Жаркое лето сорок второго

– Лето сорок первого их ничему не научило. Они по-прежнему упорно дерутся на одном участке фронта, совершенно не замечая угрозы обхода и последующего окружения. Без приказа сверху они не посмеют оставить свои позиции, ради которых пролили так много крови. А тем временем не сегодня – завтра танки Гроддека выйдут к Турецкому валу и полностью отрежут им дорогу к отступлению, – подводил итоги дневных боев Манштейн, и все штабные офицеры были с ним согласны. Операция «Охота на дроф» разворачивалась не так гладко, как того хотелось, но она двигалась в правильном направлении.

О том, как разворачивалось немецкое наступление, говорили и давали свою оценку и в штабе Крымского фронта.

– К огромному сожалению, наш контрудар по противнику не достиг своей цели, – с сожалением констатировал Рокоссовский. – Хуже того, в связи с выходом танковых соединений противника на рубеж Сторожевого создается реальная угроза не только для тыловых коммуникаций наших армий, но и полного их окружения. В связи с создавшейся ситуацией считаю необходимым начать отвод соединений 47-й и 51-й армий на рубеж Турецкого вала сегодня же. Предлагаю поручить это генералу Казакову. У него есть опыт отвода войск с занимаемых позиций, при котором это будет действительно отвод, а не повальное бегство.

– Ни о каком отводе войск без согласия Ставки не может быть и речи! Только после получения нужной директивы можно будет оставлять позиции, о которые противник сегодня зубы сломал, – гневно воскликнул Мехлис. Ему очень хотелось сказать свою любимую фразу: «Дай вам волю, до Урала драпать будете», но говорить её генералу, герою обороны Москвы, он не посмел.

– Боюсь, что у нас нет такой возможности, Лев Захарович. Пока Москва даст оценку сложившейся у нас ситуации, пока даст директиву, мы потеряем драгоценное время. Отводить войска надо сейчас, под прикрытием темноты, поэтапно. Втягиваясь в затяжные бои, мы рискуем не только возможностью попасть в мешок, но и потерять позиции на Турецком валу. Согласно последним данным воздушной разведки, Манштейн значительно укрепил свою группировку, что потрепали сегодня наши штурмовики, а от Сторожевого до Турецкого вала один дневной переход. Чем больше мы успеем перебросить на этот оборонительный рубеж наших войск, тем меньше шансов у врага будет его прорвать с ходу… – начал объяснять комфронта, но Мехлис не стал его слушать.

– Только с разрешения Ставки мы можем начать отвод войск на Турецкий вал! Только с согласия товарища Сталина, понятно вам?! – загудел иерихонской трубой замнаркома, привычно набирая высокие тона. Услышав его гневный голос, встрепенулся генерал Вечный, спеша показать Мехлису, что полностью разделяет его позицию.

– Товарищ Малинин уже подготовил сводку боевых действий фронта для отправки в Генштаб. В ней также приведено обоснование наших действий по отводу войск на Турецкий вал, и я думаю, маршал Шапошников поймет нас и одобрит наши действия.

– А я вам ещё раз повторяю, что только товарищ Сталин способен дать такой приказ, а не маршал Шапошников. Я категорически не согласен с предлагаемыми вами решениями, товарищ Рокоссовский, и оставляю за собой право обжаловать их, – продолжал упорствовать Мехлис, и его манера поведения не сулила генералу ничего хорошего.

Будь на месте Рокоссовского какой-нибудь генерал довоенной формации или тот, кто ещё не испробовал жесткой военной купели, он бы не стал спорить с самим заместителем наркома обороны. Однако за плечами у красавца «литвина» свои фронтовые университеты. Он знал врага, видел и понимал его действия и был готов отстаивать свою позицию, пусть даже неудобную для высокого начальства.

– Когда товарищ Сталин отправлял меня на фронт, он сказал, что необходимо внимательно слушать советы и мнения своих товарищей, но принимать решение должен я один. С меня и только с меня, с командующего фронтом, будет весь спрос, и потому я приказываю начать отвод сил 51-й и 47-й армий на Турецкий вал.

