Жаркое лето сорок второго

– Бросьте, Буссе! – раздраженно одернул генерала Манштейн. – Его солдаты продвинулись на двести метров и вышли к Сапун-горе, потеряв свыше пятисот солдат убитыми и ранеными. Мне горько слышать о подобных успехах! – раздраженно бросил Манштейн.

– Но у русских в районе Сапун-горы сильные укрепления, – стал оправдывать командующего XXX корпусом Буссе, но Манштейн не собирался его слушать.

– Мы, по-моему, уже обсудили, как будем брать южную часть Севастополя, штурм Сапун-горы туда не входит, и не будем возвращаться к этому вопросу, – отрезал генерал. – А что касается вашего вопроса, куда именно я намерен отправить ожидаемое нами подкрепление, то оба полка будут отправлены под Керчь.

– Под Керчь? Но ведь там тихо, – удивился Буссе.

– Пока тихо. Предчувствие подсказывает мне, что чем хуже будут идти дела у русских здесь, тем скорее они попытаются отвлечь наше внимание, начав свое наступление под Керчью, или вновь предпримут попытку высадки десанта под Феодосией. Как видите, действия нашего противника вполне предсказуемы, и потому я хочу заменить находящиеся там части немецкими. Только имея твердую уверенность в своей безопасности от удара в спину, я смогу раздавить Севастополь к концу июня.

– Если вы так обеспокоены возможностью наступления противника под Керчью, тогда, возможно, следует усилить наблюдение разведки на этом направлении? Если Рокоссовский готовится нанести нам удар, то такие приготовления скрыть невозможно, степь… – предложил Буссе, и Манштейн утвердительно кивнул головой.

– Думаю, что это не будет лишним. Свяжитесь с летчиками и попросите их усилить воздушное наблюдение на участке фронта, входящем в зону ответственности румын. Для них это не составит большого труда.

– А за зоной ответственности генерала Фалька?

– В этом нет необходимости. Румыны – вот слабое место нашей обороны, ударив по которому русские могут добиться хоть каких-то успехов. Что касается Фалька, то его молодцы создали прочную оборону, и вряд ли Рокоссовский решиться её штурмовать. Это серьезно обескровит его и без того потрепанные нашим наступлением войска.

– И каковы будут наши действия на завтра, господин командующий? Попытаемся прорваться к Северной бухте через форты «Молотов» и «ГПУ» или сосредоточим свои главные удары на «Сталине» и «Максиме Горьком»?

– В ваших словах, Буссе, скрыт большой соблазн поскорее расчленить оборону русских и сбросить их в море, но я не поддамся этому соблазну. В моем распоряжении есть немного времени, и я попытаюсь обезопасить свои фланги, ударив по «Сталину» и «Горькому». Как говорится: «Осторожность – мать фарфора», – торжественно изрек Манштейн, определяя ближайшую задачу своим войскам.

Все шло прекрасно. Морская блокада уверенно сжималась вокруг русской крепости. Во время вечернего доклада летчики донесли об уничтожении одного русского транспорта, прорвавшегося прошлой ночью в Севастополь в сопровождении двух эсминцев. По непонятным причинам он не сумел уйти из крепости под прикрытием ночи и остался в Севастополе. Весь день он искусно маскировался под ранее разбитый корабль, но к исходу дня был совершенно случайно распознан одним из немецких пилотов и подвергся массированной атаке бомбардировщиков.

Девяносто три самолета, несмотря на сильный зенитный огонь, атаковали транспорт и добились нескольких прямых попаданий, после чего корабль затонул. Вместе с ним получил повреждение один из эсминцев. От полного уничтожения противника спасла поставленная другим кораблем дымовая завеса, а затем быстро спустившаяся ночь, под покровом которой корабли покинули Севастополь.

