Земное притяжение

Так чётко, что он даже зажмурился.

Первым делом он посмотрел в словаре определение слова «сретение» — встреча, соединение. В религиозном отношении праздник Сретение Господне — это в том числе и приход весны, момент, где встречаются весна и зима. Макс точно знал, где он видел эту встречу. Зима отступала, а весна потихоньку брала своё.

Он быстро оделся, натянул дафлкот и кеды и бегом кинулся по улице.

До галереи он добежал в два счёта. Охранник поднялся было ему навстречу, но Макс сунул ему под нос удостоверение, даже не посмотрев какое именно. Видимо, это было какое-то всесильное, замечательное удостоверение, потому что охранник немедленно выпучил глаза и взял под козырёк.

Макс взлетел на второй этаж и распахнул дверь в кабинет Бруно Олеговича.

Тот, хмурый по утреннему времени, пил растворимый кофе из большой кружки — рядом на столе стояли банка и электрический чайник — и, морщась, подписывал бумаги.

— Здрасти, — сказал Макс Шейнерман и прошёл в кабинет.

Директор так удивился, что немного пролил из кружки на бумаги и стал торопливо смахивать, оставляя длинные коричневые следы.

— Как неожиданно-то, — забормотал директор, — доброе утречко, здравствуйте, господин Шейнерман! А чему, так сказать, обязаны в такую, так сказать, рань?

— Как называется эта картина?

Макс сбросил пальто на директорский стол, подошёл и снял картину со стены. Бруно Олегович уставился на него в испуге.

— Там написано должно быть. Как-то… я забыл… А, «Сретение», кажется!.. Видите, с одной стороны зима, снег лежит, а с другой — уже весна. Весна, как говорится, идет, весне дорогу!..

На обороте деревянной рамы, похожей на ящик, было написано «Сретение».

Макс глубоко вдохнул и сильно выдохнул.

— Я посмотрю? — полуутвердительно заявил он, полез в рюкзак и извлёк оттуда тонкий и острый инструмент.

Бруно Олегович опустился в кресле. Рука его потянулась к телефону.

— Не нужно никуда звонить, — не оборачиваясь, приказал искусствовед. — Сидите спокойно.

Лезвием непонятного инструмента Шейнерман подцепил раму, развалил её на две части, и на диван выпала старая книга в малиновом переплёте. Искусствовед с мировым именем подобрал книгу и прочитал название:

— «Империализм и эмпириокритицизм», Владимир Ильич Ленин.

Бруно Олегович ещё немного помолчал, потом осведомился осторожно:

— И… что? Интересная книга?

— Весьма, — ответил Макс Шейнерман, защёлкнул раму, как сундучок, и аккуратно пристроил обратно на стену. — Эту картину я потом у вас куплю.

— Да мы вам так подарим! Договоримся с художником и подарим!

— Нет, нет, я куплю. До свидания.

— Всего хорошего, — привстал Бруно Олегович.

Макс Шейнерман натянул пальто, сунул под мышку томик Ленина и удалился из кабинета.

— Всей группе выражается отдельная благодарность Главнокомандующего, — закончил чтение генерал и захлопнул папку. — Всем спасибо, товарищи офицеры. Вопросы?

— Разрешите?

Хабаров чуть скосил глаза к носу — ну, конечно, Дашка, а как же!

— Пожалуйста.

— Что мы искали, товарищ генерал?

— И нашли! — воскликнул генерал с улыбкой. — Вот это самое главное. Искали — и нашли.

— Мы нашли книгу Владимира Ильича Ленина, — не по уставу перебила его Даша. Она стояла, как положено, по струнке, руки вытянуты. Злосчастный локоть, на который она так неудачно упала, нещадно ныл. Врач в госпитале сказал — вы доиграетесь. Он сказал — берегите себя. Он сказал — никто не молодеет, и вы тоже! Даше в тот момент стало смешно. — Именно за ней охотилась иностранная разведка? Именно её столько лет в Тамбове охранял Пётр Сергеевич Цветаев?! Именно о ней знал полковник Хабаров и не знал никто из нас?

— Вы… садитесь, товарищи офицеры, — предложил генерал. — В девяностых, когда всё развалилось, в спецслужбах тоже был… раздрай. Не такой, как везде, но всё же, всё же… Никто не понимал, что будет дальше. Я вам не шутя, серьёзно говорю: был министр, который считал, что всю оперативную информацию по нашим нелегалам, которые по всему миру работают, мы должны передать в ЦРУ. Они, мол, теперь наши лучшие друзья, железный занавес рухнул, нынче весь мир — одна большая семья. Очень, очень активный был министр, к президенту тогдашнему вхож, убедителен сверх всякой меры!

— Да это невозможно, — выпалила Даша и оглянулась на группу, — своих сливать!

