Жена башмачника

Эдуардо помотал головой.

– Что, мама велела тебе лишний раз никого не беспокоить? – спросила сестра Тереза.

Эдуардо кивнул.

Сестра Тереза снова открыла металлический бак, достала еще один большой ломоть хлеба, намазала его маслом и протянула Эдуардо. Тот жадно принялся жевать.

– Мой брат сам ни о чем не попросит, – объяснил Чиро. – Можно ему тоже яйцо с сахаром? – Он повернулся к брату: – Тебе понравится.

Сестра улыбнулась, взяла еще одно яйцо, сахар, плеснула сливок и взбила все венчиком. Эдуардо смаковал каждую каплю яичного крема, пока чашка не опустела.

– Спасибо, сестра, – произнес он.

– А мы думали, что в монастыре будет ужасно. – Чиро поставил обе чашки в раковину.

– Если вы будете хорошо себя вести и молиться, вряд ли вас ждут неприятности.

В дверях кухни стояла сестра Доменика вместе с Катериной. Эдуардо ахнул и низко поклонился старой монахине. Чиро не понимал, почему брат боится всех и вся. Неужто он не видит, что сестра Доменика совсем не страшная? В своей накрахмаленной тиковой пелерине и черных юбках она вылитое мамино черно-белое пресс-папье из каррарского мрамора. Чиро вообще не боялся монашек. Эта еще и старенькая совсем, а большущий деревянный крест у нее на груди похож на огромный ключ.

– Я нашла двух способных молодых людей, которые помогут мне на кухне, – сказала сестра Тереза.

– Эдуардо будет помогать мне с бумагами, – ответила сестра Доменика, – а Чиро – работать в церкви. Мне нужен сильный мальчик, который сможет поднимать тяжести.

– А мне нужен сильный мальчик, чтобы делать сыр, – подмигнула сестра Тереза сестре Доменике.

– Я могу делать и то, и то, – гордо заявил Чиро.

Катерина положила руки ему на плечи:

– Мои сыновья будут делать все, что вы им велите, сестра.



Всего несколькими милями выше Вильминоре-ди-Скальве к горе сосулькой прилепилась деревушка. Здесь даже мертвых хоронили на горном склоне под защитой гранитной стены, увитой виноградом.

В Скильпарио не было ни главной площади, ни внушительной колоннады, ни фонтанов, ни статуй, как в Вильминоре-ди-Скальве, – только простые крепкие здания в альпийском стиле, с фасадами из деревянных балок и оштукатуренной глины, способные выдержать зимние холода. Штукатурка была выкрашена в лимонно-желтый, вишневый, сливовый цвет. Яркие дома украшали гору, будто причудливая черепица.

Деревня была шахтерской. Рядом залегали богатые пласты железной руды и барита. Добытую в шахтах руду везли телегами вниз, в Милан, на продажу. Все здесь работали на лежавшие внизу городки. А еще местный люд построил и обслуживал плотину, обуздавшую стремительную речку Во, сбегавшую с гор.

Фермы поставляли свежее мясо городским мясникам. У каждой семьи была коптильня, где изготавливали сосиски, салями, прошутто и окорока. Во время долгих зим жители гор поддерживали силы с помощью содержимого своих погребов, забитых бочками с каштанами, росшими здесь в изобилии. По осени эти плоды ковром покрывали горные тропы, будто гладкие коричневые камни. Кроме того, жители Скильпарио выживали благодаря яйцам из своих курятников, молоку и сливкам от своих коров. Они сбивали масло и делали сыр, а что не могли продать, съедали сами.

Горные леса высоко над деревней изобиловали боровиками и прочими грибами, в том числе и столь желанными трюфелями, – их собирали в конце лета и сбывали торговцам из Франции, которые продавали трюфели лучшим шеф-поварам в больших европейских городах. Детей учили охоте за трюфелями с малых лет, и они, с болтавшимися на талии полотняными сумками, прочесывали леса, ползая на четвереньках в поисках хрупких клубней, угнездившихся глубоко в земле у корней старых деревьев.

Скильпарио была одной из последних деревушек к северу, лежавших в тени Пиццо Камино, высочайшего альпийского пика, – снег на его вершине не таял даже летом. Забравшиеся так высоко в горы люди смотрели сверху вниз на движущиеся по долине облака, похожие на розетки безе.

