Жизнь и другие смертельные номера

– Ничего, ничего, – сказал он в какой-то момент, отчего я заплакала еще горше.

– Извини, – шмыгнула я носом, когда снова обрела дар речи. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. Как Долорес? – Насколько нам с Полом было известно, отец уже два года встречался с Долорес, но упорно называл ее «приятельницей».

– О, с ней все в порядке. На той неделе мы ходили в кино, – сказал он. Я представила, как он сидит в своем крошечном, отделанном кедром, бунгало, смотрит матчи «Тайгерс» в городке, болеющем за «Ред Сокс», потом отправляется спать – один. Я жалела, что в последние годы так редко навещала отца, даже больше, чем о своем браке с Томом. Я была поглощена работой, попытками забеременеть и – что ни говори, все мои отговорки никуда не годились и теперь вообще ничего не значили. Может быть, я на месяц сокращу свое путешествие и побуду с ним подольше.

– Я собираюсь в Мексику, папа, – сказала я. Но не добавила, что ушла с работы и уже купила билет.

– В Мексику? Дорогая, тебе не кажется, что это неудачный выбор, ведь вы ездили туда вдвоем на медовый месяц.

Об этом я как-то не подумала, призналась я, водя рукой по прохладному покрытию стойки. Том утверждал, что белый стеатит слишком сильно отполирован и липнет к рукам, но это было чуть ли не единственное в квартире, что мне по-настоящему нравилось.

– Каждый раз при виде тако или сомбреро ты будешь вспоминать о Томе, – сказал папа. – Ничего, что я произношу его имя, или лучше не упоминать?

– Ничего. – Я представила, как Том плывет с аквалангом рядом со мной в Мексиканском заливе. Под нами только что проплыл гигантский скат-хвостокол, и Том, зная, что мне страшно, спокойно взял меня за руку и слегка потянул в знак того, что пора возвращаться на берег. Когда мы выбрались на сушу, он завернул меня в сухое полотенце и обнимал, пока мои зубы не перестали стучать. В этом весь Том: с ним я всегда чувствовала себя в тепле и безопасности. А теперь, когда это чувство безопасности было мне так необходимо, я его лишилась.

– Ну и хорошо, а то если бы я старался его не упоминать, я бы, наверное, только о нем и говорил. В любом случае, детка, почему бы тебе не поехать в другое место? На Гавайи, например. Нет, там слишком романтично, это нехорошо… х-мм.

– Я слушаю, папа, – напомнила я. У него была привычка разговаривать с самим собой, и с возрастом она усугублялась.

– Извини, дочура. О, знаю! Пуэрто-Рико. Поезжай в Пуэрто-Рико, – сказал он. – Один из лучших пляжей, на каком побывали мы с мамой, был на южной стороне богом забытого островка под названием Вьекес.

– Правда? – спросила я. Иногда такое случалось – он удивлял меня каким-нибудь рассказом о маме, которого я раньше не слышала, как будто ждал подходящего случая.

– Ага. Тогда там стоял морской флот и местные были не в восторге, но я читал в газете, что несколько лет назад власти оттуда убрались. Так или иначе, если ничего не изменилось, влюбленные парочки туда не ездят, и там потрясающе. Там была бухта, где вода по ночам светилась, и всюду бегали дикие лошади… мама говорила, что хотела бы побывать там еще раз.

– Хм, – сказала я. Светящаяся бухта казалась легким безумием, но я была заинтригована.

Он продолжал:

– Думаю, тебе бы там понравилось. Все говорят по-английски и по-испански, так что все просто, к тому же это территория США и не нужно менять деньги на песо или как их там… Хотя меня немного беспокоит, что ты едешь одна. Может быть, прихватишь Пола или свою подружку Джен? – Он имел в виду Джесс.

– Подумаю, пап. Спасибо за наводку.

– На здоровье. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, Либби Лу?

Я почувствовала, как слезы опять подступают к горлу.

– Пап, мне надо бежать, но скоро увидимся, хорошо?

– Очень на это надеюсь, дочура. Правда.

Даже сквозь слезы я почувствовала, что лучик надежды опять рядом. Ведь папа только что подал мне самую обнадеживающую идею с того момента, как я ткнула Тома вилкой. Мои дни сочтены, а я трачу время в городе, который называют родным мой типа бывший муж, мой несостоявшийся любовник и доктор, который сообщил мне худшую на свете весть. Но зачем здесь оставаться? И не останусь – ведь на свете есть место, где говорят по-испански, не нужен паспорт и имеется сулящий утешение пляж, да и лететь совсем недалеко. Конечно, отказавшись от поездки в Мексику, я потеряю деньги, но это меня в данный момент не волновало. На тот свет деньги не заберешь.

Да, я поеду на этот самый остров Вьекес и выясню, почему он так понравился маме. Поеду прямо сейчас.

Том поймал меня почти на пути в аэропорт.

– Куда это ты намылилась, Либби? – сказал он, возникнув на лестничной клетке перед дверью.

