Завтрак для чемпионов

– Доброе утро, сэр, – сказал Двейну молодой человек. Он был ужасающе наивен. Ему еще так много предстояло узнать. Например, он совсем ничего не знал о женщинах. Франсина Пефко была первой женщиной, с которой он заговорил за последние одиннадцать лет.

– Доброе утро, – сказал Двейн. Он сказал это очень тихо, чтобы не было слышно поодаль – на тот случай, если он беседует с галлюцинацией.

– Сэр, я с большим интересом читал ваши объявления в газетах, и ваши объявления по радио тоже доставляли мне большое удовольствие, – сказал бывший арестант. Весь последний год в тюрьме он был одержим одной мечтой: настанет день, когда он поступит на работу к Двейну Гуверу и будет жить-поживать, добра наживать. Это и будет настоящей волшебной страной.

Двейн ничего не ответил, и молодой человек продолжал:

– Я очень старательный, сэр, сами видите. Я слышал о вас только хорошее. Я думаю, добрый Господь предназначил мне работать на вас.

– О-о? – сказал Двейн.

– У нас имена очень похожие, – сказал молодой человек, – это добрый Господь нам обоим знак подает.

Двейн Гувер не стал спрашивать, как его зовут, но молодой человек и так ему сказал.

– Меня зовут Вейн Гублер, сэр, – сияя, сообщил он.

Повсюду в районе Мидлэнд-Сити это была самая обычная фамилия для черномазых – Гублер.

Двейн Гувер разбил сердце Вейна Гублера: он неопределенно покачал головой и пошел прочь.

Двейн вошел в свой демонстрационный зал. Земля под ним больше не пружинила, но зато он увидел нечто совершенно необъяснимое: сквозь пол демонстрационного зала проросла пальма. Дурные вещества Двейна заставили его начисто забыть про «Гавайскую неделю». Ведь и эту пальму Двейн придумал сам. Это был спиленный телеграфный столб, обернутый рогожами. На верхушке столба были прибиты гвоздиками настоящие кокосовые орехи. Из зеленого пластика вырезали нечто вроде пальмовых листьев.

Пальма так ошеломила Двейна, что он чуть не сомлел. Потом он огляделся и увидел, что все кругом увешано ананасами и гавайскими гитарами.

И вдруг он узрел нечто совсем невероятное. Его главный агент, Гарри Лесабр, с опаской приближался к нему с двусмысленной улыбочкой, облаченный в светло-зеленое трико, соломенные сандалии, юбочку из травы и розовую фуфайку такого вида:





Гарри весь уик-энд обсуждал с женой: догадался ли Двейн, что Гарри – любитель наряжаться в женское платье, или не догадался. Они пришли к заключению, что у Двейна не было ни малейшего повода подозревать такие склонности. Гарри никогда не заговаривал с Двейном о женских тряпках. Он ни разу не участвовал в конкурсе красоты и, не в пример многим извращенцам в Мидлэнд-Сити, не вступал в большой Клуб любителей маскарадов в Цинциннати. Он никогда в жизни не посещал местный бар, где они встречались. Бар находился в подвале фэйрчайлдовского отеля и назывался «Наш старый добрый погребок». Никогда он не менялся стереофотографиями с другими травести, никогда не подписывался на их журналы.

Гарри и его жена решили, что никакого намека в словах Двейна не было и что Гарри лучше почуднее нарядиться на «Гавайскую неделю», а то как бы Двейн его не выставил.

И вот Гарри предстал перед Двейном, порозовев от страха и волнения. В этот миг он почувствовал себя раскованным, прекрасным, обаятельным и неожиданно свободным.

Он приветствовал Двейна гавайским словом, которое значило одновременно и «здравствуй» и «прощай».

– Алоа! – сказал он.





Глава двенадцатая




Килгор Траут был еще далеко, но расстояние между ним и Двейном неуклонно уменьшалось. Он все еще ехал на грузовике под названием «Пирамида». Грузовик проезжал по мосту, названному в честь поэта Уолта Уитмена. Мост был весь окутан дымом. Теперь грузовик подъезжал к Филадельфии. Плакат при въезде на мост выглядел так:





Если бы Траут был помоложе, он презрительно усмехнулся бы при виде этого заявления о братстве, водруженного на краю бомбовой воронки, что было видно с первого взгляда. Но в голове Траута уже и мысли не было о том, какой могла бы и должна была быть жизнь на планете, в отличие от того, какой она была на самом деле. Земля никак не могла быть другой, думал он, а только такой, какая она есть.