Кроме этого, за прошедшие сутки солдаты вермахта одержали одну маленькую, но очень значимую для всех победу. Во время очередного ночного налета им удалось подбить русский бомбардировщик, повадившийся бомбить боевые расположения немецких частей в районе Мекензиевых гор. При проведении бомбардировки артиллерийских складов противника, о местонахождении которых рассказали взятые в плен немцы, У-2 подвергся массированной атаке с земли. Освещенный прожекторами и отблеском разрывов снарядов и начинающегося пожара, он был хорошо виден на фоне темного неба, и по нему моментально ударили десятки пулеметов, автоматов и винтовок.

Юркий биплан отчаянно маневрировал, стремясь уйти за линию фронта, и ему это почти удалось, но угодившая в его борт очередь зажигательных пуль превратила его в яркий факел. Подобно огненному болиду пронесся он над головами немцев и рухнул в районе Сухаревой балки.

Несмотря на то что самолет упал за линию фронта, его гибель вызвала огромное ликование среди немецких солдат. Одни из них стали издавать громкие радостные крики, подобно туземцам племени мумба-юмба, что приветствуют момент соития их великого вождя с его любимой женой. Другие, охваченные праведной радостью, выражали свои чувства тем, что, повернувшись в сторону врага своей пятой точкой, яростно по ней хлопали рукой, отпуская в адрес противника скабрезные шутки. Третьи, не в силах справиться с захлестнувшими их эмоциями, запрыгивали на своих товарищей верхом и начинали гарцевать, подобно древним рыцарям на королевских турнирах.

Одним словом, радость была искренняя, глубокая и всепоглощающая, но очень быстро её сменили злость и недовольство. Огромное количество людей, яростно отпихивая локтями друг друга, стали доказывать командующему, что именно они сбили «этот проклятый» русский самолет и именно они достойны обещанной награды. В течение дня канцелярия командующего была завалена многочисленными рапортами и докладами, свидетельствами очевидцев и заключениями экспертов. Прагматические немцы пытались ухватить свой кусочек счастья с тарелки командующего, который не ожидал подобного результата.

Для выяснения истины была создана специальная комиссия, получившая тайный приказ Манштейна не объявлять результат до окончания боевых действий под Севастополем. С награждением счастливчика, сбившего «ночного охотника», можно было подождать, куда более важными являлись захват и уничтожение форта «Максим Горький», ставшего бельмом на глазу у командующего.

Первыми, как обычно, по форту ударила авиация. Привычно расправив крылья с тевтонским крестом, «юнкерсы» и «штуки» принялись бомбить позиции советской батареи, стараниями немецких газетчиков превращенной в неприступную крепость.

Одна за другой налетали на неё волны германских стервятников, торопливо высыпавших на защитников батареи свой смертоносный груз бомб. Гулко рвались двухсотпятидесятикилограммовые бомбы, разнося вдребезги проволочные заграждения и минные поля, ровняя окопы и траншеи, хороня в них советских бойцов.

Любой авиаудар – это страшная вещь, а когда у противника нет летного и зенитного прикрытия, страшнее вдвойне. Несчастная батарея ходила ходуном от непрерывных разрывов вражеских бомб. Все подступы к ней были изрыты многочисленными воронками, что позволяло немецким пехотинцам плавно перекатываться из одной воронки в другую, не неся при этом серьезных потерь.

Асы Геринга постарались максимально облегчить штурм русской твердыни своим боевым товарищам, но вот попасть в орудийную башню они так и не смогли. Пушки советской батареи были надежно заговорены от немецких бомб, и тогда в дело вступила артиллерия.

Так как главные ударные силы осадной артиллерии временно выбыли из борьбы, а учитывая близость немецких позиций, орудия «Доры» было применить невозможно, на первый план вышли две 355-миллиметровые гаубицы 641-го армейского дивизиона. Переброшенные в Бельбекскую долину, эти два гиганта под командованием лейтенанта Хадима должны были свернуть голову «Максиму Горькому».

