Жизнь в лесу. Поледний герой Америки

Юстас взял ружье и вернулся к коню. Хобо по-прежнему стоял на том же месте. Он поочередно смотрел на свою ногу и на Юстаса, пытаясь понять, что же произошло.

– Прости меня, Хобо, – сказал Юстас. – Я очень тебя люблю.

И выстрелил коню в голову.

Хобо рухнул на землю, и Юстас упал рядом. Рыдая, он обнимал коня за шею, пока тот умирал, и говорил о хороших временах, которые у них были, и о том, какой он всегда был смелый и как он благодарен ему. Как такое могло произойти? Ведь они уже почти дошли до загона…

Позднее в тот день – это было тяжелее всего – Юстас вернулся к Хобо, чтобы отрезать у него хвост и гриву. В последующие годы эти волосы будут иметь для него большое значение. Если когда-нибудь он заведет новую лошадь, достойную лошадь, то возьмет волоски из гривы и хвоста Хобо и вплетет их в уздечку для новой лошади, так отдавая дань уважения любимцу. Но сделать первый надрез, потревожить тело друга ножом… это было почти невыполнимо. Юстас плакал, и ему казалось, что груз его горя способен был повалить все деревья в лесу.

Он оставил Хобо там, где тот упал, на растерзание стервятникам. Он знал, что индейцы считают грифа священным сосудом, посредником, при помощи которого дух попадает с земли на небо. Поэтому и оставил Хобо там, где птицы могли бы его найти. И даже теперь, когда Юстас работает в поле и видит парящих в вышине стервятников, он поднимает голову и говорит «привет» – ведь он знает, что Хобо теперь живет на небесах.



С наступлением весны Юстас вернулся к тому месту, где пал его друг, и осмотрел его кости. Он хотел собрать перья, оставленные там грифами, и отнести их в священное место. Но не одни лишь духовные причины привели к останкам коня Юстаса – теперь, когда сломанная кость была очищена от плоти, он хотел как следует ее осмотреть. У него было подозрение, что Хобо сломал бы ногу рано или поздно. Он часто размышлял о том, что Хобо, который в свое время участвовал в скачках, возможно, получил травму, которая и положила конец его карьере; так он достался фермеру из Техаса, и именно поэтому тот готов был продать его по приемлемой цене. Возможно, трещина в кости была у Хобо в течение многих лет, это всегда было его слабое место, и кость сломалась бы рано или поздно.

И действительно, когда Юстас осмотрел побелевшие кости животного, он убедился, что его подозрения оправдались: у Хобо была старая травма. Этот момент, когда Юстас встал на колени и оглядел кости пытливым взглядом, очень важен – он показывает, как даже в минуты горя Юстас Конвей всегда ищет логическое объяснение тому, что произошло. Жизнь продолжается, и даже в скорби всегда содержится урок. Нельзя застревать на месте, и нельзя прекращать сбор информации.

Именно эта неспособность оставаться на месте заставила Юстаса Конвея всего через два года после окончания приключений Беспредельных ездоков предпринять второе, не менее безумное и амбициозное конное путешествие. Потому что всегда нужно стремиться расширить границы возможного, тщательно изучить свое поведение, принять вызов, дойти до предела своих возможностей, чтобы его преодолеть.

Разумеется, маршрут Юстас выбрал другой. Зачем повторяться? – решил он. На этот раз все должно было быть немного иначе. Покорив континент в седле, Юстас решил запрячь лошадей в маленькую повозку и пересечь Великие североамериканские равнины с быстротой молнии, преодолев расстояние в двести пятьдесят миль и проехав через Небраску и Южную и Северную Дакоту до самой Канады, а оттуда направиться в Манитобу, Альберту и к реке Саскачеван, а домой вернуться через Монтану и Вайоминг. Он просчитал, что на весь путь уйдет шестьдесят дней. И на этот раз нашел себе другого попутчика. С ним отправилась его новая подруга. Недавно он позволил себе впервые влюбиться после катастрофического разрыва с Карлой. Прошло несколько лет, но он был готов к новым отношениям. Он был так взволнован из-за новой любви, что вскоре после знакомства с девушкой позвонил мне, чтобы всё о ней рассказать.

