Жена башмачника
Часть 75 из 89 Информация о книге
Чиро лег на кровати, Эдуардо, как в детстве, устроился рядом на полу. И неважно, что они были уже не мальчиками, а зрелыми мужчинами. Близость, служившая им утешением, никуда не исчезла. – Эдуардо, что думаешь о маме? – Если она осознает, что сделала, то просто этого не выдержит. – Но она кажется такой разумной! – Она такая и есть. Так она пытается доказать нам, что сильная. – Мама даже не заплакала, когда смотрела на рисунок с папиного надгробия. – Она все еще на него сердится. – Это мы должны на нее сердиться. – Чиро, какой теперь в этом толк? – Я тосковал по ней. – Я тоже. Повзрослев, мы могли бы найти ее, но судьба распорядилась иначе, тебя отослали из страны, а я поступил в семинарию. Пойми, ее сердце словно оледенело. Чиро, она нуждается в любви. Как и все мы. Чиро кивнул. Теперь он понимал мать. Видимость, маска – вот что всегда помогало ей держаться. Внешне она разумная и сильная женщина, но что внутри… В соседней келье Катерина расчесывала волосы. По лицу ее текли больше не сдерживаемые слезы – она оплакивала потерянное за минувшие долгие годы. Она и вправду верила, что чужие люди вырастят сыновей лучше нее. Думала, что Церковь может все, а бедная вдова без связей – ничего. Расчесав волосы – сто размеренных движений, – Катерина спрятала щетку в саквояж. Этой ночью она не спала, не читала. Она мерила шагами келью в ожидании утра, которое непременно вразумит ее, что сказать мальчикам, которых она бросила. Катерина надеялась, что слова придут к ней, что она сумеет объяснить, почему оставила их в монастыре. Чиро взбил подушку, ноги укрыл одеялом. Он лежал на боку, как в юности, когда они с братом вели полночные беседы. – Ты сказал ей обо мне? – Ты должен сделать это сам. – Эдуардо, ты можешь поверить в мой диагноз? От этой войны одно зло, с ней не связано ничего хорошего. – Не говори так. Ты проявлял храбрость и стойкость. – Ну да, будь храбрым и стойким или сдохни. И потом, я застал лишь конец войны. Она, по сути, уже завершилась. У нас были еда, пулеметы, пушки, форма, танки – а у них не было ничего. Мы навалились на немцев, как пресс для выделки кожи. И ради чего? Я не знаю, ради чего я воевал. Себе я говорю, что ради сына. – Никто не знает, что Господь уготовил для нас. – В том-то и проблема, брат. Он обо мне вообще не думает. – Чиро не позволил брату возразить, продолжил: – Эдуардо, ты хороший человек. Какую бы шляпу ты ни надел, черную биретту[101] священника или шерстяную шапку фермера, в моих глазах ты лучше всех. Для меня важно не во что ты веришь, а кем ты являешься. Я всегда тобой восхищался. Ты порядочный, ты сильный, и это человеческие черты, к вере они не имеют отношения. Но не пытайся меня убедить, будто Бог знает о моем существовании. Эдуардо спорить не стал. С улыбкой он поднял руки в жесте, каким священники обычно благословляют паству. – Расскажи мне о сыне. – Он лучший на свете. Настоящий сын своей матери. Очень разумный. Женщины его точно не погубят. – А что со спортом? – Блестящие успехи. Он словно танцует. Но при этом так спокоен, даже в пылу борьбы. Тренеры хвалят. И знаешь, он всегда полон достоинства, даже в игре. – А Энца? Расскажи о моей сестре, как она? – Знаешь, зачем Энца хотела, чтобы я поехал в Италию? Она думала – когда придет час тьмы, я увижу наши можжевельники, астры и водопады. Но, закрывая глаза, я всегда вижу ее лицо. – Ты любишь ее по-настоящему. – Не знаю, почему она меня любит, но это так. – Чего ты боишься, Чиро? – Сейчас? – Сейчас, через несколько месяцев… – Когда придет смерть, – добавил