С приходом весны лед на вершинах пониже таял, и они окрашивались в оттенки зеленого, по мере того как стланиковые сосны и кусты можжевельника выпускали молодые побеги. Долина, лежавшая внизу, в глубоком ущелье, пестрела желтыми лютиками. Деревенские женщины собирали лечебные травы: ромашку, успокаивающую нервы, одуванчики для очищения крови, хрупкую перечную мяту от болезней желудка и яснотку с золотистыми цветами – чтобы победить лихорадку. Одинокая лента дороги, звавшейся Пассо Персолана, соединяла Скильпарио с Вильминоре-ди-Скальве и убегала дальше вниз, к подножию гор, в Бергамо. Дорогу проложили в восемнадцатом столетии – обычный проселок для пеших путников. Со временем ее расширили, чтобы могла проехать карета, но только в теплую погоду, зимой путь был опасен.

Марко Раванелли знал каждый утес, каждый изгиб дороги, каждый природный каменный мостик, служивший убежищем в ненастье, каждую деревушку на пути, каждую ферму, речку и озеро – еще с тех пор, как мальчишкой сопровождал вверх и вниз по горам своего отца, возившего путешественников.

Марко, извозчик из Скильпарио, был худощав, невысок, с густыми черными усами, частично упрощавшими его красивые черты. Воткнув в лед две длинные палки, он прочно стоял на тропинке, соединявшей дом и сарай. Марко действовал осторожно, он не мог позволить себе упасть: сломанная нога или любое другое увечье были слишком большой роскошью. В свои тридцать три года Марко отвечал за жену и шестерых детей, младшая из которых, Стелла, только что родилась.

Энца, его старшая, шла за отцом, также втыкая в лед палки. Ей едва сравнялось десять, но она умела все, на что способна любая женщина вдвое ее старше, и, возможно, даже лучше многих из них – особенно шить. Маленькие пальчики двигались проворно и ловко, кладя мелкие, почти невидимые стежки как по линеечке. Мать считала этот ее талант истинным чудом, поскольку сама не умела шить так быстро и аккуратно. Энца не обрезала свои каштановые волосы, и блестящая тугая коса спускалась до талии. Лицом в форме сердечка она напоминала мать – круглые щеки, кожа цвета свежих сливок и идеально очерченные губы, настоящий «лук Купидона». Светло-карие глаза Энцы блестели точно янтарные пуговицы.

У старшей дочери в многодетной семье не бывает нормального детства.

Энца научилась запрягать лошадь, как только начала дотягиваться до повозки. Она знала, как приготовить из каштанов начинку для пирога или картофельное тесто для ньокки[5], как сбить масло, свернуть шею цыпленку, выстирать и заштопать белье. Вместо игр Энца шила. Ткань стоила дорого, так что она сама научилась красить хлопковый муслин, придумывая разноцветные узоры, а потом обшивала всю семью.

Когда наступало лето, Энца собирала малину и ежевику и делала краски из их сочной мякоти. Она плиссировала и мяла грубый хлопок, наносила краску на ткань и оставляла сохнуть на солнце, чтобы цвета закрепились. Простой хлопковый муслин расцветал под ее руками – сумеречно-лавандовым, нежно-розовым, графитово-синим. Потом яркое полотно украшалось орнаментами и вышивкой.

У Энцы не было кукол, но к чему они, когда на тебе забота о двух младенцах в люльках и о трех детях постарше – один ползает и еще двое ходят, – а все долгие зимние вечера заняты рукоделием и прочей работой?

В конюшне было холодно, так что Марко и Энца энергично принялись за уборку. Пока отец чистил Чипи, их общего любимца, Энца полировала скамью в двуколке. Та была меньше обычной повозки – места хватало лишь на двух пассажиров. Черная отделка подчеркивала изящество линий. Энца чистой тряпкой до блеска протерла сиденья.

Те, кто зарабатывает, оказывая услуги богатым, обязаны уделять внимание каждой детали. Краска должна быть покрыта лаком, позолота должна ослеплять, каждая латунная выемка, стык, заклепка – сиять. Общественное положение клиента отражается в этом блеске, наведенном тяжелым трудом его слуги. Вот за что платят богатые, вот чего они требуют. Марко учил дочь: все должно сверкать, включая лошадь.