– Что за девушка? – спросила я.

– Красивая, умная, добрая и молодая. Наполовину мексиканка. Ты такой чудесной кожи в жизни не видела.

– А как зовут девушку?

– Пейшенс.

– Ну ничего себе![62]

Пейшенс Харрисон было двадцать три года, и она работала школьной учительницей. Несмотря на юный возраст, она была достаточно вынослива, чтобы совершить задуманное Юстасом путешествие. Пейшенс была очень спортивной и прежде возглавляла как капитан команду по хоккею на траве, а еще была отчаянной – исколесила всю Африку, а там условия были тяжелее канадских. Юстас был от Пейшенс без ума.

Он любил ее за ум, добродушный нрав и смелость. Когда она впервые приехала на Черепаший остров, Юстас повез ее кататься на телеге. Он спросил, не хочет ли она поуправлять, и Пейшенс без колебаний взяла у него поводья. В ней было столько задора! «Вот девчонка для меня», – подумал Юстас. А вскоре и вовсе потерял голову – когда увидел видеозапись, как Пейшенс играет в хоккей за студенческую команду. Одна из противниц сильно ударила ее клюшкой, и Пейшенс упала, корчась от боли. У нее было сломано запястье. Но вдруг она встала и попыталась догнать соперницу, хотя рука у нее повисла вдоль тела. Потом снова упала, мучаясь от боли. Но опять поднялась и сделала еще одну попытку, буквально протащила себя по полю, скрипя зубами и отказываясь сдаваться. Юстасу Конвею эта запись показалась самой сексуальной в мире, круче, чем порно.

А еще он влюбился в Пейшенс за красоту. Она была очаровательна. Юстас Конвей всегда завязывал отношения только с красавицами, но Пейшенс, по его словам, была его идеалом.

«Можете представить, – говорил он, – что значит быть вместе с идеальной, в твоем представлении, женщиной? Пейшенс родом из Мексики, и у нее темная кожа, темные глаза и белоснежные зубы – самое красивое сочетание в мире. Когда я с ней рядом, меня всегда к ней тянет. Я все в ней боготворю: ладони, тело, губы, уши, блеск ее волос – каждую ее клеточку».

Он признался ей в любви с типичным для него пылом.

«Твоя красота – как радуга в моих глазах, – писал он в одном из первых писем к Пейшенс. – Моя любовь – как солнце в душе. За сотней бабочек лечу с тобой к свободе. Плодородные дожди надежды орошают мои мечты о нашем будущем. Моя страсть так сильна, что способна выбить тебя из колеи».

Насчет последнего он оказался прав. Пейшенс Харрисон была очарована Юстасом и его романтическим образом жизни, однако с самого начала прохладно относилась к его чрезмерно пылким ухаживаниям. Ему понадобилось немало стараний, чтобы она проявила хоть какую-то нежность к нему наедине, однако на людях она никогда не оказывала ему никаких знаков внимания, даже не соглашалась держаться за руки, когда на них смотрели. Его страсть определенно выбивала ее из колеи; когда он пристально заглядывал ей в глаза, она с трудом удерживалась, чтобы смущенно не отвести взгляд. Ей ужасно не нравилось, когда он называл ее малышкой, и с каждым днем всё больше раздражало, что он так зациклен на ее внешности. «Не мог бы ты хоть иногда говорить, что я умная, талантливая, что со мной интересно общаться, а не твердить постоянно, какая я красивая?» – жаловалась она.

На что Юстас отвечал: «У тебя самые умные и блестящие черные волосы в мире. Ни у кого больше нет таких талантливых глаз и улыбки. Что до твоего тела, с ним мне было бы очень интересно пообщаться».

Большинству людей они не казались идеальной парой. Пейшенс была современной девушкой до мозга костей; она всегда держала парней на расстоянии и оберегала свою независимость. (Она так держалась за свою обособленность, что один из бывших прозвал ее Пруденс[63].) Юстас, как обычно, мечтал о феерическом союзе на грани совершенства, и ее холодность его задевала. Мало того, Пейшенс вовсе не горела желанием бросить свою прежнюю жизнь и переехать на Черепаший остров навсегда в качестве Первой леди. Но главное, что ее останавливало, призналась она позже, было заявление Юстаса еще в начале их знакомства: он сказал, что хочет иметь от нее не менее тринадцати детей.

