Зеркальный паук

– Полиция! – рявкнул Ян, оказавшись внутри. – Выходите так, чтобы я видел ваши руки! Мотылев, быстро!

Ответа не было. Реакции не было. Ничего не было! Изнутри дом был такой же безжизненной шелухой, как и снаружи. Ракушка, в которой больше никто не живет. Такой ракушке предстоит исчезнуть навсегда или стать чем-то другим, но на второе для этого дома надежды мало.

Это было типичное стариковское жилище со старой мебелью и грудами ненужного хлама. Чувствовалось, что хозяева не уехали, они просто прекратили существовать, а осиротевший дом так и остался ждать их, никому не нужный и забытый. Здесь были их вещи, их мебель, одежда, сумка, повешенная кем-то на гвоздь у стены – между делом, так, чтобы удобно было захватить, уходя. Но теперь все это скрылось под тяжелым переплетением пыли и паутины, усеянной иссушенными насекомыми.

Пахло затхлостью. Пахло плесенью. Пахло кровью.

Ян этот запах давно уже знал, а после резни в загородном домике запомнил навсегда. Правда, там кровь была свежей, еще способной сиять рубинами в солнечном свете. Здесь же запах крови был пронизан сладковатой гнилью, которая появляется только со временем. Ян все еще не убирал пистолет, но это было скорее излишней мерой предосторожности. Он уже знал, что они опоздали.

Он нашел их в комнате – возможно, единственной на весь домик, он не знал наверняка. Пожилая женщина лежала на высокой металлической кровати, застеленной выцветшим покрывалом. Сейчас таких не делают – ни кроватей, ни перин, ни покрывал. Эти вещи были вещами ее времени, хотя она, почти всю жизнь проведшая в большом городе, вряд ли осознала бы это. Ей уже было все равно. Женщина, на которую смотрел Ян, давно умерла, и покрывало под ней пропиталось кровью, растекавшейся во все стороны из перерезанного горла.

Ее сын тоже был здесь. Антон Мотылев сидел в продавленном кресле за журнальным столиком. На нем были черные брюки и белая рубашка – в прошлом белая. Теперь она осталась такой только на спине. Спереди ткань, уже высохшая, покрылась багровыми разводами. Тело завалилось вперед, на подлокотник, поэтому Ян не мог рассмотреть рану на шее. Ему это было не нужно, он и так знал, что увидит, насмотрелся на предыдущем месте преступления!

Смерть Мотылева тоже можно было бы счесть убийством, если бы не одно «но»: в руке погибший держал нож с черной ручкой и довольно длинным лезвием – сантиметров пятнадцать, не меньше. Ян не сомневался, что этот нож будет соответствовать всем ранам, нанесенным в загородном домике – и в этой лачуге. Круг замкнулся.

Ян уже знал, какую историю сначала обсудит его начальство, а потом бросятся мусолить журналисты. Она станет поводом для слухов, сплетен и домыслов. Ее облепят теориями заговора, но по-настоящему никто в ней не усомнится, потому что все очевидно.

Антон Мотылев познакомился с Еленой Чайкиной, напал на нее, возомнил, что она – его собственность. Он преследовал ее, появлялся, когда ему угодно, и отступал. Он так запугал жертву, что она и не думала обращаться в полицию, считая это бесполезным.

Но вот в ее жизни наступили серьезные перемены – она забеременела. Мотылев дал ей понять, какой выбор сделать, а она ослушалась. Она не просто убила его ребенка – она еще и гордилась этим, собрала подруг, чтобы отпраздновать! Это окончательно вывело Мотылева из себя. Он выяснил, где и с кем она будет встречаться. Он проник в дом, возможно, воспользовавшись доверием Елены. Она ведь его знала, могла впустить! Она думала, что он ничего не сделает ей, если рядом три ее подруги.

Но он все рассчитал. Он убил и ее, и подруг, устроил кровавый ритуал, он потерял над собой контроль. Позже Мотылев пришел в себя и понял, что натворил. Эйфория прошла, сменившись ужасом. Он был достаточно умен, чтобы понять: его найдут. Это будет не так уж сложно! Он не мог удалить всю переписку на компьютере Елены. Конечно, это еще недостаточная улика для ареста – но повод заняться им вплотную. У него нет алиби, у него ничего нет, он – не матерый преступник, он не выдержит допрос!

Он запаниковал, забрал мать, уехал из Москвы. Он спрятался в этом домике, но быстро понял, что не сумеет прожить всю жизнь в бегах. А тем более со старой матерью, которой нужен покой! У Мотылева только и оставалось, что возможность покончить со всем на своих условиях. Сначала убить мать, – он не мог допустить, чтобы она узнала о его преступлениях, чтобы разочаровалась в нем, – потом покончить с собой. Быстро, без страха, без позора. Он остался верен себе до конца: он и себе перерезал горло. Многие считают, что для самоубийства этот способ не подходит, но они заблуждаются. Достаточно одного уверенного движения, и все будет кончено. Не важно, передумает он потом, не передумает, как только рана будет нанесена, обратная дорога исчезнет.