Энца положила на пассажирское сиденье собственноручно сшитую полость из коричневой замши с подкладкой из прочного золотистого хлопка. Полость должна была согреть седока, платившего им деньги.

– Мне кажется, тебе не стоит ехать, папа.

– Это единственная работа, перепавшая за всю зиму.

– А что, если упряжь порвется?

– Не порвется.


– Что, если Чипи упадет?

– Поднимется.

Марко проверил рессоры двуколки. Затем взял масленку и начал смазывать пружины.

– Давай я. – Энца забрала у отца масленку и проскользнула под повозку, чтобы покрыть маслом механизм. Она очень старалась и сделала несколько лишних впрысков, чтобы двуколка преодолела внезапные повороты и ухабы на скользкой горной дороге, не опрокинувшись.

Марко помог ей выбраться из-под двуколки.

– Снег – худшее, что бывает в горах. Но когда я доберусь до Вильминоре-ди-Скальве, там будет пыльно. Скорей всего, снега нет до самого Бергамо.

– А как насчет дождя?

Марко улыбнулся:

– Хватит тебе беспокоиться обо мне и матери.

– Ну кто-то же должен!

– Энца!

– Прости, папа. Мукой мы запаслись до весны. Немного сахара тоже есть. Каштанов полно. Ты не обязан соглашаться на эту работу.

– А как насчет арендной платы?

– Синьор Ардуини может подождать. Деньги ему нужны, только чтобы покупать новые платья дочке. А у Марии их и без того хватает.

– Ты собираешься указывать первому богачу в деревне, как ему тратить деньги?

– Хорошо бы он у меня спросил. У меня есть что ему порассказать.

Марко изо всех сил старался удержаться от смеха.

– Я получу три лиры за то, что отвезу пассажира вниз.

– Три лиры!

– Вот именно! Только глупец откажется от трех лир.

– Можно я поеду с тобой? Если что-то случится, я смогу помочь.

– А кто поможет маме управиться с детьми?

– Баттиста!

– Ему всего девять, и он еще больший ребенок, чем Стелла.

– Он просто любит озорничать, папа.

– Это не то качество, которое пригодится в жизни.

– Элиана – хорошая помощница!

– Но силенок у нее маловато, – напомнил Марко.

– Зато она умная. А это что-то да значит.

– Да, но в тяжелой работе она матери не подсобит. Витторио и Альма совсем малыши, с ними хлопот много, а Стелла и вовсе младенец. Маме без тебя не обойтись.

– Хорошо. Я останусь. Как думаешь, долго тебя не будет?

– Путь вниз займет один день. Там я переночую, и нужен еще день, чтобы подняться обратно в горы.

– Два полных дня…

– За три лиры, – напомнил ей Марко.

Марко был честолюбив. Он вынашивал планы соорудить роскошную повозку с тремя скамьями, чтобы возить туристов. Те всегда жаждали тишины горного лета с его прохладными ночами и солнечными днями, любили плавать в чистейших альпийских озерах. Туристы ездили на воды в Бормио, принимали солнечные ванны на пляжах реки Брембо или грязевые – в Трескоре. Новая, современная коляска сможет отвозить туристов куда они пожелают! Марко представлял тент в широкую черно-белую полоску, латунные крепления… Белая шелковая бахрома с шариками по краю придавала бы особый шик. Джакомина с Энцей сшили бы бирюзовые вельветовые подушки для сидений…

Марко надеялся заработать достаточно денег, чтобы наконец выкупить у Ардуини старый каменный дом. Аренда обходилась дорого, но дом совсем рядом с конюшней Чипи, где стоит повозка и хранится все снаряжение. Раванелли не могли жить в конюшне. Им был нужен дом.

Синьор Ардуини старел – уже скоро вступит во владение его сын. Деревянный ящик, заполненный сложенными вдвое листами пергаментной бумаги с описанием земельных участков в Скильпарио, будет передан из рук в руки, и землей станет управлять следующее поколение Ардуини. Определенные признаки говорили Марко, что он должен серьезно подумать о покупке дома. Иногда, после того как Марко в очередной раз вносил плату, синьор Ардуини упрашивал выкупить дом до того, как его сын унаследует владения и возможная сделка отменится навсегда. Именно желание Ардуини продать дом побуждало Марко расширять свое дело. Нынешняя повозка не давала достаточно прибыли, чтобы скопить на такую покупку.