Именно так: тринадцать.

Я не могла не спросить об этом Юстаса. На самом деле я, конечно, сказала: «Пожалуйста, скажи, что ты этого не говорил».

И знаете, что он ответил? «Еще каких-то сто лет назад ни одну женщину этим было не испугать!»

Вы даже не представляете, как меня разочаровал его ответ. Помимо очевидного факта, что мы живем не сто лет назад, в нем было столько всего неправильного, что я даже не знаю, с чего начать. Уж кто-то, а Юстас Конвей, истинный знаток истории и антропологии, должен был знать, что даже сто лет назад американки в среднем рожали всего троих детей за всю жизнь. Женщины уже тогда пользовались противозачаточными средствами, и уже тогда началось публичное обсуждение того факта, что большое число детей в семье не лучшим образом влияет на экономическое и социальное положение женщины. Одним словом, чтобы отыскать свою мечту – женщину, которая радостно согласилась бы рожать до бесконечности, – Юстасу пришлось бы отправиться гораздо дальше, чем на столетие назад.

И даже тогда были некоторые моменты. Взять хотя бы жену Дэниэла Буна, дородную мисс Ребекку Бун. Ребекка вышла замуж в семнадцать и тут же взяла на воспитание двух сирот покойного брата Буна. Затем родила десять детей на фронтире (все выжили), усыновила шестерых детей овдовевшего брата, оставшихся без матери, а кроме того, помогала своим четырем дочерям, у которых было в общей сложности тридцать три отпрыска.

Большую часть своей взрослой жизни Ребекка Бун прожила в форте. Зимой она и ее дети голодали. Ее сыновей калечили и убивали индейцы, дочерей похищали. В середине своей замужней жизни Ребекка перевезла всю семью в уютный и безопасный родной поселок в Северной Каролине, пока Дэниэл пытался основать новую колонию в Кентукки. Это были два чудесных года. Когда Дэниэл вернулся за ней, она отказалась возвращаться с ним в густые леса. Он настаивал – она сопротивлялась. Историки сообщают, что их брак грозил разрушиться. Но Ребекка была верной женой и в конце концов последовала за мужем в леса. Но всё это ей страшно надоело. Миссионер, проезжавший через поселок Бунов в 1780-х годах, вспоминает, как встретил Ребекку и сидел с этой «кроткой душой» у входа в ее тесную хижину. Ребекка плакала и рассказывала ему о своих проблемах и трудностях, жалуясь на «несчастье и страх в сердце».

Так что Юстас был прав лишь отчасти. Женщины из первопроходцев рожали по много детей. Вопрос в том, нравилось ли это женщинам? Любили ли они всех этих детей? Было ли их решение завести их добровольным? Я почему-то не могу представить, как сорокалетняя Ребекка Бун, живущая в лесной чаще, запрыгала от радости, узнав, что беременна в десятый раз. Я также не могу представить, чтобы Пейшенс Харрисон, недавняя выпускница колледжа Дьюка, студентка-отличница и отважная путешественница, разомлела от восторга, узнав, что Юстас Конвей мечтает иметь от нее тринадцать детей.

И ее ничуть не успокоило, когда Юстас сообщил, что тринадцать – это всего лишь мечта, а он много о чем мечтает и вовсе не ждет, что всё это сбудется. Что готов даже не заводить детей вовсе, если ей так хочется, или они могли бы усыновить ребенка, или обсудить любые другие варианты. Более того, он хотел знать, видела ли Пейшенс хоть раз народ, который действительно любил бы детей и ценил их? Например, амишей или гватемальских майя? Может, она передумала бы, если, как Юстас, увидела своими глазами, насколько легко и счастливо многочисленные семьи составляют большое сообщество, – это воодушевляющее зрелище. И всё же эта цифра так и отдавалась в голове у Пейшенс, как эхо звона гигантского церковного колокола:

Тринадцать! Тринадцать! Тринадцать!

