Жареные зеленые помидоры в кафе полустанок
Часть 8 из 40 Информация о книге
Она достала из заднего кармана брюк некогда голубой платок и протянула Руфи. Руфь никак не могла унять дрожь, но все же поднялась, высморкалась и отряхнула платье. Иджи хотелось развеселить её. — Ты только подумай, Руфь, ведь я никогда раньше не делала этого ради кого-то. И никто на свете, кроме тебя, не знает, что я это умею. Я хотела, чтобы у нас была общая тайна. Руфь молчала. — Ну пожалуйста, не сердись на меня! — Не сердись? — Руфь обняла Иджи: — Ох, Иджи, я не сержусь. Я просто не могу представить, как буду жить, если с тобой что-нибудь случится. Правда! У Иджи сердце застучало так, что чуть не выскочило из груди. Когда они съели цыпленка, картофельный салат, печенье и почти весь мед, Руфь прислонилась спиной к стволу, а Иджи положила голову ей на колени. — Знаешь, Руфь, ради тебя я могла бы убить. Любого, кто тебя когда-нибудь обидит, я сразу убью и никогда не пожалею об этом. — Ой, Иджи, что за ужасы ты говоришь! — Никакие не ужасы. Мне кажется, лучше убивать из-за любви, чем от ненависти. Ты не согласна? — Я думаю, что вообще не надо никого убивать, ни по какой причине. — Ладно, тогда я бы умерла ради тебя. Как ты думаешь, можно умереть ради любви? — Нет, нельзя. — А в Библии написано, что Иисус Христос умер ради любви. — Это другое дело. — Ничего не другое. Я согласна умереть хоть сейчас. Была бы единственным в мире покойником с улыбкой на лице. — Не говори глупостей. — Но я же могла сегодня умереть, разве нет? Руфь взяла её за руку и улыбнулась. — Моя Иджи — заклинательница пчел. — Я — заклинательница пчел? — Ты — заклинательница. Я слышала, что такие люди бывают, но видеть не доводилось. — А это плохо? — Не-ет, это прекрасно! Разве ты не знаешь? — Вообще-то я думала, что это со мной что-то не то, может, я псих какой-то. — Нет, это замечательно. — Руфь наклонилась и прошептала ей на ухо: — Заклинательница пчел, вот ты кто, старушка Иджи Тредгуд… Иджи улыбнулась и посмотрела в чистое синее небо, и глаза у неё тоже стали синими. Она была так счастлива, как теплым летним днем могут быть счастливы только влюбленные. ПОЛУСТАНОК, ШТАТ АЛАБАМА 29 августа 1924 г. Забавно получается: многие живут рядом с человеком и не замечают, в какой момент они начали любить его. Про себя Руфь знала это с точностью до минуты. Она полюбила Иджи, когда та улыбнулась ей и протянула кувшин с медом. Чувства, которые Руфь старательно прятала, о которых старалась не думать, внезапно нахлынули на нее, и в этот миг она поняла, что любит. Поэтому и заплакала тогда. Никогда она не испытывала ничего подобного, и скорее всего, больше никогда не испытает. А теперь, месяц спустя, из-за этого ей приходится уезжать. Иджи совсем девчонка, шестнадцать лет, она вряд ли соображает, что говорит. Она не понимает, о чем просит, умоляя Руфь остаться жить с ними. Но Руфь-то все понимала и сказала себе: уезжай, и чем скорее, тем лучше. Она не знала, почему ей хотелось быть рядом с Иджи — только с Иджи и ни с кем другим. Хотелось — и все тут. Она молилась об этом, плакала, просила, но, как ни крути, ответ был один: надо ехать домой и выходить замуж за Фрэнка Беннета — молодого человека, с которым она обручена — и попытаться стать хорошей женой и матерью. Руфь была уверена: что бы Иджи ни говорила, она сумеет себя переломить и заживет нормальной жизнью. И Руфь приняла единственно правильное решение. Когда она сказала Иджи, что завтра утром уезжает, та просто обезумела. Заперлась в своей комнате и стала бить и крушить все, что