Я по привычке улыбнулась, но потом более сообразительные нейроны в моем мозгу щелкнули, и я вспомнила, что этот человек мне больше не союзник, скорее враг.

– Пожар! – завопила я, потому что где-то прочитала, что это самый быстрый способ получить помощь, если на тебя напали.

– Нет, ты не побежишь, – сказал он, хотя и отступил назад. Вероятно, он опасался, и справедливо, что я обвиню его в незаконном проникновении в жилище, а потом достану из кармана очередной предмет кухонного обихода.

– Как бы не так, – ответила я, пытаясь улизнуть. С двумя большими чемоданами, притороченными к моей особе, это было не так просто.

Поняв, что мой уход неизбежен, Том рванулся вперед и схватил меня за руку. Я вырвала руку, отчего больший из чемоданов перевесил. Должна с прискорбием сообщить, что моя рука продолжала крепко цепляться за его ручку, так что я покатилась – бум-бум-бум – по лестнице животом вниз; синтетический ковер цеплялся к моему шраму, как клейкая лента. Я заскрипела зубами, стараясь не закричать от боли. Вместе с чемоданом я приземлилась на первом этаже, перед входом в квартиры.

Один из соседей по имени Билл, а может быть, Уилл, высунул голову в дверь, вероятно, чтобы выяснить, кто это устроил такую шумиху в восемь утра. «Привет! – сказал он. Потом глянул вниз и увидел меня. – О-ох! Вы в порядке?»

Краем глаза я увидела, что Том уже рядом.

– На помощь! – крикнула я. – Бывший муж хочет меня убить!

– Прекрати, Либби, – сказал Том; несмотря ни на что, он все-таки дал себе труд прихватить мой второй чемодан.

Я с усилием поднялась. Живот ужасно жгло, и я была почти уверена, что шов наполовину разошелся, но нужно было учиться привыкать к боли. Возможно, в магазине «Брукстоун» в аэропорту продаются диски с программами самовнушения.

– Позвать кого-нибудь? – спросил Билл-или-Уилл, взглянув на Тома, который уже стоял рядом со мной.

– Только если я снова закричу, – ответила я. Повернулась к Тому и широко открыла рот, приподняв уголки губ в жуткой клоунской ухмылке.


Сосед скрылся в квартире, но я была уверена, что он торчит прямо за дверью, ожидая, во что выльется супружеская свара – в комедию или трагедию.

– Либби, – предостерегающе сказал Том. – Пожалуйста, перестань. Я просто хочу с тобой поговорить. Хочу, чтобы ты знала: это не твоя вина. Судя по твоему поведению, ты в этом не уверена. Думаю, тебе нужно сходить к психологу.

– Моя вина? – сказала я. – Моя? Это когда же ты решил, будто я думаю, что ты пошел по мужикам из-за меня?

– А мы не можем обсудить это в другом месте? У нас дома, например? – Похоже, он окончательно вышел из себя.

– Видишь ли, какая штука, – сказала я. Живот болел не на шутку, и трудно было отделить боль от злости на Тома. – Ты настаиваешь на том, чтобы поговорить, хотя я определенно не желаю разговаривать. Ты отправляешь меня к мозгоправу. У тебя мания контроля, Том, и ты считаешь, что и сейчас, когда ты разрушил наш брак, ты можешь контролировать ситуацию, ведь та жалкая жизнь, которую мы с тобой вели, была твоим личным кукольным спектаклем. Так вот, Джим Хенсон, у меня хорошая новость: представление окончено. Мои реакции – это мое личное дело. Мое! – взвизгнула я как мои племяннички. – Не твое.

Похоже, он удивился не меньше, чем когда я ткнула его вилкой.

– Извини, Либби. Я сказал, что тебе нужно показаться доктору, только потому что хотел помочь. Тебе правда надо. Ты сама не своя.

– Та Либби, которую ты знал, умерла, Том, – сказала я. – И кстати, я сменила замки. Пока я не вернусь и не найму адвоката, тебе нужно найти жилье.

Я подхватила багаж и со слоновьей грацией поволокла его из входной двери на тротуар, к бордюру. Потом засунула два пальца в рот и свистнула, подзывая такси, которое заказала, чтобы ехать в аэропорт О’Хара. Меня ждал остаток моей жизни, и я не собиралась опаздывать.





11




Мать моя жемчужница! Выпивка – потрясающая штука. Хотя я не была вполне уверена, что мне понравится, я чувствовала, что она может пригодиться на пути к моему Создателю. Так исторически сложилось, что у меня не было никаких чувств к алкоголю, ни положительных, ни отрицательных, но, если не считать случайной кружки пива или бокала шампанского на праздник, я старалась избегать его, потому что отец Тома был алкоголиком, причем не из веселых и общительных. Даже при виде легкого опьянения Тому становилось не по себе.

