел от жизни — спокойствия и порядка? Дым обещал избавление от боли и тревог, решение проблем, все, что только пожелаешь и ему было лишь нужно… самую малость…

папа!.. держись!.. дай мне свою руку!!!

Какую еще руку, подумал он лениво. Мне так легко и хорошо. Нет руки, мне нечего тебе подавать, Са…

— Саша?! Сашенька? Это ты? Саша?! Ты где???

— Папа, я здесь! Не… вдыхай! только не вдыхай этот дым!

Андрей стиснул зубы и сомкнул рот как раз в тот момент, когда черная субстанция была готова скользнуть ему в рот. Зажмурил глаза, ибо чернота, превратившаяся вдруг в адскую плесень, сошла с ума — ощетинившись — она кинулась на него со всех сторон, словно цунами, — горящая кипящая смола, пожирающая все на своем пути. Ее вой и вой ее жертв заполонили все вокруг — так, что барабанные перепонки завибрировали от боли и в тот миг, когда безумный вихрь был готов поглотить его, стоящего посреди бескрайнего океана беснующегося огня, холодные пальцы, тонкие и крепкие схватили его за руку.

— Держись, — прошептала Саша. — Я не отдам им тебя.





Глава 22




Осень 2014 года

Профессор Базелевич окинул взглядом группу. Его большое, красное лицо в свете ламп дневного света выглядело неестественно — словно плохой фотограф не справился с цветопередачей, в результате странная отталкивающая синюшность перебравшего алкаша походила на трупное окоченение. Впрочем, Юрий Михайлович не скрывал своей любви к коньяку и студенты, пользуясь этой слабостью, иной раз получали поблажки на экзаменах и зачетах.

Базелевич был крупным специалистом в области педиатрии, сделал несколько важных открытий в области детский неотложных состояний, его докторская диссертация, посвященная клиническому моделированию детских неотложных состояний стала настоящим прорывом, в столице даже открыли центр на основе его разработок, который профессор поначалу и возглавил. Однако… подковерная борьба оказалась не его коньком. Не выдержав столкновения с медицинской бюрократией, Базелевич запил, сделал несколько непростительных ошибок, поставил под угрозу свое детище и в конце концов был вынужден оставить центр, семью и карьеру. Переехал в Огненск, возглавил кафедру педиатрии провинциального мединститута, руководство которого смотрело на слабости столичного профессора сквозь пальцы.

— Так-с, — сказал он. — А где Чернышев? Мы рассчитывали на его доклад сегодня. Дамы и господа, кто видел Дениса Чернышева?

Вика посмотрела на дверь аудитории и вздохнула. Теперь одним коньяком не обойдешься. Базелевич терпеть не мог, когда игнорируют профильный предмет. Только чудо могло спасти нерадивого студента.

— Юрий Михайлович… — одна подняла руку.

— Слушаю, Ефимова.

— Наверное, он приболел. Мы вчера вечером готовили доклад по вашему заданию и…

По аудитории пробежал смешок.

— и…

Вика покраснела. Базелевич, стоя возле доски, мял в руках тряпку. В ее голове пронеслись кадры вчерашнего вечера: они с Денисом под пристальным взглядом уборщицы покидают палату, расписываются в журнале и молча идут, думая каждый о своем, хотя, на самом деле, думают они об одном и том же.

И это отнюдь не секс.

Дэн размышлял, каким научным термином или теорией можно объяснить случившееся с ними, а если нельзя, — если нет такой теории, то… все ли с ним в порядке, точнее, с его головой. Он попытался вспомнить хоть что-то из лекций по психиатрии, но в голову ничего не лезло — у него начался жар.


Вика думала только о том, что услышала на пороге палаты. Назвать это голосом она не могла, в том смысле, что девочка, даже если бы произнесла эти слова, пусть неосознанно, то они услышали бы их вдвоем с Денисом. Это абсолютно точно. От двери до кровати два с половиной метра. В полной тишине даже капли, падающие из неплотно закрытого Денисом крана раздражали ее.

Если не голос, тогда — что?

Кажется, она свихнулась с этой учебы. Десятки предметов, зачеты, экзамены, а еще невозможная латынь! Немудрено, что она начала слышать голоса. Вернее, голос. И что он ей такого сказал? По сути ничего особенно, отчего следовало бы так волноваться. Скорее всего, это был внутренний голос, который глядя на состояние Дэна, просто спрогнозировал дальнейший ход событий. Она и раньше его слышала, разве нет?

Но вчера ты была здорова, — сказал внутренний голос. Вот, слышишь? Это я, твой внутренний голос. А то, что было вчера… ты уж прости, но… тебе придется поискать другое объяснение. Я тут ни при чем.

У Вики задрожали руки, она сцепила их перед собой в замок, сидящая рядом Анжела Голодец, конечно же, заметила тремор.