Эти твердые слова Рокоссовского вызвали гримасу гнева на лице у Мехлиса.

– Я намерен немедленно оповестить товарища Сталина о возникших у нас с вами разногласиях и убежден, что они получат справедливую оценку, товарищ командующий войсками фронта, – пригрозил Мехлис, оставляя собеседнику лазейку к почетному отступлению, но тот её не принял.

– Это полное ваше право, товарищ заместитель наркома, – отрезал комфронта, и Мехлис пулей вылетел из комнаты для совещаний. Полностью уверенный в своей правоте и своих возможностях, он отправился на пункт связи и по прямому проводу связался с Москвой, с приемной кабинета генсека. Поздоровавшись с Поскребышевым, он попросил соединить его со Сталиным и получил твердый отказ. В кабинете у Верховного находились представители американского государственного департамента, и Сталин приказал его ни с кем не соединять. Зная, как важны для вождя переговоры об открытии второго фронта и с какой неохотой западные союзники шли на обсуждение этой проблемы, Мехлис не стал настаивать. Он только попросил Поскребышева напомнить вождю о своем звонке и сказать, что он все время будет у аппарата.

Терпения и выдержки у Льва Захаровича хватило на два с половиной часа, после чего он вновь позвонил в Кремль, и вновь Поскребышев отказался соединять его с вождем.

– Сейчас у него маршал Тимошенко, член военного Юго-западного фронта товарищ Хрущев и генерал-лейтенант Малиновский. Обсуждают приготовление наступательной операции фронтов, – доверительно поделился с Мехлисом секретарь, намекая на то, что обсуждение будет долгим.

– Но у меня тоже важное сообщение для товарища Сталина, – стал кипятиться Мехлис, но Поскребышев деликатно, но твердо прервал его:

– Я вкратце уже доложил товарищу Сталину о возникших у вас проблемах, товарищ Мехлис. Иосиф Виссарионович в курсе.

– Это хорошо, что он в курсе, но мне нужно срочно обсудить вопрос по поводу самовольного решения генерала Рокоссовского об отводе войск. У меня тут время не ждет, – настаивал армейский комиссар, но секретарь был неумолим.

– Иосиф Виссарионович сказал, что обсудит этот вопрос с маршалом Шапошниковым и обязательно вам перезвонит. Ждите… – наставительно промурлыкала трубка и дала отбой.

Столь важный для Мехлиса разговор состоялся лишь в начале третьего, когда приказ об отводе армий на Турецкий вал давно ушел в войска и от Казакова уже поступили первые донесения о начале его выполнения.

И вновь заместитель наркома не узнал своего начальника. Сталин был явно уставшим от длительных переговоров и обсуждений, поэтому, когда Мехлис стал ему докладывать о положении дел, он неожиданно его прервал:

– Ставка в курсе ваших дел, товарищ Мехлис. Нам с маршалом Шапошниковым известны разногласия, возникшие между вами и командующим фронтом генералом Рокоссовским. Мы уже говорили с ним и получили исчерпывающее объяснение, – Сталин замолчал, и это молчание вселило во Льва Захаровича горячую надежду в признании правоты его позиции, но эта надежда оказалась напрасной. Следующие слова вождя впух и впрах разнесли все его ожидания. – Очень плохо, что три армии не смогли удержать столь небольшой промежуток фронта, – сокрушенно вздохнул вождь, – но будем исходить из существующих реалий того, что пока мы ещё не можем драться с немцами на равных. Поэтому в сложившихся условиях разумнее будет отвести войска за Турецкий вал и занять за ним жесткую оборону. Необходимо превратить Керчь в такую же крепость, как Севастополь, и сделать все, чтобы удержать этот важный для нас плацдарм. Вам все ясно, товарищ Мехлис?

Прильнув ухом к трубке, старый большевик не узнавал голос Сталина. Возможно, в том вина была усталости и напряжения последних дней, но вместо прежнего понимания Мехлису показалось, что в последнем вопросе вождя затаился скрытый упрек в неудачных действиях фронта.