Все поведение Мотылева соответствовало тому образу нервного, эмоционального убийцы, который призраком витал на «кровавой вечере». Детали подогнаны идеально, паззл сложился.

И все бы ничего, но ощущение, что он смотрит на дешевую перерисованную картину, по-прежнему не покидало Яна.

Пока придраться было не к чему. Ну, разве что записку не нашли… Но это ничего не значит. Далеко не все самоубийцы оставляют записки, а если и оставляют, то для близких людей. Кто был близким Антона Мотылева? Да только его мать! Так что ему некому было писать.

Даже так, Ян проследил за тем, чтобы осмотр места преступления шел по всем правилам. Он прекрасно знал, какой ловушкой способны стать ситуации, когда «всем все ясно». Небрежность, невнимательность, наплевательское отношение, а в итоге – неверный вывод. Поэтому он настоял на том, чтобы эксперты не ленились.

Они возились в домике до поздней ночи. Ян еще оставался там, а первые образцы уже отправлялись по лабораториям. Спустя несколько часов он начал получать результаты, а на следующий день, ближе к обеду, имел неплохое представление о случившемся.

Не было никаких указаний, что Антона Мотылева и его мать убили, совершенно никаких. В последнее время никто не видел рядом с семейством Мотылевых посторонних. Антон не казался нервным, напротив, он выглядел уверенным в себе, как обычно. Да, их отъезд остался незамеченным, и пока не удалось вычислить, как именно они добрались до деревни. Но если они пользовались попутками, это установить и не удастся!

В домике не нашли следов постороннего присутствия, все отпечатки принадлежали Антону или его матери. На ручке ножа тоже были его отпечатки – и больше ничьи. Кровь, заливавшая лезвие, была кровью Антона, однако под ней, ближе к ручке, обнаружили следы другой крови. Анализ еще не был завершен, но Ян уже не сомневался, что она укажет на женщин из загородного домика.

Эксперты установили, что мать Мотылева умерла во сне. Но усыпили ее не хлороформом, снотворное, вероятнее всего, поступило с водой. И все это тоже укладывалось в общую версию! Антон любил мать, он не хотел пугать ее, ему было важно, чтобы все прошло тихо и мирно. Вот если бы он накинулся на нее с хлороформом, как на других жертв, – да, это было бы подозрительно. Но она, вероятнее всего, до последнего не знала, что происходит. Просто добрый сын подал ей тот самый стакан воды в старости, как символично! В воде было снотворное, в снотворном – спокойствие ее последних мгновений.

Кровь самого Антона на проверку оказалась чистой: ни снотворного, ни наркотиков, ни алкоголя. Иными словами, ничего, за что мог бы уцепиться следователь. Дело нужно было закрывать.

Но закрыть дело – значит смириться с постановкой. Ян прекрасно помнил, что уже убийство в загородном доме показалось ему скорее продуманным, чем эмоциональным. Одинаковое отношение ко всем жертвам, только необходимые действия, бесстрастная казнь «детоубийцы»… А теперь еще и это. Антон Мотылев не был похож на человека, способного сойти с ума. Он умер вскоре после своих жертв, и суток не прошло. Не слишком ли быстро для раскаяния и решения о самоубийстве?

Однако все это было лишь домыслами Яна, которых никогда не хватило бы, чтобы продолжить расследование. Он тянул время, пока не были готовы все отчеты и результаты анализов. Он знал, что долго это не продлится.

Ян сейчас не видел смысла торчать в отделении, где все поздравляли его с успехом. Ему нужно было затаиться, быть там, где до него не доберутся журналисты. Поэтому он снова направился в ресторан, где работал Мотылев.

Там о смерти директора пока не знали, информация не была обнародована. Для этих людей Антон оставался пропавшим без вести, и Ян убедился, что о нем беспокоятся. Да, сотрудников насторожило, что их руководителя разыскивает полиция. Но не похоже, что кто-то из них подозревал Антона в серьезном преступлении. Когда начальник нравится коллективу – это видно. Это не показательное «Наш босс лучше всех!» и шипение за спиной, а искренняя забота. Когда Ян задавал вопросы, ему сразу же пытались сказать что-нибудь хорошее о Мотылеве, а потом только говорили по делу.

Но и это не доказательство… А нужны доказательства. Поэтому Ян попросил снова открыть для него кабинет Мотылева. Он уже был здесь один раз, но тогда он спешил, провел лишь поверхностный осмотр. Сейчас спешить было некуда, хозяин сюда больше не вернется.

