Защищая Джейкоба

– Дафф, прости, что беспокою.

– Да ну, какое беспокойство. Что случилось?

– Возможно, и ничего. Мне кажется, что за нами кто-то следит. Его машина весь вечер стоит у нашего дома.

– Это мужчина?

– Точно не уверен. Я его не видел. Только машину.

– Ты сказал «его».

– Это предположение.

– И что он делал?

– Просто сидел в машине перед нашим домом с заведенным двигателем. Это было около шести, во время ужина. Потом я опять его заметил в девять вечера. Но как только двинулся в его сторону, как он развернулся и был таков.

– Он каким-то образом тебе угрожал?

– Нет.

– Ты видел его машину раньше?

– Нет. Думаю, нет.

В трубке послышался глубокий вздох.

– Энди, можно дать тебе один совет?

– Я только и жду, чтобы кто-нибудь его мне дал.

– Ложись спать. Завтра ответственный день. Вы все находитесь в огромном напряжении.

– Ты считаешь, что это просто припаркованная машина?

– Судя по твоим словам, это так и есть.

– Ты не мог бы в качестве личного одолжения пробить номер? На всякий случай. Лори просто сама не своя. Это ее успокоило бы.

– Строго между нами?

– Разумеется, Дафф.

– Ладно, диктуй свой номер.

– Массачусетс, 75K S82. «Линкольн-таун-кар».

– Ладно, повиси пока на линии.

Он отключился, и в трубке воцарилась долгая тишина. Я без звука смотрел Стивена Колберта.

– Номер принадлежит «хонде-аккорд», – послышался наконец в трубке голос Даффи.

– Черт. Он украден.

– Нет. По крайней мере, заявления о краже не было.

– Что тогда он делает на «линкольне»?

– Возможно, твой приятель просто на время позаимствовал его на тот случай, если машину кто-нибудь заметит и сообщит номер в полицию. Для этого достаточно только отвертки.

– Черт.

– Энди, позвони в Ньютонскую полицию. Не исключено, что всему этому есть совершенно невинное объяснение, но подать заявление, чтобы этот факт хотя бы зарегистрировали, все равно стоит.

– Я не хочу этого делать. Завтра начинается суд. Если я заявлю в полицию, это просочится в прессу. Нельзя этого допустить. Мы сейчас должны производить нормальное, спокойное впечатление. Мне нужно, чтобы присяжные видели самую обычную семью, ничем не отличающуюся от них самих.

– Энди, если вам кто-то угрожает…

– Нет. Нам никто не угрожает. Пока что никто еще ничего не сделал. Ты же сам сказал, это выглядит просто как припаркованная машина.

– Но ты встревожился настолько, что позвонил мне.


– Не важно. Я со всем разберусь. Если это дойдет до присяжных, они решат, что дело тут нечисто. Подумают, что мы все это подстроили, чтобы вызвать к себе сочувствие, или пытаемся строить из себя жертв. Никакой драмы. Все, что делает нас в глазах присяжных странными, не заслуживающими доверия, фальшивыми, снижает вероятность того, что они найдут в себе силы сказать «невиновен».

– И что ты хочешь сделать?

– Может, ты мог бы послать патруль, не ставя об этом в известность начальство? Пусть просто проедутся мимо, – может, он струхнет и уедет. Тогда я мог бы сказать Лори, что ей не о чем тревожиться.

– Лучше я сделаю это сам, иначе начальство так или иначе поставят в известность.

– Буду очень тебе благодарен. Я перед тобой в неоплатном долгу.

– Просто верни своего парня домой в целости и сохранности.

– Ты это серьезно?

Пауза.

– Не знаю. Во всем этом деле что-то не вяжется. Может, это просто потому, что странно видеть вас с Джейкобом за столом защиты. Я этого парнишку с пеленок знаю.

– Пол, он этого не делал. Даю тебе честное слово.

Он хмыкнул с сомнением в голосе:

– Энди, кому может понадобиться следить за твоим домом?

– Родным жертвы? Может, кому-то из ребят, кто знал Бена Рифкина? Какому-нибудь психу, который прочитал о деле в газете? Да кому угодно. Вы к Патцу больше не наведывались?

– А пес его знает. Энди, я понятия не имею, что у них там сейчас творится. Меня же перевели в чертов отдел по связям с общественностью. Следующим номером, видимо, поставят ловить нарушителей на шоссе. Меня сняли с этого дела, как только Джейкобу было предъявлено обвинение. Повезло еще, что не завели дело за то, что я якобы тебя покрывал. Так что информации у меня с гулькин нос. Но у них не было никаких оснований для того, чтобы продолжать слежку за Патцем после того, как обвинение предъявили кому-то другому. Дело было уже раскрыто.

Мы оба помолчали.

– Ладно, – произнес он наконец. – Я выезжаю. Скажи Лори, что все в порядке.