К тому же это была не единственная проблема. Пейшенс была осторожна и холодна с Юстасом. Но он всё равно ее любил. Списывал ее нерешительность на возраст и надеялся, что со временем они постепенно сблизятся и страсть разгорится. Возможно, общее приключение будет этому способствовать. И после путешествия на запряженной лошадьми повозке всё наладится.



В этот раз Юстас намеревался установить для себя и лошадей гораздо более высокую планку выносливости, чем даже в путешествии Беспредельных ездоков. Он знал, что лошади могут ехать намного быстрее, когда тянут повозку, а не несут всадников, и хотел узнать предел этой скорости. У него была легкая и быстроходная повозка, а не тяжелая крестьянская телега, и он использовал гладкую нейлоновую упряжь, которая была гораздо лучше кожаной сбруи.

Он был зациклен на том, чтобы лошади не везли лишней поклажи. Проверял каждую вещь, которую Пейшенс хотела взять с собой – чтобы никакие излишества вроде запасных носков не заставляли животных напрягаться сверх меры. Как-то раз Пейшенс заехала в магазин в Северной Дакоте и купила банку маринованных огурчиков, чтобы перекусить в пути. Знаете, какой разнос Юстас ей после этого устроил? «Стекло, рассол, огурцы – всю эту тяжесть мои лошади будут тащить на себе весь день!» – ворчал он и не отстал от Пейшенс, пока та не съела все огурчики до последнего. Что касается лошадей, особенно в таком трудном путешествии, он всегда был внимателен и бдителен. Вдали от ветеринаров, загоняя животных до предела, он знал, что «каждый шаг лошадей, каждый прием пищи, вода, которую они пили, любая царапина, легкая хромота, любая мелочь, цвет мочи, частота испражнений, даже едва заметное движение ухом» – всё это имело огромную важность.


В этот раз скорость стала для Юстаса еще большим пунктиком, чем во время путешествия Беспредельных ездоков. Он был так одержим тем, чтобы не потратить ни одной лишней секунды, что, увидев ворота, передавал поводья Пейшенс, спрыгивал с повозки и бежал вперед, чтобы их открыть. Затем закрывал и бежал во всю прыть, догоняя телегу. Он даже не останавливал повозку, чтобы справить нужду – просто спрыгивал и делал свои дела в кустах, пока лошади бежали рысью, а потом их нагонял.

Юстас и Пейшенс так наловчились менять лошадям подковы (в пути им пришлось менять их более пятидесяти раз), что делали это быстрее, чем команда техников меняет шины на гоночной трассе. Пейшенс подавала инструменты, а Юстас быстро и безупречно подковывал лошадь. Как Юстас вспоминал потом, они гнали по равнинам «быстрее, чем тень облака по примятой траве». В пути почти не останавливались. Юстас напечатал листовки, точнее будет сказать, пресс-релизы, с информацией о путешествии, и когда люди засыпали неизбежными вопросами его и Пейшенс, они раздавали листовки и гнали дальше. Не отдыхали совсем. В Канаде хозяева ранчо пригласили их погостить пару дней и принять участие в ежегодном загоне и клеймении скота. Пейшенс хотелось остаться, но Юстас сказал: «В жизни еще будет сколько угодно этих загонов и клеймений, а вот шанс установить мировой рекорд скорости, преодолев две с половиной тысячи миль за пятьдесят шесть дней, у нас один».

Безусловно, с точки зрения мастерства управления лошадьми, организации и безопасности это путешествие было идеальным. Но оно окончательно разрушило отношения Юстаса и Пейшенс, и без того непрочные. Они спали по четыре часа в сутки, а оставшееся время гнали по прериям, замерзшие и утомленные. Погода была суровая. То ветер семьдесят миль в час, то ледяной дождь. От холода у них немели руки, и в конце дня они не могли ни распрячь лошадь, ни расстегнуть пряжку на ремне. Питались ужасно или вообще голодали.