– Если вы считаете, что я плохо справляюсь с обязанностями представителя Ставки, то я готов покинуть свой пост, товарищ Сталин, прямо сейчас, – горячо заявил Лев Захарович, чем действительно рассердил вождя.

– Мне совершенно не понятна ваша позиция, товарищ Мехлис. То вы бьете в барабаны наступления, то при первых серьезных трудностях заговорили об отставке. Вас Ставка послала в Крым для того, чтобы вы помогали товарищу Рокоссовскому всеми силами и возможностями своего высокого положения, а вы вместо этого занимаете позицию обиженного человека. Она очень удобна, но насквозь гнилая, недостойная коммуниста и представителя Ставки. Сейчас командующему войсками фронта как никогда нужна его поддержка и помощь, а он собирается уйти в сторону! – возмутился Сталин, и от высказанных в его адрес упреков Мехлису стало легче.

– Есть оказывать всестороннюю помощь командующему фронтом, товарищ Сталин, – радостно отрапортовал Лев Захарович.

– Вот это другой разговор, – буркнул Сталин, – Ставку очень беспокоит, как пройдет отвод войск на Турецкий вал. Как бы ни был хорош командующий фронтом, но есть большая вероятность, что может повториться картина, что произошла в сентябре прошлого года под Киевом. Ставка поручает вам проследить за отводом и доложить о результатах. Если мы потеряем Керчь, то потеряем и Севастополь, и весь Крым в целом. Вам это должно быть известно лучше других.

Вождь замолчал, и Мехлис прекрасно понял всю его недосказанность, или подумал, что понял, ибо знать подлинное положение дел, находясь в сотнях километрах от Москвы, было невозможно.

– Послезавтра ваши северные соседи по фронту собираются преподнести немцам сюрприз. Войск мы им дали достаточно, очень рассчитываем на успех, который в определенной мере поможет и вам. Подкреплений Манштейн в мае месяце точно не получит, – уверенно констатировал Верховный. – Что касается вашего предложения активизации войск Севастопольского укрепрайона для отвлечения внимания противника от Керчи, мы его рассмотрели, и наше мнение полностью совпадает с мнением товарища Рокоссовского. Учитывая тот дефицит людей и снарядов, что испытывает Севастополь, это неправильное предложение. Вот если бы ваши войска наступали, то тогда оно имело бы смысл.

Возникла пауза, которую Мехлис нарушил давно терзавшим его вопросом:

– Командующий фронтом жалуется на меня, товарищ Сталин? – спросил армкомиссар, чем вновь вызвал недовольство собеседника.

– Товарищ Рокоссовский признает определенные трудности в общении с вами, но при этом он не жалуется и не требует вашей замены, товарищ Мехлис. Работать надо, а не в подковерные игры играть и думать о замене! Учтите, что в случае потери Керчи Ставка спросит с вас обоих! До свидания, – недовольно бросил вождь и повесил трубку.

На перекидном механическом календаре пункта связи уже значилось 10 мая. Начался новый день, которому предстояло стать решающим в сражении за Керчь.





Глава V. «Охота на дроф». Эндшпиль





Нет ничего страшнее на войне, чем отступать в ночную тьму, в страшную неизвестность, точно зная, что с этого момента у тебя нет крепкого тыла. Что сильный и хитрый враг в любой момент может обнаружить твой отход и, бросившись в погоню, нанесет тебе в спину страшный, сокрушительный удар, пережить который дано не всем.

Нет ничего горше и обиднее, чем без боя оставлять свои позиции, о которые ненавистный враг сломал свои зубы, будучи неоднократно битым, и ради удержания которых было отдано столько замечательных жизней и потрачено столько сил и средств, а по большому счету получалось, что все напрасно. Но во стократ тяжелее и ответственнее проводить отвод людей так, что они продолжали ощущать себя единым организмом, единой командой. Чтобы чувствовали себя не «бегунками», а настоящими солдатам, которые сделали все возможное и невозможное для защиты мирного населения своей страны и отступили лишь по приказу командования. Чтобы не превратились в оголтелую толпу громко блеющих баранов, готовых в любой момент бросить на землю оружие, сорвать с себя знаки различия, сбросить форму, уничтожить документы и бежать куда глаза глядят.