— Невозможно, — согласился генерал. — Но тогда всякое могло произойти. Министр этот на место главы нашего ведомства своего человека продвигал, а к нему прислушивались, я же говорю!.. Может, он кому-то что-то пообещал, на Западе, я имею в виду, точно не знаю, врать не буду. Только наш тогдашний шеф решил от греха подальше всю информацию по действующим на тот момент нелегалам-разведчикам собрать и спрятать, а личные дела, дискеты, все упоминания уничтожить. Были сделаны микрофильмы и помещены в корешок этого самого «Империализма и эмпириокритицизма». Охранять его назначили Цветаева, опытнейшего и надежного человека, и место определили — Тамбов. От столицы не далеко и не близко, добраться легко, догадаться трудно. Пётр Сергеевич, повторюсь, опытный был сотрудник, тёртый. Он, когда неладное почуял, книгу с микрофильмами в другое место перепрятал — в галерею!.. На то он и профессионал, что мог нестандартные решения принимать. И даже дама сердца его ни в чём не убедила. Убить убила, только всё равно он ей не верил. Вот вам и сретение, товарищи офицеры.

Генерал помолчал немного.


— А информацию долго искали, годами, — продолжил он задумчиво. — И с той стороны, и с нашей. Да так и не нашли. И знали о том, что она вся спрятана, только мой шеф да я. Ну, и, видимо, тот самый министр догадывался, который собирался её рассекретить. Он долго бился! Такие интриги тут крутил, и не рассказать. Ну, а потом время прошло, его в отставку отправили, и всё заглохло.

— Почему они активизировались именно сейчас? — это Джахан спросила.

— Так он после отставки в Штаты уехал. И совсем недавно там помер. Архивы остались, по всей видимости. Вот они и зашевелились. Такой лакомый кусок!.. Там в списках половина агентов действующих, многие, конечно, уже не работают, но и осталось много!.. Можете себе представить потери, которые могли быть, попади списки в ЦРУ? Да, впрочем, чего там представлять-то, все всё понимают.

Генерал махнул рукой и по очереди оглядел каждого.

— Ну? До вечера, ребятки. Вечером по традиции банкет, веселье, возлияния всякие, излишества. Ещё есть вопросы? Тогда все свободны. Погордитесь собой, погордитесь! Есть повод. Все поняли?

— Есть погордиться собой, — отчеканил Хабаров.

Остальные промолчали.

Перед знакомой дверью Макс помедлил.

Это было чистейшим малодушием, и вообще напоминало сцену из кино — герой тянет секунды перед тем, как нажать на звонок, — Макс морщился, но ничего не мог с собой поделать.

Он не был здесь много лет, жизнь с тех пор прошла. Несколько жизней, если быть точным!..

Ему было странно, что ничего не изменилось — те же высокие пыльные окна в подъезде, тот же отдалённый шум города за старинными стенами, та же лестница, поднимавшаяся пологими маршами. Даже кот, встретившийся ему на площадке третьего этажа, показался Максу старым знакомым.

Кот сидел под дверью на коврике и смотрел подозрительно.

Макс остановился и тоже посмотрел на кота подозрительно.

— Ты чей? — спросил Макс. — Ты здесь живёшь или ты приблудный?

Кот дёрнул хвостом и повёл ушами.

— Я же тебя не знаю!

Макс наклонился и погладил его. Тот брезгливо отстранился.

Когда-то у соседей было принято звонить в квартиру, если кот возвращался с прогулки и сидел под дверью, но кто сейчас выпускает котов гулять на московские дворы?!

Понимая, что делает что-то не то, Макс позвонил в солидный золочёный звонок. Внутри приглушённо зазвенели колокольчики, и дверь распахнулась.

— Не ваш? — спросил Макс, кивая на кота.

— Как не наш?! Конечно, наш! — вскричала девица в рваных джинсах и маечке с бретелькой через плечо. В одной руке у неё было яблоко, а в другой толстая книга, на носу — очки.

Кот, не удостаивая Макса взглядом, неторопливо потянулся в квартиру.

— Спасибо, что позвонили, — продолжала девица. — Он приходит и сидит, как дурак. Никак не научится пользоваться ключами! Или хотя бы телефоном!..

Макс улыбнулся и кивнул на толстую книгу.

— Экзамены?

— Ага, — безмятежно кивнула девица. — Гомер и ветер в паруса!..

Макс подумал секунду:

— Странно, как смертные люди за всё нас, богов, обвиняют! Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?..

Девица тоже секунду подумала, а потом заключила:

— «Одиссея».

— Точно. Ни пуха ни пера.

— К чёрту.

Дверь с шумом захлопнулась, и Макс пошёл дальше.

Когда-то именно в этом доме он тоже зубрил науки и таскал за собой толстую книгу — учебник физики. Он ничего в ней не понимал, в физике!.. Ему нравилась математика — стройные, красивые, холодные схемы, — и отец ругал его за это.

Впрочем, когда Макс учился в этом доме, его уже никто и ни за что не ругал.

Когда остался один пролёт, Макс остановился и принюхался.

Вот это был удар. В самое больное место.

Здесь пахло так, как всегда пахло в детстве, когда его привозили в этот дом, и он знал, что впереди праздник, пир!.. Пахло тестом, ванилью, мясом, свежим огурцом и ещё чем-то прекрасным, принадлежавшим будущему веселью. Пахло радостью жизни, родителями, свободой, всеми праздниками на свете, символом которых был «наполеон» в тридцать слоев!