Конечно, были в этом путешествии и незабываемые моменты. Великолепные пейзажи. Несколько дней Юстас и Пейшенс ехали по ничейной земле – никому не принадлежавшей территорией между Канадой и США, – и это было потрясающе. Им казалось, будто они находятся в месте, не обозначенном ни на одной карте. Когда дождь и мокрый снег ослабевали, они читали друг другу вслух романы Кормака Маккарти[64]. Это тоже было здорово. По дороге они встретили множество добрых людей, и Юстасу нравилось смотреть, как Пейшенс очаровывает их со свойственным ей обаянием и изяществом. Ему нравилось, что она так легко располагает к себе незнакомых людей, которые влюбляются в нее с первого взгляда и тут же предлагают им приют, еду, помощь в уходе за лошадьми. А то, как они оба ладили с животными, было просто невероятно. Но сильнее всего его впечатляла закалка Пейшенс: она ни разу не пожаловалась на физические тяготы и долгие часы в пути.

«А это было легче всего», – призналась она мне позже.

Труднее всего было ехать целыми днями и не говорить ни о чем, кроме лошадей. Спали Юстас и Пейшенс раздельно. Ни физического контакта, ни разговоров.

«Физическая усталость и боль никогда не вызывали у меня слезы, – рассказывает Пейшенс. – Но к концу пути я постоянно плакала из-за наших отношений. Они были хуже некуда».

Одним словом, они совершили героическое путешествие, но результат его, увы, напоминал проницательное наблюдение Урсулы Ле Гунн: «Обратная сторона геройства нередко выглядит плачевно – об этом, как никто, знают женщины и слуги».

Пейшенс терпеть не могла, что Юстас постоянно пытается над ней доминировать. «Я всегда была оторвой, – говорит она. – Мужчины меня боялись, потому что я такая сильная. До встречи с ним я была уверенной в себе современной женщиной. Но он постепенно раздавил меня и начисто лишил силы воли. И с Юстасом всегда так: его цели и жизнь просто засасывают тебя, и ты забываешь, кем являешься на самом деле. Рядом с ним я просто исчезла. Часто бывало, что местные репортеры просили разрешения прокатиться с нами, и вот он ехал в повозке с газетчиком, а я тем временем следовала за ними в машине. Он очаровывал каждого из них и болтал целый день без умолку, но когда на следующий день в повозку садилась я и ехала рядом двадцать часов, все эти двадцать часов он молчал. Только отдавал приказы и указывал мне, что делать».

«Разумеется, я отдавал приказы, – даже не пытается возразить Юстас. – Ведь в этой поездке я был главным, потому что только я знал, что делать. У меня был опыт и умение работы с животными и выживания в условиях длительного путешествия. Я спасал ее жизнь, спасал свою жизнь и жизнь наших лошадей две тысячи раз, а она не заметила и полутора тысяч из них. Я так и не дождался от нее уважения за это. С каждым днем она становилась всё более угрюмой и вела себя как ребенок. Она не имела ни малейшего представления о том, каких усилий нам стоило выжить в этих прериях. У нас была цель – установить мировой рекорд скорости. Если я берусь за такое дело, это значит, что я намерен добиться своего с вероятностью сто процентов, и она должна уважать мой опыт, а не обижаться, как дитя малое, на то, что я пытаюсь ей руководить».

Когда я предположила, что, возможно, стоило остановиться на день, просто посидеть на лугу и обсудить их проблемы, он заявил: «Это не входило в мой план. Тогда мы не добились бы цели».

Позднее Пейшенс жаловалась (как и Джадсон после путешествия Беспредельных ездоков), что в пути Юстас вел себя точно так же, как его отец. Она провела достаточно времени с его родителями, чтобы прийти в ужас от того, с каким презрением и как деспотично Юстас-старший обращается с женой. Теперь Пейшенс видела, что Юстас-младший точно так же и с ней обращается. Он тоже был тираном, тоже был перфекционистом и тоже отказывался учитывать чьи-либо потребности, кроме своих собственных. Перед глазами Пейшенс и Джадсона в этих конных путешествиях Юстас предстал не только абсолютно невыносимым, но и жалким. Человека, который в буквальном смысле добирается до края земли, но при этом не может избежать банального повторения ошибок отца, можно только пожалеть.