Все это разом пришлось испить генералу Казакову, на которого решением штаба фронта была возложена координация отвода войск. При решении этой задачи ему во многом помогли предыдущие действия комфронта, существенно очистившего северный фас фронта от излишнего скопления войск. Благодаря этому стал возможен быстрый поэтапный отвод соединений с передовой, оставшийся скрытым от глаз и ушей противника.

На все время движения все радиопередатчики работали только на прием, а связь осуществлялась через делегатов связи, передававших приказ устно. Командирам было запрещено делать какие-либо записи и предписано запоминать приказы командования.

Возможно, подобные действия были излишне строги, ведь немцам и так было ясно, что, скорее всего, советские армии будут отступать на восток, но эти требования в значительной мере дисциплинировали людей. Ни в одной роте или отделении 51-й армии не возникло паники в связи с началом отступления. Тот факт, что серьезно затяжелевшего от повторного ранения генерала Львова отправили на санитарной машине в Керчь, ни в коей мере не сказался на общем настроении. Весь штаб армии во главе с полковником Котовым остался, подавая стойкий пример солдатам и офицерам уверенности в благополучном исходе дела.

Благополучно оторвавшись от врага и имея фору в целый ночной переход, солдаты 51-й армии двигались на восток вдоль берега моря. Имея столь очевидный ориентир, они уверенно шли под ночным небом, делая короткие остановки для отдыха, и снова шли по направлению к поселению Семь Колодезей, определенному штабом фронта как промежуточный этап обороны перед Турецким валом.

Движение колонн не прекращалось, когда солнце сначала поднялось над горизонтом, а затем плавно переместилось над головой и стало припекать задубевшие от пота и грязи гимнастерки. Усталым, голодным людям уже было трудно передвигать задеревеневшие ноги, трудно подниматься с земли и становиться в строй после короткого пятнадцатиминутного отдыха, но они продолжали идти вперед, стремясь как можно дальше уйти от врага, который уже обнаружил их исчезновение и наверняка бросился в погоню. При этом ими двигал не страх перед угрозой расстрела вездесущими особистами или чувство стадного коллективизма, как объясняли подручные Геббельса. Нет, в первую очередь ими двигала ненависть к врагу, любовь к Родине и страшное нежелание погибнуть, не успев расплатиться с ним за всего причиненное Стране Советов горе. Именно эти чувства были у тех, кто отступал, и у тех, кого оставляли в арьергарде с приказом продержаться до определенного времени, а затем догонять ушедших вперед. И хотя они знали, что преследовать их будут, скорее всего, не немцы, а румыны, которые были ещё те вояки, остаться один на один со смертельной неизвестностью – для этого требовалось большое мужество.

За все время отступления отходящие колонны несколько раз подверглись нападению немецких «мессершмиттов». Подобно стае хищных птиц, они атаковали отступающих, строча из пулеметов и сбрасывая бомбы, стремясь в первую очередь уничтожить транспорты, легковые машины и артиллерийские конные упряжки. Налеты размалеванных хищников принесли много бед, но их было бы несравненно больше, если бы не воздушное прикрытие, организованное комфронта. Собрав воедино все истребители, что были в распоряжении фронта, Рокоссовский поднял их в воздух, приказав авиаторам закрыть небо над отступающими войсками.

Несмотря на численное превосходство противника, советские летчики смело вступали в бой, зачастую атакуя одной парой истребителей шестерых врагов. Иногда смельчакам удавалось обратить в бегство хваленых асов Геринга. Иногда погибали в неравной схватке с врагом, но при этом спасали от смерти, что грохотала с небес свинцовым дождем, десятки чужих жизней.