Выставив вперед наблюдателей, немецкие артиллеристы принялись обстреливать ненавистную батарею, но уже после второго залпа у них возникли серьезные проблемы. Выяснилось, что у противника в этом районе имеются свои гаубицы, почему-то не обнаруженные воздушной разведкой. Советские орудия заметно уступали калибром монстрам лейтенанта Хадима, но это нисколько не влияло на их сокрушительную силу. Также руководимые наблюдателями, они стали пристреливаться к немецкой батарее, уверенно беря её в «вилку».

Дав парочку залпов по форту, лейтенант Хадима оказался перед сложной дилеммой. По докладу производившего наблюдение унтер-офицера Фебеля, бетонобойные снаряды так и не смогли поразить бронированную башню батареи. Необходимо было принять решение, отводить гаубицы в другое место или продолжить обстрел. Обычно прусскими офицерами руководил инстинкт самосохранения, но командир батареи был представителем нового поколения немецкого офицерства, готового сложить свои головы ради горячо любимого фюрера и фатерланда. Поклявшись «обетом крови», он решил уничтожить русскую батарею даже ценой собственной жизни.

– Огонь рёхлингскими гранатами! – воскликнул отважный лейтенант, и оба расчета ответили ему радостными криками.

Огромные трехметровые снаряды заряжались при помощи специального крана. Они уже доказали свою действенность во время штурма укреплений Льежа, взрываясь не от соприкосновения с почвой, а лишь уйдя на определенную глубину.

Не обращая внимания на огонь вражеских орудий, немцы готовили свои гиганты к выстрелу, который был схож с двумя маленькими вулканами. С грохотом и визгом взмыли в небо два огненных столба, однако долгожданная весть об уничтожении русских орудий запаздывала. Как ни тер свои глаза унтер-офицер Фебель, но он так и не смог доложить, что орудийная башня слетела с погона или взорвалась.

– Вы её взяли в «вилку», господин лейтенант. Ещё один залп, и башня будет уничтожена, – приободрял наблюдатель Хадима, но ещё одного залпа гаубицы дать не сумели. Пока прислуга подготавливала орудия к залпу, батарея попала под накрытие советских гаубиц. В результате этого любитель играть с огнем лейтенант Хадима погиб вместе с четырнадцатью человеками боевого расчета батареи. Остальные были либо ранены, либо получили сильную контузию и не могли выполнять свои обязанности. Вместе с командиром были уничтожены оба орудия. Одно – в результате прямого попадания, другое получило повреждения при падении и затем было добито артиллерией противника.

Нельзя сказать, что и советская сторона не понесли потери в результате этой схватки. Стремясь спасти свои гаубицы, немцы открыли ураганный огонь по предполагаемому месту нахождения батареи старшего лейтенанта Беспятова, который был не меньшим патриотом своей Родины, чем Хадима. Он продолжал вести огонь из своих орудий до тех пор, пока не получил подтверждение от наблюдателя об уничтожении вражеских гаубиц. Только потом он отдал приказ о смене позиции. Потеряв от вражеского огня одно орудие и двенадцать бойцов убитыми и ранеными, батарея Беспятова благополучно сменила свою дислокацию, ибо для этого ей требовалось гораздо меньше сил и времени, чем противнику.

Также понесла потери и сама 365-я батарея. Снаряды гаубиц лейтенанта Хадима если не уничтожили орудийную башню, то полностью заклинили её поворотный механизм, в результате чего орудия майора Александера могли стрелять только в одном направлении.

Знали об этом солдаты 213-го полка полковника Гитцфельда или нет, неизвестно, но едва прозвучал сигнал к атаке, они смело бросились на штурм батареи, покинув свои воронки и окопы. До передних русских траншей им нужно было пробежать чуть больше двадцати пяти метров. Для полных ярости и жажды мщения крепких молодых людей пробежать это расстояние просто ерунда, семечки, но на деле это оказалось трудным делом.