Но я уверена, что Юстас не повторял ошибок отца, а всего лишь отдавал им дань, в который раз пытаясь доказать, что он чего-то стоит, что он храбр и рассудителен и может чего-то добиться. Все его отважные поступки и невообразимые рекорды имели лишь одну цель – доказать это. Как бы Юстас ни хотел полюбить Пейшенс и Джадсона, он не мог поставить их потребности на первое место, когда на кону стояла – ни много ни мало – возможность наконец привлечь внимание отца. Старая печальная история любви, оставшаяся, увы, неразрешенной, все еще не давала ему покоя. Несмотря на все достижения сына, Юстас-старший так и не сказал ему ни одного доброго слова и ни разу не дал понять, что он его поддерживает. Что еще должен был сделать Юстас-младший, чтобы наконец доказать Юстасу-старшему, что его сын – не жалкий и несчастный идиот и неудачник? Может, установить мировой рекорд скоростного путешествия верхом?

Может, установить два рекорда?

Обвинить Юстаса в том, что он ведет себя в точности как отец, – значит нанести ему смертельную обиду. «Если я когда-нибудь относился к людям так же, как этот человек обращался со мной, – говорит он, – тогда дайте мне пистолет, я суну его в рот и вышибу себе мозги». Безусловно, Юстас куда более самокритичен и менее самоуверен, чем его отец, – и он глубоко переживал, что причинил людям столько страданий (особенно во время этих долгих путешествий). Он знает о своих проблемах, видит повторяющиеся ошибки и пытается их исправить. Но не всегда понимает как. Он достаточно хорошо знает себя, чтобы понять: он «травмирован» (его собственное определение), но вот только не знает, как залечить эту травму. Понимает, что растерялся и по какой-то причине не смог наладить контакт с Пейшенс Харрисон, который дал бы их отношениям шанс развиваться. Возможно, дело было в том, что она была совсем юной, а может, в его беспощадном стремлении к совершенству; может быть, эти две слабости сложились в одну разрушительную комбинацию. Но как бы то ни было, путешествие обернулось катастрофой.

«Наверное, нам следовало больше сосредоточиться на отношениях, а не на конечной цели, – говорит он. – Но мне иногда казалось, что эта цель – единственное, что у нас есть общего. Не знаю, как лучше было бы поступить. Я плохо разбираюсь в таких вещах. Тогда я просто надеялся, что потом всё наладится само собой».

Но «потом» не случилось. Точнее, случилось, но не совсем. Еще год после путешествия они кое-как поддерживали отношения, а потом Пейшенс устроилась тренером хоккейной команды в Буне и постепенно прекратила все контакты с Юстасом и Черепашьим островом. И ни одно из многочисленных пылких писем Юстаса на пятнадцать страниц («Прости, что я не умел выразить себя, свои чувства, цели так, чтобы ты поняла… молю Бога, чтобы наступил тот день, когда ты станешь достаточно сильной и готовой принять глубокие чувства, которые я к тебе испытываю») не смогло ее вернуть.

У Пейшенс кончилось терпение.

Больше всего в этой ситуации Юстаса убивало то, что Пейшенс его не понимала. Не понимала, как сильно он ее любит. Не понимала, что у него много шрамов и эмоциональных ограничений. Не понимала его цели. Не понимала, как ему нужна ее любовь. И сколько любви он готов ей отдать. Как для него важно видеть, что она ему доверяет. Она ничего не понимала.

Именно осознание того, что его никто не ценит, не понимает, не верит в его идеалы, и довело Юстаса до полного эмоционального краха. После того, как всё детство он страдал от нападок отца, говорившего ему, что он ненормальный, никчемный и ни на что не годный, – как мог он теперь иметь что-то общее с человеком (особенно с женщиной, которая якобы в него влюблена), который не верит в него и не доверяет его авторитету? Знакомая ситуация, не так ли? И если женщина, которую он любит, не понимает его – как можно рассчитывать на понимание всех остальных? Где в таком случае ему искать признания и сочувствия? В чьих объятиях? В чьих глазах? С каждой минутой Юстас всё больше убеждался в том, что никто никогда по-настоящему его не поймет и этому страшному одиночеству суждено стать его постоянным спутником. В этом мире он изгнанник с рождения, такая уж у него судьба.