Когда они вышли из больницы, было уже поздновато, но Дэн под предлогом согреться затянул ее в какой-то бар под названием «Свобода» (она еще подумала, почему не «Безгрешность»), где они выпили глинтвейна и ее совершенно развезло — причем явно не от алкоголя. Ее развезло от страха. Со мной что-то не так, со мной что-то не так, — свербела навязчивая мысль, которая, как она прекрасно знала, не отступит, пока не найдет решение. Пока не станет ясно, что именно не так.

— Ты тоже думаешь об этом? — наконец спросил Дэн. — Я вижу, ты думаешь.

Она ничего не ответила. После второго глинтвейна навалилось теплое забытие, от которого не хотелось избавляться, а наоборот — довериться и поплакаться. И даже суровое красное лицо Базелевича, маячившее в каждом темном угла бара, было не в состоянии запретить им выпить по третьему бокалу.

— Отметишь завтра меня у Базелевича?

— Может все-таки пойдешь? Ты же потом…

— Посмотри на меня…

И действительно, вид у Дениса был жалкий. Точь-в-точь, как у персонажей из рекламы якобы противовирусных препаратов от гриппа — чихающих, с бардовыми носами, из которых льется прозрачная субстанция, слезящимися глазами и художественно взъерошенными волосами.

Подошел бармен, на бэдже которого было написано «Бар „Свобода“. Бармен Стас», Денис протянул ему деньги.

Стас покачал головой.

— Боюсь, глинтвейном тут уже не отделаешься, дружище, — сказал он. — Нужно что-нибудь посерьезнее.

— Вряд ли нам это поможет, — сказал Денис. Бармен не отходил и тогда он задал странный вопрос: — У вас бывают голоса незнакомых людей в голове?

Бармен ухмыльнулся, снял с полки бутылку джина, смешал с тоником и отдал подошедшей официантке.

— Парень, которому я сейчас сделал джин, месяц назад, прямо возле этой стойкой, где вы сидите, рассказывал о таком случае. Ему тоже что-то там мерещилось. Беднягу забрали прямо отсюда, но… вот он опять с нами. Так что, все относительно, молодые люди. Хищный зверек с пушистым мехом подкрадывается незаметно и шепчет еле слышно. Зато, когда приходит время…

Вика испуганно взглянула на бармена.

— Пойдем, Дэн, а то не пустят в общагу, — сказала она быстро.

— Вот именно… — сказал Стас. — Когда приходит время, бывает, что уже поздно.

Они выскочили на улицу.

— Может, расскажем Базелевичу, — предложила она, нервно поглядывая на однокурсника. — Все-таки, профессор, может что-то знает по этому поводу. В конце концов это была его идея сделать доклад, он сам и звонил зав отделению, чтобы нас пустили и предоставили историю болезни. Диссертация у него по детской теме неотложных состояний, кажется, как-то похоже звучит.

— Он писал про моделирование. А не про то, что на самом деле.

— Ну… моделирование детских неотложных состояний — вот пусть он и смоделирует, что происходит.

Дэн покачал головой.

— Что-то мне подсказывает, он давным-давно уже ничего не моделирует, а просто читает лекции по бумажке и получает зарплату. Посмотри на него.

Теперь Вика стояла в пяти метрах от Базелевича и видела его мясистое с мелкими синими прожилками лицо. Денис был прав. Судя по всему, уже с утра он успел принять граммов сто пятьдесят.

— Чернышев заболел, у него температура. Поэтому он попросил вас перенести доклад. Моя же часть будет готова к концу недели, — сказала Вика тихим голосом.

Базелевич, кажется, не слишком удивился и даже не сильно рассердился.

— Понятно, — сказал он. — Во-всяком случае, это слишком сложное дело, чтобы пытаться решить его наскоком, чего вы так все любите. Что притихли? Не так что ли? Скачают реферат и несут мне, радостные и довольные. А тут случай сложный, с интернета не скачаешь. Да и жизнь, уж поверьте, будет постоянно ставить перед вами такие жесткие вопросы, что хочешь не хочешь, а придется искать ответы самим.

Группа и в самом деле затихла. Все ждали поток гневных излияний по поводу неуважения к предмету, халатного отношения, наплевательства — обычно так оно и было, если кто-то приходил неподготовленным.

— Садитесь, Ефимова, — сказал он. — Но тоже не затягивайте. А вы… — он обвел студентов тяжелым насупленным взглядом, — зарубите себе на носу: поспешный диагноз делает вас рабами собственного тщеславия. Остерегайтесь очутиться в плену иллюзий, основанных на книжной демагогии. Жизнь куда шире и разнообразнее учебников и ваших однобоких представлений о ней.

Студенты начали переглядываться. Подобных откровений им еще не приходилось слышать, особенно от педанта, допрашивающего на экзаменах с пристрастием — и не дай бог забудешь предлог в определении, — пиши пропало.

Вика села, спрятав руки под столом.

— Чего это с ним? — спросила тихо Анжела, делая вид, что не заметила состояние соседки по парте.

Вика пожала плечами. Она, кажется, уже знала, что будет делать. Не бог весть, какое решение, но… другого у нее не было.

— А Дэн правда заболел, или… — не унималась Анжелика. Ее большая грудь лежала на парте, приподымаясь в такт дыханию.