Защищая Джейкоба

– И следовательно, все, что вам известно, – это то, что у орудия убийства было зазубренное лезвие и полотнище определенного размера, верно?

– Да.

– Вы предпринимали какие-либо попытки установить, какое количество ножей могут соответствовать этому описанию?

– Нет. Меня попросили только определить, могли ли раны быть нанесены данной конкретной моделью ножа. Других ножей для сравнения мне предоставлено не было.

– Что ж, это многое объясняет, верно?

– Возражение.

– Принимается.

– Следователи не предпринимали попыток установить, какими еще моделями ножей могли быть нанесены раны?

– Нет, про другие модели меня не спрашивали.

– А у вас самой есть какие-то мысли по этому поводу? Хотя бы приблизительно. Сколько еще моделей ножей могли оставить рану примерно двух дюймов в ширину и трех-четырех дюймов в глубину?

– Я не знаю. С моей стороны это было бы домысливанием.

– Тысяча? Ну же, их должно быть как минимум столько.

– Не могу сказать. Их действительно много. Не забывайте, маленький нож способен оставить отверстие большего размера, чем само лезвие, поскольку нападающий может воспользоваться им, чтобы расширить рану. Скальпель сам по себе имеет небольшие размеры, однако же, как мы все понимаем, разрез при помощи его можно сделать очень большой. Так что когда мы говорим о размере раны в сравнении с лезвием, речь идет о максимальном размере лезвия, верхней его границе, поскольку лезвие, очевидно, не может быть больше, чем оставленное им отверстие, по крайней мере, если мы говорим о проникающем ранении, как в данном случае. В рамках этого предельного значения по размеру раны самому по себе невозможно судить точно, насколько большим был нож. Так что я не могу ответить на ваш вопрос.

Джонатан вскинул голову. Он не намерен был сдаваться.

– Пятьсот?

– Я не знаю.

– Сотня?

– Возможно.

– Ага, возможно. Значит, наши шансы – один из ста?

– Возражение.

– Принимается.

– Почему следователей так интересовал данный конкретный нож, миз Раковски? Именно «Спайдерко Сивилиан»? Почему они попросили вас сравнить с ранами эту модель?

– Потому что в материалах дела было упомянуто, что обвиняемый написал…

– Если верить Дереку Ю.

– Верно. И тот же самый свидетель, по всей видимости, видел у обвиняемого похожий нож.

– Снова Дерек Ю?

– Полагаю, да.

– Значит, единственное связующее звено между этим ножом и Джейкобом – это один запутавшийся парнишка, Дерек Ю?

Раковски ничего не ответила. Слишком быстро Лоджудис заявил возражение. Впрочем, ее слова все равно ничего бы не изменили.

– У меня все, ваша честь.





33

Отец О’Лири




У меня было ощущение, что дело начинает попахивать жареным, но я по-прежнему не терял оптимизма. Лоджудис надеялся, что ему повезет вытянуть козырную карту и собрать выигрышную комбинацию из имеющихся у него на руках двойки, тройки, пятерки и шестерки. По правде говоря, у него просто не было выбора. Карты ему достались паршивые. Ни одного туза, ни одной улики настолько убедительной, чтобы присяжные почувствовали себя обязанными вынести обвинительный вердикт. Последней его надеждой стала группа свидетелей, отобранных из числа школьных товарищей Джейка. Только я очень сильно сомневался, что кому-то из учеников школы Маккормака удастся вызвать сильное доверие у присяжных.

У Джейкоба был примерно такой же настрой, что и у меня, и мы с ним веселились как в старые добрые времена, высмеивая тактику Лоджудиса и убеждая самих себя в том, что каждая карта, которую он выкладывает, – это очередная жалкая двойка или тройка. Особенно нам нравилось вспоминать пассаж Джонатана про «отсутствие доказательств» и выволочку, которую Лоджудис схлопотал от судьи за то, что упомянул «ген убийцы». Я не хочу сказать, что Джейкоб не был напуган до чертиков. Еще как был. Мы все были напуганы. Просто тревожность в случае моего сына приняла форму такого вот побивания себя кулаками в грудь. И в моем случае тоже. Я был настроен воинственно, адреналин с тестостероном били через край. Я казался себе двигателем, работающим на холостом ходу на повышенных оборотах. Маячившая возможность обвинительного вердикта как ощущение надвигающейся непоправимой катастрофы обостряла все чувства.


Лори же была настроена куда более пессимистически. Она считала, что при отсутствии однозначности присяжные будут чувствовать себя обязанными вынести обвинительный вердикт. Они не станут рисковать. Упекут на всякий случай малолетнего монстра за решетку до конца его дней, чтобы обезопасить от него остальных невинных детишек, да и дело с концом. И потом, нельзя же допустить, чтобы за убийство Бена Рифкина ничья голова не полетела с плеч. А как же торжество правосудия? А если эта самая голова по стечению обстоятельств будет принадлежать Джейкобу – ну что ж, они готовы на это пойти. В пессимизме жены я смутно улавливал нотки чего-то более грозного, но не отваживался углубляться в эту тему. Есть вещи, которые лучше не трогать. Вещи, которые ни одну мать нельзя вынуждать произносить вслух о своем сыне, даже если она сама в них убеждена.