Но теперь его чувства меня не волновали и, узнав, что мне нужно как-то скоротать два часа перед полетом, я решилась на шаг, совершенно не характерный для прежней Либби: зашла в бар аэропорта, уселась и попросила бармена принести мне то, что предпочел бы сам, если бы смешивал коктейль для себя. (Задним числом понимаю, что это было не очень умно: щеки бармена в паутине капилляров говорили о том, что большую часть жизни он провел, поглощая напитки повышенной горючести.)

– Грязный мартини, – сказал он, с шиком наливая содержимое серебристого шейкера в обманчиво маленький коктейльный бокал. Я не знала, как себя вести, и, хотя вкус у мартини был горький и лекарственный, решила пить его так, будто с каждым глотком он становился вкуснее. Что оказалось истинной правдой.

Через пять минут напиток закончился, и я заказала еще один, который пила уже медленнее, потому что комната начала слегка кружиться. Джин, как выяснилось, действовал мягче, чем снотворные пилюли Тома (их я тоже захватила с собой на всякий случай). С другой стороны, я понимала, что если прикончу второй бокал, то едва ли с достоинством дойду до стойки регистрации, так что я оставила половину мутноватой темной жидкости в бокале и пошла гулять по терминалу.

Некоторые думают, что международный аэропорт О’Хара и есть тот самый ад, который описывал Данте, но, по-моему, здесь неплохо. Хорошие книжные магазины, приличная еда, и хотя временами и попадается скандалящий пассажир, в основном проходящие мимо люди отстраненно приветливы на среднезападный манер. К тому же здесь есть «Брукстоун» – его я обнаружила примерно в четырех с половиной милях от нужных мне ворот. В магазине не было и следа дисков с программами самовнушения, но, к великому сожалению продавщицы, я не сочла нужным приобретать запись океанского шума: ведь утром я буду на пляже. Так что я плюхнулась в массажное кресло и попыталась восстановить в желудке действие гремучей смеси бармена.

Едва закрыв глаза, я услышала, как кто-то проверещал мое имя:

– Либби? Либби Росс Миллер, это ты?

Нет, скорее всего это не я, подумала я, глубже вдавливаясь в кожаную обивку и опираясь ногами об пол в отчаянной попытке повернуть кресло. Увы, оно твердо стояло на полу, так что пришлось открыть глаза и удостовериться в том, что я уже знала. Странно, не правда ли: человек может сбросить тонну веса, изменить форму носа, сделать еще кучу вещей, чтобы его было трудно узнать в людном помещении, но стоит ему произнести одно слово, как вы тут же его опознаете. И хотя я лет пятнадцать не видела Максайн Гейнс, достаточно было услышать первый слог моего имени, чтобы понять, кто зовет меня из-за нагромождения массажной мебели.

Она кинулась ко мне, и я неохотно встала ей навстречу.

– Либби, ОМГ! Это просто чума – наткнуться на тебя после стольких лет! – визжала она.

Хотя я доверяла многим людям, которые этого не заслуживали, те, что вместо нормальных слов говорили аббревиатурами, не вызывали у меня симпатии.

– Чума, – согласилась я.

Мы с Максайн были подружками в старших классах, вероятно, потому, что мало кто, кроме меня, мог терпеть ее непогрешимость: на фоне ее сверхуспешной праведности любая монашка показалась бы правонарушительницей, которую лишь один-другой неверный шаг отделяет от колонии. Я не расстроилась, когда наше общение с Максайн оборвалось после того, как она уехала в колледж «там, на востоке», как она застенчиво и упорно именовала Принстон, хотя несколько лет назад я приняла ее запрос «в друзья» в основном потому, что не понимала особого, туманного, часто пассивно-агрессивного механизма дружбы в соцсетях.

– А я о тебе как раз думала! Ты по-прежнему в Чикаго?

– Вообще-то нет, – сказала я. – Сейчас я вроде как зависла между континентами.

– Вау! Здесь я думала, что жить в Нью-Йорке – это что-то захватывающее. Кстати, до сих пор жду, что случайно встречу Пола. Я ведь живу буквально в двух кварталах от него и от ресторана «Чарли» в Верхнем Вест-Сайде, – судя по ее тону, как она ни гордилась своим дипломом Лиги плюща и статусом жительницы Нью-Йорка, гораздо больше ее впечатляло то, что партнер моего брата оказался звездой криминальных псевдодокументальных фильмов на сетевом телевидении.

Максайн уставилась на мой палец, где должно было быть обручальное кольцо, в то время как я лишь мельком взглянула на торчащий на ее руке помолвочный булыжник, который я уже видела на фото онлайн.

– Вижу, вы с Томом уже не вместе, – сказала она, состроив недовольную гримасу. – Ты-то в порядке?

Я натянуто улыбнулась.

– В лучшем виде. Люди меняются. – В это я не верила, но очень хотела поверить, учитывая мои обстоятельства; правда, это мало объясняло, почему мой брак отправился путем стегозавров.

– Правда? – сказала она, округляя свои без того мультяшно-круглые глаза.

– Да, – заверила я.

Ее полуулыбка так и сочилась жалостью.

– Ну. Раз ты говоришь…