Ещё до начала атаки по воронкам перед батареями, где скапливались немецкие солдаты, нет-нет да и ударяли советские минометы. Их появление в этом месте было неприятным сюрпризом для штурмовых групп, но они терпели. Однако когда немцы пошли в атаку, выяснилось, что минометов у противника довольно много. Они создали плотный фронт огня, который не все штурмовые группы смогли преодолеть без серьезных потерь. В этом состязании металла и плоти немцам очень бы помогли штурмовые орудия, но, к огромному сожалению, их число было ограничено. Понеся существенные потери в предыдущих боях, Манштейн решил приберечь их для взятия фортов «Молотов» и «ГПУ».

Генерал решил изменить свою тактику после второй неудачной атаки, когда полковник Гитцфельд сообщил о понесенных потерях и потребовал прислать САУ. В противном случае он не мог ручаться за успех наступления. После этого разговора «штуги» были присланы, но полностью переломить исход боя в пользу немцев они не смогли. Полковник Шадрин подтянул резерв, и все, чего смог добиться командир 213-го полка, это временно изолировать батарею майора Александера от главных сил фронта. Ни о каком продвижении войск по направлению Северной бухты не могло идти и речи. Немецкие соединения были вымотаны, обескровлены и требовали замены.

Манштейн стоически воспринял сообщение об успехах его войск. Насмешница Судьба вновь вернула ему его ехидные слова, недавно сказанные командующим в адрес Фреттера-Пико.

– Все хорошо, – бодро вынес свое резюме генерал на вечернем совещании в штабе армии. – Завтра саперы 24-го инженерного батальона зачистят форт «Максим Горький», и мы сможем продолжить свое наступление к Северной бухте. Что касается полковника Гитцфельда, то его солдаты сделали все, что смогли, и их нужно заменить.

– Но кого мы пошлем в бой на «Молотов» и «ГПУ»? Недавно присланных бременцев полковника Лейбеля? Это наши самые свежие части, – высказал сомнения начальник штаба, но командующий покачал головой.

– Бросьте завтра в бой румын. Мне надоело видеть, как они только изображают активные боевые действия, намериваясь въехать в поверженный Севастополь на наших плечах. Пусть они не добьются серьезного успеха, но тем самым сохранят жизни немецких солдат.


Во время боев за 365-ю батарею немецкая авиация не могла принимать активного участия, боясь своим ударом задеть собственную пехоту. Правда, перед третьей атакой запрос на нанесение удара по врагу все-таки поступил, и «юнкерсы» вылетели на бомбежку, но тут произошел неприятный конфуз. Противник каким-то образом узнал о ракетных сигналах, обозначающих присутствие немецких войск, и сумел дезориентировать пилотов люфтваффе. Целый рой зеленых ракет, выпущенных с земли, заставил их сбросить большую часть бомб на немецкие силы, изготовившиеся на нейтральной полосе к атаке. Урон был небольшой, но сам факт дружественного огня серьезно охладил наступательный пыл немцев.

Разгневанные пилоты, узнав о своей фатальной ошибке, выместили всю свою злость на городских кварталах Севастополя. Смертоносным градом падали немецкие бомбы на дома мирных людей, школы, больницы, госпиталя.

– Все они недочеловеки, и чем мы больше убьем их сейчас, тем легче нам будет потом. Начиная эту войну, фюрер даровал нам право убивать их по своему усмотрению, и мы действуем против этих дикарей так, как считаем нужно, – гордо вещали питомцы Геринга борзописцам из Министерства пропаганды, и те с восторгом строчили в своих блокнотах, спеша увековечить их, отлив в граните.