Поэтому в тот вечер мы объявили перемирие и волевым решением прекратили бесконечные пережевывания результатов судебно-медицинской экспертизы, которые услышали сегодня из уст Карен Раковски. Больше никаких разговоров о нюансах брызг крови и углах вхождения ножа и прочих тому подобных вещах. Вместо этого мы сидели на диване и в довольном молчании смотрели телевизор. Когда около десяти часов Лори отправилась наверх в спальню, у меня шевельнулась слабая мысль, а не присоединиться ли к ней. Когда-то я именно так бы и поступил. Мое либидо повлекло бы меня вверх по лестнице, точно дог на поводке. Но это осталось в прошлом. Интерес Лори к сексу бесповоротно угас, а я слабо себе представлял, чтобы мне удалось уснуть рядом с ней, да и вообще уснуть. И потом, кто-то должен был выключить телевизор и вовремя загнать Джейкоба в кровать, а не то он просидел бы до двух часов ночи.

В одиннадцать с минутами – как раз только началось шоу Джона Стюарта – Джейк произнес:

– О, опять он здесь.

– Кто?

– Тот тип с сигаретой.

Я сквозь штору выглянул из окна гостиной.

На противоположной стороне улицы стоял «линкольн-таун-кар». Он был самым что ни на есть наглым образом припаркован прямо через дорогу от нашего дома, под фонарем. Окошко со стороны водителя было слегка опущено, чтобы он мог стряхивать пепел с кончика своей сигареты на мостовую.

– Может, позвонить в полицию? – спросил Джейкоб.

– Не надо. Сам со всем разберусь.

Я пошел к стенному шкафу в прихожей и отыскал бейсбольную биту. Она лежала там многие годы, заваленная зонтиками и сапогами, с тех самых пор, как Джейкоб перестал играть в детской бейсбольной лиге. Бита была красная алюминиевая, рассчитанная на детскую руку.

– Пап, тебе не кажется, что это не очень хорошая идея?

– Это фантастическая идея, поверь мне.

Сейчас я готов признать, что идея и в самом деле была не очень. Я вполне отдавал себе отчет в том, что своими действиями могу серьезно подмочить в глазах общественности образ нашей семьи, и Джейкоба в том числе. Наверное, в моем смутном представлении это выглядело как то, что я просто хорошенько припугну этого типа, не причиняя ему при этом никакого серьезного вреда. Главное, у меня было такое чувство, что я способен пробежать через стену, и мне очень хотелось сделать наконец хоть что-нибудь. Честно говоря, и сам точно не знаю, насколько далеко готов был зайти. Впрочем, выяснить это мне так и не представилось возможности.

Не успел я выйти из дому, как между нами промчалась полицейская патрульная машина без опознавательных знаков – черный «интерсептор». Казалось, она вынырнула из ниоткуда, озаряя своими голубыми мигалками темную улицу. Машина виртуозно припарковалась под углом к тротуару перед носом «линкольна», заблокировав тому путь к бегству.

Оттуда выскочил Пол Даффи, в штатском, если не считать форменной полицейской ветровки и жетона на поясе. Он посмотрел на меня – кажется, к тому моменту я, к счастью, уже успел опустить биту, хотя, наверное, все равно выглядел по-идиотски – и вскинул брови.

– Иди-ка ты в дом, вояка.

Я не сдвинулся с места. Настолько ошарашен, а мои чувства к Полу Даффи к тому моменту были настолько смешанными, что все равно не смог бы его послушаться.

Даффи двинулся мимо меня к «линкольну».

Водительское окно с электрическим жужжанием опустилось, и незнакомец осведомился:

– Что-то не так?

– Ваши права и свидетельство о регистрации на машину, пожалуйста.

– Что я сделал?

– Ваши права и свидетельство о регистрации на машину, пожалуйста.

– Я имею полное право сидеть в своей машине, разве нет?

– Сэр, вы отказываетесь предъявлять документы?

– Ничего я не отказываюсь. Я просто хочу знать, с чего вы ко мне прицепились. Я спокойно сижу в своей машине в общественном месте и никого не трогаю.

Впрочем, дальше препираться водитель не стал. Сунув сигарету в рот, он наклонился, чтобы вытащить бумажник из заднего кармана брюк. Когда Даффи взял его права и сел с ними обратно в свою машину, незнакомец взглянул на меня из-под козырька своей кепки и поинтересовался:

– Как дела, приятель?

Я ничего не ответил.

– С семьей все в порядке?

Я все так же продолжал молча таращиться на него.

– Хорошо, когда есть семья.

Я молчал, и субъект с театральной невозмутимостью затянулся сигаретой.

Из машины появился Даффи и протянул ему права и свидетельство:

– Это вы стояли тут позавчера вечером?

– Нет, сэр. Мне об этом ничего не известно.

– Мистер О’Лири, поезжайте дальше. Доброй ночи. Не надо тут стоять.