Несколько другим с большим знаком минус было положение у 47-й армии, в противниках у которой были танкисты и моторизованные егеря. Полностью уверенные, что русские останутся на своих позициях и будут драться за них до конца, танкисты генерала Апеля прозевали отход противника. Утром, когда немцы предприняли обходной маневр и в качестве пробного шара пустили вперед румын, выяснилось, что русские оставили свои траншеи и отступили на восток. Едва это стало известно, как немцы немедленно организовали погоню, бросив вслед за беглецами мотоциклистов из мотоциклетного батальона. Вслед за ними отправились бронетранспортеры с солдатами и легкие танки. Учитывая большое преимущество колесного транспорта перед простым пешеходом, преследование обещало быть интересным.

В отличие от соединений 51-й армии, имевшей такой прекрасный ориентир, как море, бойцы 47-й находились в худшем положении. Дороги, ведущие на восток, не были подготовлены к проходу большого количества войск в темное время суток. С учетом, что огонек горящей папиросы виден в ночи за многие сотни метров, светомаскировка была жесточайшей, и людям приходилось идти прямо через степь, не имея четких ориентиров в направлении движения. Заблудиться и оказаться черт знает где в подобной ситуации было проще пареной репы, но взводу под командованием старшины Лобанова немного повезло. Повезло в том плане, что среди солдат взвода был вчерашний школьник, хорошо знавший астрономию. В любую свободную минуту он мог с увлечением рассказывать своим товарищам о красоте ночного неба, о далеких звездах и планетах и даже пытался научить их различать созвездия. Именно это увлечение бывшего выпускника десятого класса и помогло взводу Лобанова отойти в нужном направлении.

Невзрачный, слегка сутуловатый и нескладный Звездочет, так его прозвали во взводе, разительно преобразился. Моментально почувствовав свою нужность для товарищей, он подтянулся, стал уверенным в себе и твердым голосом подавал Лобанову команды: «Товарищ старшина, надо взять левее!», «Товарищ старшина, следует держаться правее!»

Ничего не понимавший в рассыпанных по черному небу звездочках, Лобанов кряхтел, недовольно бурчал и постоянно переспрашивал Звездочета, верно ли он ведет взвод. Он опасался, что далеко не самый лучший солдат взвода заведет их совсем в другую сторону, но уверенный голос проводника на время рассеивал его сомнения.

– Вот хвост Малой Медведицы, вот ковш Большой, а вот Волопас – значит, нам нужно двигаться сюда, – авторитетно говорил Звездочет и шел вперед. За ним шли бойцы взвода Лобанова, затем взвод лейтенанта Терешкина и все остальные подразделения роты капитана Мамыкина.

Начиная отвод соединения 51-й армии, генерал Казаков прекрасно понимал, с какими трудностями он столкнется. В том, что Манштейн попытается не допустить отхода и обязательно ударит по направлению к Каменскому с целью создания «мешка», сомневаться не приходилось. Тактика немецких генералов была известна и хорошо просчитывалась.

Для противодействия планам врага Казаков приказал организовать на наиболее вероятных направлениях движения немецких танков заслоны. В них входили как противотанковые батареи с уцелевшими зенитными орудиями, так и простые взводы, усиленные расчетами с противотанковыми ружьями. Все они сооружались на заранее отмеченных рубежах и должны были если не остановить наступление врага, то хотя бы задержать на несколько часов ценою своей жизни. Такова была суровая правда тех дней, и все принимали её как должное.

В число так называемых усиленных взводов заслона, в качестве огневой поддержки, и влился взвод старшины Лобанова, правда, вопреки первичным планам начальства. После успешного выхода в пункт сбора войск после ночного перехода и двадцатиминутного отдыха взвод старшины продолжил движение, но уже в качестве боевого охранения главной группы.

Перед тем как двинуться вперед, Лобанов перед всем строем объявил Звездочету благодарность от лица командования за помощь при проведении ночного марш-броска. Сказанные слова командира очень обрадовали паренька. Он четко отрапортовал: «Служу Советскому Союзу!» – и с видом бывалого вояки встал в строй.