– Я уже пытался убедить ее, что все в порядке. Она мне не поверила.

– Она и мне не поверит. Ладно, не важно. Иди поспи. Иначе вы оба так долго не протянете. Сегодня только первая ночь.

Я поблагодарил его и, поднявшись на второй этаж, улегся в постель к Лори.

Она лежала, свернувшись калачиком, точно кошка, ко мне спиной.

– С кем ты разговаривал? – пробормотала она сонно в подушку.

– С Полом.

– И что он сказал?

– Что это, скорее всего, просто припаркованная машина. Все в порядке.

Лори простонала.

– Он сказал, что ты ему не поверишь.

– И был прав.





27

Первое заседание




О чем думал Нил Лоджудис, поднимаясь, чтобы произнести вступительную речь перед жюри присяжных? Он ни на мгновение не забывал о двух автоматических камерах, нацеленных на него. Это было совершенно ясно по тому, как тщательно он застегнул две верхние пуговицы своего пиджака. Костюм, явно новехонький, не тот, который он надевал вчера, хотя сегодняшний был точно того же хипстерского фасона, на трех пуговицах. Разнузданный шопинг был ошибкой с его стороны. В новых костюмах Лоджудис держался гоголем. Видимо, воображал себя героем. Честолюбивым, да, но его цели совпадали с общественными – что было благом для Нила, было благом для всех, кроме Джейкоба, разумеется, – так что вреда в этом он не видел. Видимо, ощущал к тому же и некую высшую справедливость в том, что я теперь сидел за столом защиты, в буквальном смысле смещенный. Не то чтобы в торжестве Лоджудиса в тот день просматривалось что-то от эдипова комплекса. Во всяком случае, внешне он этого никак не выказывал. Когда оправил свой новый костюм и поднялся, распушив перья перед жюри – двумя жюри, я бы сказал, одним в суде и вторым по ту сторону телеэкранов, – я увидел в этом лишь юношеское тщеславие. Я не мог ни ненавидеть его, ни завидовать ему за этот маленький приступ самодовольства. Он окончил университет, вырос, наконец-то стал Мужчиной с большой буквы. Каждый из нас в какой-то момент своей жизни испытывал подобное чувство. Эдипов комплекс или не эдипов комплекс, приятно после многолетних усилий стоять на месте отца, и удовольствие это совершенно невинного толка. И вообще, за что винить Эдипа? Он сам был жертвой. Бедняга Эдип вовсе не хотел причинить никому зла.

Лоджудис кивнул судье («Продемонстрируй присяжным, что ты уважительно относишься к суду…»). Проходя мимо, сверкнул глазами в сторону Джейкоба («…и что не боишься подсудимого, потому что, если у тебя не хватает смелости взглянуть ему в глаза и сказать: „Виновен“, как ты можешь ждать этого от присяжных?»). Остановился прямо перед жюри и положил руки на ограждение ложи присяжных («Уничтожь разделяющее вас расстояние; заставь их считать тебя одним из них»).

– Подростка, – начал он, – находят мертвым. В парке Колд-Спринг. Ранним весенним утром. Четырнадцатилетний мальчик заколот тремя ударами ножа в грудь, столкнут с насыпи, скользкой от грязи и мокрых листьев, и брошен умирать в одиночестве менее чем в четверти мили от школы, куда он направлялся, в четверти мили от дома, откуда он вышел всего несколькими минутами ранее.

Его взгляд скользнул по присяжным, сидящим в ложе.

– Все это: и решение совершить это деяние, и выбор – лишить человека жизни, лишить жизни этого мальчика – занимает всего секунду. – Он оставил фразу висеть в воздухе. – Доля секунды, и, – он щелкнул пальцами, – все. На то, чтобы выйти из себя, нужна всего лишь секунда. И это все, что требуется: секунда, краткий миг – чтобы у тебя зародилось намерение убить. В суде это именуют преступным умыслом. Это сознательное решение убить, как бы мгновенно оно ни возникло у убийцы, каким бы мимолетным ни было. Убийство первой степени может произойти вот… так… на ровном месте. – Он принялся неторопливо расхаживать по залу суда перед ложей присяжных, приостанавливаясь, чтобы задержать взгляд на каждом из них. – Давайте ненадолго остановимся на обвиняемом. Это дело о мальчике, у которого было все: хорошая семья, хорошие оценки, прекрасный дом в престижном пригороде. У него было все, во всяком случае больше, чем у многих, гораздо больше. Но, кроме всего этого, у него было кое-что еще: у него был убийственно взрывной характер. И стоило его подтолкнуть, даже не слишком сильно, так, слегка поддразнить, задеть, как это случается каждый день в каждой школе в стране, чтобы он решил, что с него довольно, чтобы наконец просто – щелк! – и случился… взрыв.