В этот день в Севастополе, как никогда прежде, было много пожаров, черный пепел от которых поднимался высоко в синее небо. Горько было смотреть, как фашистские варвары терзали славный город, но не везде им был праздник. Советские зенитчики смело вступали в неравную схватку с гитлеровскими стервятниками и иногда добивались победы. Нет-нет, но объятые дымом и пламенем, хваленые германские асы срывались с небесных высот и, прочертив жирную черную черту, падали на землю. Конечно, подобных случаев было мало, но один их вид вызывал ликование в душе осажденных севастопольцев, побуждал к сопротивлению врагу.

Особенно отличилась в защите города батарея «Не тронь меня». Её зенитчики смогли сбить целых три самолета из сорока семи машин, пытавшихся уничтожить батарею. Два «лаптежника» и один «фокер» пополнили её боевой счет, что ещё больше разозлило немцев. Многие пилоты мечтали уничтожить «Не тронь меня», но батарея была очень зубаста, и каждый раз бомбы падали куда угодно, но только не на цели.

Обер-лейтенант Макс Ульрих Родель был опытным пилотом «штуки», несмотря на свои двадцать четыре года. Много автомашин, орудий, танков и солдат противника он успел уничтожить за три неполных года войны. По личному приказу фюрера он был награжден Рыцарским крестом и теперь был представлен к награждению дубовыми листьями. Уничтожение треклятой русской батареи было для него делом чести. Много раз он атаковал «Не тронь меня», и все безуспешно, но на этот раз немецкий ас решил применить против врага нестандартный ход. Дождавшись, когда солнце стало садиться, он решил атаковать батарею со стороны моря.

Столь неожиданный ход, по мнению немецкого аса, должен был застать противника врасплох. Огонь будет открыт с опозданием, и он успеет вогнать бомбу точно в цель. Заходившее за горизонт солнце действительно сильно мешало сержанту Зуеву, но вот паники или страха, когда сигнальщик истошным голосом закричал: «Справа немец!», у сержанта не было и в помине. Быстро оценив обстановку, он развернул орудие и, несмотря на световые помехи, открыл огонь. Слившись с орудием в единое целое, Зуев вел огонь практически вслепую, но это не мешало ему сражаться.

Родель уже начал заход на цель, уверенно высчитывая момент сброса бомбы. Ему не хватило буквально пары секунд, когда в его кабину угодил зенитный снаряд. Каким образом Зуев смог попасть в стремительно падающий самолет, непонятно, но факт оставался фактом. «Штука» дернулась и, не выходя из пике, рухнула в море в семи метрах от стоявшей на якоре батареи. Прошло несколько секунд, и примерно на таком же расстоянии, но с противоположной стороны, в воду упала сброшенная Роделем бомба, обдав зенитчиков столбом воды и градом осколков. Уничтожение «Не тронь меня» откладывалось.

Немецкие асы действовали в небе Севастополя очень вольготно, но в ночь с 20 на 21 июня сошла и на них божья кара, в лице отряда Бороды. Получив долгожданный сигнал, разведчики совместно с партизанами Сапрыкина выступили к Н-ской базе немцев и устроили им цыганочку с выходом.

Немцы были твердо убеждены, что партизаны могли проникнуть на базу только через ворота, и усиленно готовились к этому. Минные поля, густая колючая проволока и электрический ток, пущенный по некоторым из секторов заграждений, надежно гарантировали гарнизон от неприятных сюрпризов.

Видя все это, Селиванов предложил нестандартное решение, которое полностью перечеркивало все преимущества противника. Для уничтожения базы противника, сапер предложил использовать ротные 50-миллиметровые минометы. Простые и неприхотливые в использовании, они позволяли вести огонь с расстояния чуть более ста метров, что в данном случае было идеальным вариантом. Отрядив партизан наблюдать за дорогой, сразу после полуночи разведчики атаковали базу.

В отличие от своего батальонного собрата, ротный миномет имел осколочные мины, но этого вполне хватало, чтобы пробить стенку цистерн и вызвать пожар. Не сразу, только после третьего залпа, удалось партизанам зажечь одну из цистерн. Затем дело пошло на лад. Три легких миномета уверенно громили вражескую базу, не так быстро, как хотелось, но уничтожая топливные запасы немцев.