В этот день Звездочету ещё дважды пришлось отличиться. Первый раз случился, когда гордо именуемый взвод в составе восемнадцати человек столкнулся с группой немецких мотоциклистов-разведчиков. Тогда все произошло неожиданно. Многократно ожидаемая встреча с врагом произошла совсем не так, как то представляли себе солдаты. Измученные и уставшие от бесконечных переходов, они просто просмотрели приближение врага в лице двух немцев на мотоцикле с коляской, из которой ударила тугая пулеметная очередь.

В этот момент как никогда быстро стало ясно, кто чего стоит. Одни по пронзительному крику старшины «Ложись!» бросились на землю и, перехватив винтовку, стали целиться в мотоциклистов. Другие с истошными криками «Немцы! Немцы!» бросились в разные стороны. Звездочет был в числе тех, кто, рухнув на землю, не стал трусливо вжиматься в нее, а, упершись локтями в колкую и неровную поверхность степи, открыл огонь по врагу. За всю свою жизнь он первый раз стрелял, отчетливо видя перед собой лица немецких солдат. Ему очень хотелось попасть в сидящего в коляске пулеметчика, что лихо палил из своего МГ по распластавшемуся на земле взводу, но тот был как заговоренный.

Произведя три выстрела, Звездочет так и не достиг своей цели, но одна из выпущенных им пуль достигла большего результата. Она попала в бензобак мотоцикла, который ухнул с такой силой, что оба мотоциклиста отлетели в разные стороны. Это был очень важный момент в завязавшемся бою. Именно в этот момент к немецким разведчикам подъехали главные силы разведки в количестве ещё трех машин. Подкрепление было весьма существенным, но взрыв бензобака свел все на нет. В результате взрыва сидевший за рулем переднего мотоцикла водитель не справился с управлением и, наскочив на кочку, перевернулся. Сидевший в коляске стрелок вылетел прямо под автомат старшины Лобанова, а водитель оказался намертво прижат к земле.

Громкие крики придавленного водителя и истошные вопли горящих солдат из первого экипажа заставили думать оставшихся мотоциклистов о своем спасении, а не о продолжении боя. Под прикрытием двух пулеметов, они с горем пополам вытащили из-под мотоцикла несчастного водителя и, сбив пламя с другого, поспешили ретироваться.

Звуки боя привлекли внимание окапывавшегося неподалеку противотанкового заслона. С двумя противотанковыми ружьями заслон имел в своем составе всего двадцать четыре человека вместе с командиром, старшим лейтенантом Рапиным.

После огневого контакта с мотоциклистами, с учетом убитых и раненых, взвод Лобанова сократился до полноценного отделения и, по приказу Рапина, влился в состав заслона. В задачу заслона входило продержаться на занимаемом рубеже до вечера, после чего отступать в направлении Ленинска.

В столкновении с мотоциклистами Звездочет получил небольшое ранение. Вражеская пуля зацепила его правое плечо, и, желая спасти мальчишку от неминуемой смерти, старшина приказал Звездочету следовать в лазарет. Любой обрадовался бы такому приказу, но Звездочет был настоящим советским человеком, воспитанным на идеалах добра и братства. Поэтому он обратился к Рапину с просьбой остаться.

– Товарищ старший лейтенант, ранение-то легкое. Пуля только поцарапала руку, а стрелять я могу! – заверил он Рапина, и тот, глядя в честные мальчишечьи глаза, разрешил ему остаться. В предстоящем бою для него был дорог каждый солдат.

Направление, которое прикрывал этот заслон, относилось к второстепенным. Оно было удобно для проведения отвлекающего внимание удара или совершения обходного маневра. Последнее немцы и предприняли, столкнувшись с упорным сопротивлением под Авдеевкой. Грамотно расставленная артиллерия так ударили по рвущимся к Каменскому боевым порядкам 22-й дивизии, что они были вынуждены остановиться. Во время второй атаки на помощь защитникам Авдеевки прилетело четыре штурмовика, которые сорвали новую атаку немцев, и Апель стал искать обходные пути.