под руку подвернется. Грохот стоял по всему дому. Руфь сидела у себя на кровати, сжав до боли руки, когда в комнату вошла мама. — Руфь, пожалуйста, пойди к ней, поговори. Ни меня, ни отца она не впускает, а дети к ней идти боятся. Ну пожалуйста, милая, а то вдруг она, не дай Бог, что-нибудь с собой сделает. Они услышали, как что-то упало на пол и разбилось. Мама умоляюще посмотрела на Руфь. — Ох, Руфь, она там как бешеный зверь. Ну прошу тебя, пойди, может, тебе удастся хоть немного её успокоить. В дверях появилась Нинни. — Мама, Эсси Ру говорит, что Иджи разбила лампу. — Она взглянула на Руфь, как бы извиняясь. — Думаю, это она из-за твоего отъезда так огорчилась. Руфь медленно шла по коридору. Джулиан, Милдред, Пэтси Рут и Эсси Ру прятались за дверями своих спален, — только головы торчали с застывшими от ужаса глазами. Мама и Нинни остановились в конце коридора. Нинни заткнула уши. Руфь тихонько постучала. Из комнаты донесся вопль Иджи: — Оставьте меня в покое, черт подери! — И что-то тяжелое ударилось о дверь. Мама кашлянула и мягко сказала: — Давайте спустимся в гостиную, пусть они побудут одни. Дети поспешно скатились по лестнице. Руфь опять постучала. — Иджи, это я. — Убирайся! — Мне надо с тобой поговорить. — Нет! Оставь меня в покое! — Пожалуйста, не будь такой. — А ну отвали от моей двери! Я серьезно! — И что-то опять вдребезги разбилось о дверь. — Пожалуйста, впусти меня. — Я сказала нет! — Ну, пожалуйста, милая. — Нет! — Иджи, сию минуту открой эту чертову дверь, слышишь! Наступила тишина, потом дверь медленно отворилась. Руфь вошла и увидела, что Иджи устроила в комнате настоящий погром. Некоторые предметы были разбиты дважды. — Ну зачем ты так? Ты же знала, что когда-нибудь мне придется уехать. — Тогда почему мне нельзя с тобой? — Я уже объясняла. — Тогда останься. — Не могу. Иджи закричала изо всех сил: — Почему?! — Не могла бы ты орать немного потише? Ты пугаешь меня и маму, на весь дом слышно. — А мне плевать. — А мне нет. Почему ты ведешь себя как ребенок? — Да потому что люблю тебя и не хочу, чтобы ты уезжала! — Иджи, ты с ума сошла? Что люди могут подумать о взрослой девочке, которая ведет себя как не знаю кто? — А мне плевать! Руфь стала поднимать с пола вещи. — Почему тебе надо выходить замуж за этого парня? — Я тебе уже объяснила. — Почему? — Потому что я хочу этого, вот почему. — Да ты же его не любишь! — Люблю. — Нет, не любишь. Ты любишь меня… сама знаешь. Сама знаешь! — Иджи, я люблю его и выйду за него замуж. Иджи, совсем потеряв голову, начала рыдать и кричать: — Ты врунья, я ненавижу тебя! Лучше бы ты умерла! Не хочу тебя видеть, никогда, никогда! Я тебя ненавижу! Руфь взяла её за плечи и сильно встряхнула. Слезы текли по лицу Иджи, она продолжала кричать: — Ненавижу тебя! Чтоб ты сгнила в аду! Руфь сказала негромко: — Прекрати, слышишь? — И неожиданно для себя ударила Иджи по лицу — изо всех сил. Иджи ошеломленно смотрела на неё и молчала. Они стояли, глядя друг на друга, и больше всего в эту минуту Руфи хотелось схватить девушку и прижать к себе — как можно крепче. Но она знала, что если сделает это, тогда наверняка не сможет уехать. Поэтому она приняла самое трудное решение в своей жизни: повернулась и вышла, закрыв за собой дверь. ПРИЮТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ «РОЗОВАЯ ТЕРАССА» Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 9 февраля 1986 г. Эвелин принесла коробку тэко,[14] которые продавались в трех кварталах от нее, и миссис Тредгуд просто растаяла от восторга. — Это первая заграничная