Едва только загорелись первые цистерны, как комендант отдал приказ охранной роте выйти за периметр базы и уничтожить диверсантов. От быстроты их действий зависела судьба всей базы, но на пути немцев встали партизаны Сапрыкина. Теперь немцам пришлось идти по небольшому коридору шириной чуть больше трех метров навстречу русским пулеметам. Теперь не партизанам, а немцам приходилось продвигаться вперед под ураганным огнем противника, и действия их были не всегда удачны.

Столкнувшись со столь изощренным коварством русских дикарей, комендант сохранял твердую надежду на скорую помощь со стороны гарнизона Богословки. О нападении партизан было передано незамедлительно, и немцы с нетерпением ждали прибытия подкрепления, но так и не дождались.

Идущий первым бронетранспортер с солдатами подорвался на фугасе, заложенном Селивановым, после чего отряд подвергся обстрелу со стороны партизанской засады. Уничтожить противника партизаны не могли, да им изначально и не ставилась подобная задача. По замыслу Бороды, они должны были на время задержать противника, что им и удалось сделать. Постреляв, партизаны отошли, заставив противника потерять драгоценное для него время, но на этом сюрпризы не кончились. Проехав немного, головной грузовик с солдатами вновь подорвался на мине, что вызвало среди немцев сильный переполох, хотя на этот раз огня по ним не открывали.

Высыпав из автомобилей, они принялись яростно строчить в ночную тьму. Вместе с ними заговорили пулеметы с броневиков охраны. Под их прикрытием солдаты двинулись в атаку, но вскоре выяснилось, что атаковать им некого. С большими предосторожностями колонна продолжила свой путь, пустив вперед бронетранспортер, однако больше взрывов не последовало.

Когда подкрепление прибыло к базе, она уже пылала со всех сторон. Полностью израсходовав боекомплект мин, отряд разведчиков отступил, сделав максимум, что он мог сделать в подобной ситуации.

Цистерны с топливом взрывались уже от воздействия мощного пламени, которое распространялось медленно, но неотвратимо, и остановить его было невозможно. В страхе перед грядущим наказанием комендант базы застрелился, но это не спасло его семью от наказания. Все его близкие были арестованы гестапо и после недолгого разбирательства отправлены в концлагеря Равенсбрюк и Заксенхаузен.

Сами разведчики при нападении на базу потерь не понесли, чего нельзя было сказать о партизанах из отряда Сапрыкина. Примерно треть отряда была либо убита, либо получила ранения, прикрывая действия Бороды. Кроме Ножина и Сапрыкина, в эту ночь в бой с врагом вступил ещё один партизанский отряд специального назначения. Малая его часть, используя идею Селиванова, обстреляла из 82-миллиметрового миномета один из аэродромов противника. Имея в своем распоряжении всего семь мин, нападавшие отказались от первоначального плана попытаться уничтожить склад авиабомб, сосредоточив огонь по стоявшим на поле самолетам.

Благополучно выпустив все свои мины и уничтожив два самолета противника, и ещё два повредив, партизаны отошли, бросив превратившийся в обузу миномет. Однако главной целью их отряда был лечебный пансионат, куда после праведных трудов летчики отправлялись подлечить расшатанные войной нервы. Офицеры не могли жить в одних условиях с техниками и оружейниками, и для них, по приказу Рихтгофена, был переоборудован один из опустевших советских санаторных пансионатов.

Находясь в тихом месте, он пользовался славой не только у офицеров люфтваффе, но и у местного руководства, в лице штурмбанфюрера Занделя. В ночь нападения он находился в пансионате, где и принял смерть от партизанской пули, вместе с тридцатью семью летчиками.