С этой целью он раздробил свой авангард на несколько моторизованных групп, что бросились проверять крепость советской обороны. Одна из таких групп и вышла на заслон Звездочета, когда солнце уже давно перевалило за полдень.

Два противотанковых ружья смогли быстро остановить наступление бронемашин и бронетранспортеров немцев, а идущую с ними пехоту положили на землю стрелки и автоматчики. Гораздо хуже дело обстояло с танками. Изделия чешских и немецких танковых мастеров были менее уязвимы для ружей Дегтярева, благодаря дополнительным стальным плитам, установленным на них.

Один танк ружейные расчеты все же смогли остановить перед позицией, а второму все-таки удалось прорваться. Передавив несколько человек в неглубоком, наспех вырытом окопе, германский «панцер» оказался в тылу заслона и стал разворачиваться, чтобы, двигаясь вдоль траншеи, уничтожить её защитников из пулемета или гусеницами.

Будучи раненым, Звездочет был отряжен в индивидуальную ячейку обороны. Она по своей сути была чем-то средним между ямкой и маленькой ложбинкой, которых в степи превеликое множество. Водитель танка не разглядел укрывшегося в ней мальчишку и потому подставил ему бок своей машины.

Выскочивший из ячейки Звездочет, не раздумывая, бросился к грозно грохочущей машине и бросил в моторное отделение танка гранату. Бросил неловко и торопливо, отчего осколки гранаты нещадно посекли его самого, но в тот момент это было неважно. Гораздо важнее было то, что изготовившийся к броску танк встал на полном ходу и из-под решетки мотора показался черный дым.

С каждой минутой он становился все больше и гуще, отчего люки танка раскрылись и из них спешно полезли немецкие танкисты. Ещё минуту назад они были способны решать вопрос жизни и смерти, а теперь сами стали легкой добычей для «трехлинеек» и СВТ.

После уничтожения танка атака немцев была благополучно отбита, и заслон погибшего в этом бою старшего лейтенанта смог выполнить поставленную перед ним задачу.

К сожалению, не все сражались так мужественно, как защитники Авдеевки или заслон Рапина. Были места в советской обороне, где немцам сопутствовал успех, и они смогли продвинуться вперед, но на их пути оказались другие Рапины, другие Звездочеты. Они не позволили противнику выйти к морю, оставив под контролем советских войск небольшой семикилометровый коридор. Через него, под покровом ночи, вышли основные силы двух армий, несмотря на обстрел со стороны немцев. Когда же, подтянув основные силы, танкисты Апеля двинулись вперед, они захватили территорию, но на ней не было советских войск.

Смело и отчаянно дрались воины 51-й и 47-й армий, но все их подвиги были поставлены под сомнение действиями танковой группы Гроддека. Получив чувствительный удар в результате налета советских штурмовиков, она тем не менее продолжала продвигаться на восток, не встречая сопротивления. Успешно громя разрозненные подразделения отступающей 44-й армии, утром 10 мая она была на подступах к Марфовке, южного фланга промежуточной линии отступления советских войск Марфовка – Ленинск – Семь Колодезей. Ей противостояли части 652-го стрелкового полка вместе с подразделениями 187-го отдельного истребительно-противотанкового дивизиона и минометным батальоном. Выведенные в результате передвижения, начатого комфронта, в тыл, они приказом Рокоссовского были определены на защиту Марфовки. Специально присланный командующим генерал Северцев проверил развернутую подполковником Бобковым оборону и остался ею доволен.

– Товарищ командующий, сил для обороны Марфовки хватает. Подразделения подполковника Бобкова постоянно усиливаются за счет отступающих соединений 44-й армии. Уверен, что сутки они смогут продержаться под натиском танков Гроддека, – рапортовал генерал Рокоссовскому, но на деле все оказалось не так гладко и хорошо, как оценивал это генерал Северцев.