Все было нужно. Он увидел старую белую женщину – она рылась в помойном бачке. Так было нужно. Он увидел игрушку, которую в те времена пускали плавать в ванночке, – маленького резинового утенка, лежавшего на боку, на решетке уличного стока. Он должен был лежать там.

И так далее.



Водитель сказал, что вчера был День ветеранов. – Угу, – сказал Траут.

– Вы сами ветеран? – спросил водитель.

– Нет, – сказал Траут. – А вы?

– Нет, – сказал водитель.

Ни тот, ни другой ветераном не был.




Водитель завел разговор о друзьях. Он сказал, что ему очень трудно поддерживать настоящую дружбу, потому что он все время в дороге. Он пошутил: мол, было время, когда мы говорили «лучшие друзья». Он считал, что люди вообще перестают говорить про «лучших друзей», как только выходят из младших классов школы.

Он решил, что Траут, занимаясь таким делом, как установка комбинированных алюминиевых рам со ставнями, имел все возможности по ходу работы завязывать множество прочных дружеских связей.

– Ведь как получается, – сказал водитель. – Вы работаете с людьми изо дня в день, устанавливаете эти самые рамы – как же тут не сойтись друг с другом поближе?

– Я работаю один, – сказал Траут.

Водитель был разочарован.

– А я думал, что одному не справиться, нужно по крайней мере двое.

– Одного хватает, – сказал Траут. – Любой заморыш и в одиночку справится.

Но водителю, видно, хотелось, чтобы Траут жил полной и интересной жизнью, хотелось хоть вчуже порадоваться вместе с ним.

– Ну, все равно, – упорствовал он. – У вас есть приятели, есть с кем провести время после работы. Выпить пивка, в картишки перекинуться. Анекдотик рассказать.

Траут только пожал плечами.

– Вы же ходите каждый день по одним и тем же улицам, – сказал водитель. – Встречаете столько людей, да и они вас, наверно, знают, потому что улицы-то всегда одни и те же. Вы говорите: «Привет», и они вам отвечают: «Привет». Вы их даже по имени называете. И они вас называют по имени. Если вы влипнете в какую-нибудь историю, они вам помогут, потому что вы – из их города. Вы ихний. Видят-то они вас каждый божий день.

Но Трауту спорить с ним не хотелось.



Траут все время забывал имя водителя. У Тра-ута был один умственный дефект, от которого и я страдал в свое время. Он совсем не помнил, как выглядят разные люди, встреченные им в жизни, – запоминал только тех, чья фигура или лицо чем-нибудь резко отличались от других.

Например, когда он жил на мысе Код, он мог сердечно приветствовать и называть по имени только одного человека – Алфи Бирза, однорукого альбиноса.

– Погодка что надо, Алфи! – говорил он.

– Где это вы пропадали, Алфи? – говорил он.

– На вас сегодня приятно посмотреть, Алфи, – говорил он.

И так далее…



А когда Траут жил в Когоузе, он называл по имени только одного человека – рыжего лилипута-лондонца, которого звали Дэрлинг Хис. Он работал в сапожной мастерской. На его скамейке была прибита дощечка, чтобы люди, если захотят, могли обращаться к нему по имени. Эта дощечка выглядела так:





Траут время от времени заглядывал в мастерскую и говорил что-нибудь такое:

– А кто нынче выиграет первенство мира, Дэрлинг?

Или:

– Не знаете, отчего это все сирены выли прошлой ночью, Дэрлинг?

Или:

– Вы прекрасно выглядите сегодня, Дэрлинг, где это вы отхватили такую рубашку? – И так далее.

Теперь Траут размышлял о том, не пришел ли конец его дружбе с Хисом. В последний раз, когда Траут зашел в сапожную мастерскую поговорить с Дэрлингом о том о сем, лилипут вдруг заорал на него.

Вот что он крикнул на типично лондонском диалекте:

– Отцепитесь вы от меня к чертовой матери!



Как-то раз губернатор штата Нью-Йорк Нель-сон Рокфеллер пожал Трауту руку в бакалейной лавке в Когоузе. Траут понятия не имел, кто это такой. А ведь его, автора научно-фантастических романов, должна была глубоко потрясти встреча с таким человеком. Рокфеллер был не просто губернатор. По своеобразным законам этой части планеты Рокфеллер был вправе владеть громадными пространствами земной поверхности, равно как и нефтью, и другими полезными ископаемыми, находящимися под землей. Он владел и распоряжался значительно большей частью планеты, чем многие нации. И это был его удел с самой колыбели. Он так и родился владельцем этих несусветных богатств.

– Как дела, приятель? – спросил губернатор Рокфеллер.

– Да все по-старому, – сказал Килгор Траут.