Чиро буднично. – Когда наступит миг твоей смерти. – Ну, я боюсь, что не захочу уходить. Доктора намекнули, что меня ждут мучительные боли. Но Энца научилась управляться со шприцем, так что она мне поможет справиться. С болью я разберусь. Но что сказать Богу, если не хочешь умирать? Если я хочу вырастить сына, любить жену и дожить до старости? – Мне так жаль, Чиро. Я бы сделал это за тебя, если бы мог. – Знаю. – Чиро смахнул слезу. Он никогда не сомневался, что брат мог бы умереть за него. – Зато ты увидишь лицо Господа раньше меня. – Ага. Знаю, насколько сильно ты хотел бы меня опередить. Эдуардо рассмеялся: – Нет на свете справедливости. – И то правда. – Что я могу для тебя сделать? – Надеюсь, когда-нибудь ты покажешь моему сыну наши горы. Хочу, чтобы он узнал эти дороги, бродил по этим тропам, владел этими склонами, как когда-то мы. И надеюсь, ты поможешь ему обрести Бога, пусть его отец этого и не смог. – Ты знаешь Его, – сказал Эдуардо. – Ты знаешь Его, потому что ты Его часть. И всегда был. Даже когда изо всех сил пытался быть плохим, ты был хорошим. Ты сотворен из Божественного света. Я стал священником не потому, что во мне есть этот свет, а потому, что видел его в тебе. – И почему я не Папа? – спросил Чиро. Они смеялись, и смеялись, и смеялись, заражая смехом друг друга, совсем как в детстве, когда верили, что, пока они вместе, им все нипочем. Катерина слушала, как за стеной хохочут ее мальчики. И смех этот обволакивал ее так и не зажившее сердце. Чиро проснулся затемно и долго смотрел на спящего брата. Потом оделся и прошел на монастырскую кухню. Катерина была уже там, полностью одетая. Она налила Чиро кофе. – Доброе утро, мама. – Чиро поцеловал ее в щеку. – Как спал? – Как старый монастырский кот, – ответил Чиро. – Здесь так мирно! – До чего же хорошо быть вместе! Ты славный человек, Чиро. Я знаю, что говорю. И я восхищаюсь, каким ты стал. Они помолчали. – Расскажи мне об Энце. – Катерина поставила перед Чиро хлеб и масло. – Она красивая и сильная. Темные волосы, смуглая, как все девушки из Скильпарио. И очень честная. – Она любит красивые вещи? – Она сама создает красоту. Она редкая мастерица, шьет и из шерсти, и из шелка. И она хорошая мать… – Голос Чиро затих. – Я бы хотела, чтобы у Энцы было что-нибудь от меня. Когда умер ваш папа, я постепенно распродала все. Себе оставила лишь одну вещь, память о матери. Думала, что если у одного из моих сыновей родится дочь, то передам эту вещь ей. И по-моему, у меня есть дочь – твоя Энца. – Катерина достала из кармана бархатную коробочку и протянула ее Чиро. Он открыл коробочку. Внутри лежала голубая камея, которую он помнил с детства, мать ее никогда не снимала. – Она понравится Энце, мама. – Если бы я могла подарить ей наши горы, я бы так и поступила. Но у меня есть лишь это украшение. Энца ждала в гавани Нижнего Манхэттена, когда причалит пароход «Саратога». Смотрела, как по трапу спускаются пассажиры. Вот показался Чиро, красивый, высокий. Энца замахала руками. Чиро протолкался сквозь толпу и стиснул Энцу в объятиях. Они долго-долго целовались. По дороге к машине Колина Энца рассказала про малыша Генри, какой он милый, и что она покрасила детскую, сшила приданое и развлекала Лауру. В машине уже Чиро рассказывал – о родителях, о новом доме в Скильпарио, о том, что он солнечно-желтого цвета и стоит высоко на горе, ну точно бриллиант в короне. Рассказал об Эдуардо и матери, а потом достал из кармана бархатную коробочку. – От моей мамы, – сказал Чиро. – Она просила передать это женщине, которую я люблю. 7 Окно в небо Un Lucernario