Ян прекрасно понимал, что в кабинете не будет никаких указаний на личную жизнь и сексуальные предпочтения Антона Мотылева. Если уж он в своей квартире такого не хранил, то на работе и подавно! Здесь лежали бумаги, бланки, фотография с матерью, деловые журналы, стопка визиток. Все! Ян и сам не понимал, на что вообще надеется. Но в его жизни случались ситуации, когда нужно было просто довериться интуиции, позволить подсознанию вести его.

«Мы с тобой внимательные, но безалаберные! – со смехом говорит Александра. – Мы видим больше, когда не смотрим!»

– Что бы ты искала, если бы оказалась здесь? – задумчиво произнес Ян, зная, что его никто не услышит.

Очевидных улик нет, но косвенные, мельчайшие детали должны быть… Ну же… Есть!

Метод в очередной раз сработал. Сначала появилось назойливое чувство узнавания: как будто он уже что-то знает, но пока не может облечь в слова. Потом мысли понемногу замедлились, выстроились в четкую схему, и стало понятно, что именно его зацепило.

Пятна чернил на бумагах – размазаны рукой. Расположение мышки у рабочего компьютера. Ножницы в подставке только универсальные, никаких анатомических ручек. Журналы высокой стопкой сложены на правой стороне стола – Ян чуть не задел их, когда садился в кресло. А вот Антон не задевал, никогда. Была причина.

Яну нужно было знать все наверняка, причем быстро. Он достал из кармана телефон, прикидывая, кто сейчас работает в морге. Наташа Соренко должна быть, этого достаточно.

– Ага, чего тебе? – ответил ему знакомый хриплый голос. Судя по невнятной дикции, Соренко зажимала губами сигарету.

– Ты работаешь с Мотылевым?

– Допустим. По Мотылеву тебе уже все сказали.


– Его тело сейчас далеко? Можешь посмотреть?

– Насмотрелась уже, снова не буду, если не скажешь, что тебе надо, Эйлер.

– Мне нужно знать, левшой он был или правшой. Точно знать!

– Да блин… Это срочно?

– Прямо сейчас!

– Нудный ты… Сигарету из-за тебя зря потратила! С тебя пачка.

– Да хоть две, только поторапливайся.

Она возмущенно запыхтела в трубку, но спорить не стала – и вызов не завершила. Похоже, к слову «срочно» Соренко отнеслась с должной ответственностью. Она шла довольно долго, значит, на этот раз ее вышвырнули из зала в курилку. Да оно и понятно: на откровенное нарушение правил она решалась, только если рядом никого не было, а сейчас там хватало народу.

Когда она обратилась к Яну в следующий раз, ее голос звучал гулко, отражаясь от холодных стен морга.

– Тут я. А он левша.

– Точно?

– Нет, елки, на кофейной гуще раскинула, сейчас перепроверю! Мальчик, я вскрывала тела, когда ты еще пешком под стол ходил, уж рабочую руку я определить сумею!

– А как сделан надрез на горле? Слева направо или справа налево?

Он задал вопрос скорее для Соренко, чем для себя, чтобы она заметила странность. Он, побывавший на месте преступления, прекрасно помнил, что покойный Антон Мотылев держал нож в правой руке.

Ян понимал, что в этой ситуации вообще нельзя испытывать ничего похожего на радость, но иначе не получалось. В душе крепло, набирая силу, приятно покалывающее чувство триумфа. Неведомый режиссер, который пока был на шаг впереди, наконец-то допустил серьезный промах!

Он плохо знал Мотылева. Возможно, спешил, не успел изучить все детали. Каковы вообще были шансы нарваться на левшу? Десять процентов! Но когда речь идет о жизни и смерти, десять процентов – это очень много.

– Слева направо, – отозвалась Соренко, и чувствовалось, что она все поняла. Однако поддерживать Яна она не спешила. – Ну, самоубился он нерабочей рукой. Такое тоже бывает!

– Редко.

– Но бывает!

– Нужны обстоятельства. Например, травма рабочей руки. Условия, при которых рабочая рука не в приоритете. Разве в ситуации Мотылева что-то такое было? Что ему мешало взять этот нож в левую руку?

– Может, там анатомическая ручка? Знаешь, из тех, которые удобней держать правой рукой…

– Да самая обычная там была ручка, прямая, я ее видел! Наташ, я тебя прошу, напиши мне об этом официальный отчет прямо сейчас.

– С тебя уже три пачки сигарет, – проворчала Соренко. – Ладно, дуй сюда, через полчаса будет.