еда, которую я пробую, если не считать франко-американских спагетти, м-м-м, вкусно. — Она внимательно разглядывала тэко. — А он величиной с гамбургер «Кристалл», правда, похоже? Эвелин не терпелось услышать, что дальше случилось с Руфью, и она попыталась переменить тему: — Миссис Тредгуд, а Руфь в то лето все-таки уехала из Полустанка или осталась? — Точно, они были величиной с бисквитное пирожное, а сверху посыпаны маленькими колечками лука. — Кто? — Гамбургеры «Кристалл». — А-а, ну да, на них был лук маленькими колечками, так что было с Руфью потом? — А что было с Руфью? — Вы говорили, она должна была вернуться домой. И как, уехала она или нет? — Ну разумеется, уехала. Знаете, их можно было купить пять штук на четвертак. А сейчас цена осталась прежней? — Вряд ли. Так когда она уехала? — Когда? Дайте-ка сообразить… Где-то в июле, а может, в августе. Вспомнила, в августе. Вам действительно интересно про неё слушать? Я вас совсем заговорила, ни разу не дала вам слово вставить. Все болтаю и болтаю. — Нет, миссис Тредгуд, мне интересно. Расскажите. — Интересно? Слушать истории с вот такущей бородой? — Ага. — Ну что ж… В конце августа мама и папа стали умолять Руфь остаться и помочь им заставить Иджи окончить школу: она как раз последний год училась. Говорили, что заплатят ей, сколько она попросит. Но Руфь сказала, что не может. Она обручена с одним человеком в Валдосте, и осенью должна состояться свадьба. Но Сипси шепнула мне и маме: что бы эта девочка ни говорила, ясно одно: уезжать ей не хочется. У неё каждое утро подушка сырая от слез, будто в неё всю ночь проплакали. Не знаю, что Руфь сказала Иджи в тот вечер перед отъездом, но мы слышали, как Иджи ушла в свою комнату, а через несколько минут раздался такой грохот, словно взбесившегося осла засунули в стойло с жестяными стенками. Она схватила один из футбольных кубков Бадди и перебила в комнате окна и все, что ей под руку подвернулось. Это было просто ужасно! Я бы ни за какие деньги даже близко к этой комнате не подошла. Утром она не спустилась попрощаться с Руфью. Понимаете, сначала Бадди её покинул, а потом Руфь. Это было слишком. На следующий день Иджи исчезла. Она так и не вернулась в школу. Ей оставалось год доучиться. В доме она показывалась лишь изредка — когда у папы был сердечный приступ, когда Джулиан женился и когда девочки выходили замуж. Только Большой Джордж знал, где она живет, но он её не выдал. Если мама хотела поговорить с Иджи, она обращалась к Большому Джорджу, а тот обещал передать Иджи, как только увидит её. И она всегда приходила. Но я-то, конечно, знала, где она обреталась. КЛУБ РЫБАКОВ «ФУРГОННОЕ КОЛЕСО» Уорриор-ривер, штат Алабама 30 августа 1924 г. Если проехать восемь миль к югу от Полустанка и свернуть налево на дорогу, ведущую вдоль реки, то ещё через две мили вы увидите изрешеченную крупной дробью табличку. Она гласит: КЛУБ И ЛАГЕРЬ РЫБАКОВ «ФУРГОННОЕ КОЛЕСО», а стрелка указывает на песчаную тропинку. Бадди начал брать с собой Иджи, когда ей исполнилось восемь. И она единственная приехала сообщить Еве о смерти Бадди, потому что знала, как он любил её. Когда Бадди познакомился с Евой, ему было семнадцать, а ей девятнадцать. Он прекрасно знал, что Ева с двенадцати лет спала с мужчинами, причем со многими, и это ей всегда нравилось, но ему было все равно. Ева относилась к своему телу с той же легкостью, с какой относилась вообще ко всему, не то что баптистские девочки из Полустанка. Очутившись в её постели, Бадди сразу почувствовал себя мужчиной, и это была полностью её заслуга.