Налет на пансионат давно готовился партизанами, но майор Зинькович никак не давал «добро» на проведение этой операции, умело собирая в один узелок все разрозненные концы. Удар по VIII корпусу был нанесен так мастерски и умело, что на несколько дней если не парализовал работу вражеской авиации, то серьезно её затруднил. Хоть на немного, но Севастополь получил долгожданную передышку в борьбе с превосходящим его врагом.





Глава XII. 22 июня




Ещё до того момента, как толкнуть дверь и переступить порог кабинета, адмирал Октябрьский, что называется, «верхним чутьем» почувствовал степень опасности, затаившейся за ней. Неосязаемую для обычных органов чувств, комфлота стал хорошо её распознавать на ментальном уровне.

Месяц общения адмирала с генералом Малининым и комиссаром Мехлисом стал самым черным периодом его флотской службы. Сколько крови, нервов и прочих жизненных соков попила из него эта парочка, что не снилось ни одной ночной нечисти.

Не имея ничего общего, один был прагматиком, другой ярым идеологом, но они очень удачно дополняли друг друга. Перефразируя легендарное американское изречение, генерал Малинин лишь придерживал Октябрьского, а секироносный Мехлис безжалостно проводил вивисекцию нечастного адмирала, во славу народа, Отечества и его светлого будущего. Конечно, подобная роль не очень радовала генерала Малинина. Не все, что делал заместитель наркома обороны, было ему по душе, но он прекрасно понимал, что заставить делать то, что ему было нужно, такую махину, как флот, можно было только при помощи и поддержке Льва Захаровича Мехлиса. Его генеральских полномочий было недостаточно.

В том, что срочный вызов в Керчь не сулит ему ничего хорошего, Филипп Сергеевич нисколько не сомневался, но, едва переступив порог кабинета и взглянув в глаза своим мучителям, комфлота понял, что настал самый горестный момент его жизни.

Малинин с Мехлисом ещё только поздоровались с ним, а адмирал уже знал, что сегодня речь пойдет не просто о посылке к берегам Крыма очередных кораблей. Речь пойдет обо всем флоте в целом.

Каждый поход боевых кораблей в Севастополь был серьезным испытанием для психики адмирала.

– Только бы не потопили, только бы они вернулись домой, – как мантру повторял он каждый раз, когда по требованию Мехлиса приходилось отдавать приказ к походу того или иного отряда кораблей.

Переживания за судьбу эсминцев и крейсеров были такими сильными, что адмирала совершенно не радовали успешное выполнение моряками-черноморцами боевого задания и представления Мехлиса к их награждению. Хитрый комиссар умело поддерживал боевой настрой экипажей кораблей, разумно представляя их то к гвардейскому званию, то к боевым наградам. При этом Мехлис не обливал моряков широким «звездным» дождем, а награждал действительно достойных за их дела.

Один раз действия черноморцев были отмечены в приказе и сводках Информбюро благодарностью Верховного Главнокомандующего, но даже это не грело сердце Октябрьского. Доминанта сохранности кораблей Черноморского флота от вражеской угрозы прочно сидела в голове у Филиппа Сергеевича, но, к своему огромному сожалению, он ничего не мог сделать. Прочно повязанный по рукам и ногам своими прежними ошибками и прегрешениями, он превратился в вечного раба лампы, хозяином которой был Мехлис. Он всегда выступал главным толкователем воли крымского триумвирата в лице себя, генералов Рокоссовского и Малинина.

Вот и на этот раз, дождавшись, когда адмирал сядет на стул и приготовится слушать, первый комиссар страны взял слово:

– За последнее время положение наших войск в Севастополе серьезно осложнилось. Используя свое превосходство в живой силе и технике, немцы остервенело рвутся к Северной бухте города. Генералы Рокоссовский и Петров делают все, что в их силах, но не исключено, что противник все же прорвет нашу оборону и расчленит соединения Приморской армии.