На самом деле отчет был нужен ему не так срочно. Пока никто не торопил Яна с закрытием дела, все понимали, что смерть подозреваемого не может служить финалом – умер и умер, меньше хлопот! Но когда вернется Аркадий Церевин, все будет по-другому. Ян знал, что ему понадобятся все доказательства для дальнейшего расследования.

Он ненадолго заехал в морг, чтобы забрать у Соренко отчет, хотя это было скорее формальностью и поводом отдать выторгованное вознаграждение, ему важно было сохранять с судмедэкспертами хорошие отношения. Сам отчет ему все равно переслали бы по электронной почте.

На сегодня у Яна было назначено еще одно мероприятие, печальное и важное.

Работа с телами женщин, погибших в загородном домике, завершилась, было дано официальное разрешение на похороны. Ян намеревался присутствовать на всех церемониях прощания. Он верил, что настоящий убийца еще не найден, напротив, этот тип сейчас открывает шампанское, радуясь тому, как он ловко всех обманул! Может быть, он захочет еще раз насладиться победой, а похороны жертв подходят для этого как нельзя лучше.

Так что Яну нужно было быть там, смотреть, запоминать, стараясь не привлекать к себе внимания.

Первым было назначено прощание с Ариной Васильевой. Она казалась самой непримечательной в этой группе: не слишком красивая, сторонящаяся социальных сетей. Единственная подозрительная деталь проскользнула в показаниях Майи Озеровой: Васильева нигде не работала, но и не бедствовала. Однако само по себе это ничего не означает. У нее могли быть накопления, помощь родственников, незарегистрированный источник дохода. Поэтому от ее похорон Ян не ожидал никаких подсказок, но допускал, что убийца захочет взглянуть на всех жертв.

Церемония была дорогой, однако не слишком многолюдной. Для покойной заказали гроб вишневого цвета, украшенный резьбой, и от этого Яну почему-то стало легче. Он понимал, что это глупо, так ведь чувства контролировать непросто! Если бы гроб был белым, он бы, может, сразу ушел с кладбища…

Но гроб был вишневым, в небе сияло солнце, а венки, принесенные друзьями и родственниками, пестрели розами, гвоздиками и незабудками. Ни одной лилии. Никакого белого цвета.

Во время прощания крышка гроба была открыта. Гримеры постарались на славу: Арина Васильева выглядела красивой, пусть и мало похожей на себя прежнюю. Чудовищную рану на шее закрывал изящный розовый шарфик. Как будто она просто прилегла отдохнуть и, проснувшись, не поняла бы, почему вокруг так много людей и почему они плачут.

Яну несложно было затеряться здесь. У Арины было много друзей, и не все они были знакомы друг с другом. Ему достаточно было держаться в стороне, не рыдать, но и не выглядеть скучающим, и тогда он сошел бы за знакомого, который был с покойной не слишком близок, но который достаточно ценил ее, чтобы прийти сегодня. Сосед или бывший коллега, не важно. Может, просто сочувствующий прохожий, опечаленный тем, что умерла такая молодая женщина!

Солнечная погода будто намеренно подыграла ему, дав повод надеть зеркальные очки. Это было особенно выгодно Яну сразу по двум причинам. Во-первых, так окружающие не видели его глаза – а глаза были его самой примечательной чертой. Не то чтобы у него был повод скрываться, но лучше, если его не запомнят. Во-вторых, через очки он мог спокойно наблюдать за другими людьми.

Родители, убитые горем. У матери шальной взгляд, ничего не понимающий, отец поддерживает ее. Он не плачет, потому что мужчины не плачут, а не потому что ему не хочется. Судя по покрасневшим глазам, слезы были раньше, а теперь он набрался сил и держится. Так нужно.

Дождливый день, белый гроб… Отец не плачет, совсем не плачет. Мать выглядит так, будто она спит, просто глаза открыты. Кататония. Ступор. Отец понимает все. Он не плакал вчера и не будет плакать завтра. Он вообще не будет плакать, как будто ему все равно. В пустоте, переполняющей Яна изнутри, мелькает и гаснет ненависть. Он бы ненавидел отца, если бы остался жив…

Другие родственники Арины жмутся поближе к родителям, словно стараясь защитить их от окружающего мира. Они становятся живой стеной, хотя нападающих нет. Друзья держатся вдалеке, но не единой группой. Кто-то стоит по двое-трое, кто-то – группами человек по семь. Они не стараются познакомиться друг с другом, повод не тот. Больше всего женщин, ровесниц Арины, а вот мужчин совсем мало.

Многие пришли попрощаться, несмотря на дождь. У Александры было много знакомых. Знакомых – но не друзей. Ее все обожали, потому что это было несложно и потому что она позволяла. Точно так же, как окружали вниманием Яна. Но у нее не было близких друзей, она в них не нуждалась. И у него не было. Зачем нужны близкие друзья, если ты – это два человека?