«Я чувствую себя Иши», – говорил он.

История об Иши с детства не давала Юстасу покоя. Иши был калифорнийским индейцем; его народ, столетиями населявший каньоны вокруг Лос-Анджелеса, вел примитивный образ жизни, как в каменном веке. В конце девятнадцатого века народ Иши был истреблен в результате геноцида по мере того, как белый человек продвигался все глубже и глубже в каньоны в поисках золота и пригодных для возделывания земель. К началу столетия антропологи уже не сомневались, что калифорнийских индейцев больше не осталось.

Всё изменилось 29 августа 1911 года. В тот день, когда эпоха железных дорог и телефона была уже в самом разгаре, в долину Оровилля, Калифорния, где жили фермеры, спустился Иши, физически здоровый индеец лет пятидесяти. Он был голый и сжег свои волосы, что являлось символическим жестом траура. С детства он прятался в каньонах с сестрой и бабушкой, но обе женщины умерли, и он, вне себя от горя и одиночества, предпринял долгое путешествие пешком, готовясь перейти «в мир иной». В мире ином он и очутился. Человек каменного века оказался в самом сердце современной индустриальной Америки. Ученые и этнографы несколько недель бились над тем, кто же такой Иши, и пытались выяснить, на каком языке с ним общаться. Разумеется, для них это был бесценный кладезь антропологической информации. Он обучил их своему языку, мифам и охотничьим методам (включая технику стрельбы из лука, прежде встречавшуюся лишь в Монголии). В конце концов антропологи, которые изучали Иши, поселили его в своем музее и устроили на работу уборщиком.

«И этот человек, – потрясенно сказал Юстас, – с его невероятными способностями по выживанию среди дикой природы, целый день подметал пол».

Иши также делал наконечники для стрел для посетителей музея, которые приходили посмотреть на него как на живой экспонат раз в неделю. Он научился говорить по-английски, полюбил носить брюки, ходил на водевили, ездил на поездах и через десять лет умер от туберкулеза.

«Богом клянусь, иногда я чувствую себя Иши, – признался Юстас. – Не похожий ни на одного другого человека на земле, последний из своего рода, вне пространства и времени. Я просто пытаюсь донести свою мысль. Хоть чему-то научить людей. Но постоянно сталкиваюсь с непониманием».

В своих конных походах Юстас постоянно испытывал на себе этот дефицит понимания. Однажды он встретил ребят, защитников окружающей среды и вегетарианцев, которые очень расстроились, увидев, что он носит шкуры и охотится, чтобы добыть себе пропитание. Разговорившись с ними, он достиг той точки, когда ему уже не хватило сил объяснять, насколько вреднее для окружающей среды их одежда из синтетического волокна, ведь она произведена из неперерабатываемого материала на фабриках, которые загрязняют природу и растрачивают естественные ресурсы. Или что они даже не знают, откуда берется их еда; или как Земля страдает от производства и пластиковой упаковки. А ведь были и защитники прав животных, выступавшие против жестокого обращения с лошадьми, которых Юстас, по их мнению, слишком утомлял.

«Среди них были люди, чьи лошади разжирели и не ели ничего, кроме картошки, – вспоминает Юстас. – Прежде они никогда не видели лошадей в хорошей физической форме – до того, как увидели моих. Да, мои лошади худые, жилистые, подтянутые, быстроходные животные, которые всю свою жизнь путешествовали и трудились. Атлеты, рожденные для долгих дней в пути. Ведь лошади для этого и созданы. Никто не заботится о них лучше, чем я. А тут какие-то люди говорят: «Что же вы своих лошадок так плохо кормите!», – и я просто бесился от этого. Хотелось ответить: «Послушайте, ребята, если бы ваши разленившиеся кобылки, которые только и делают, что торчат на дурацком лугу, ели бы столько же, сколько мои лошади, они бы лопнули!» Мои лошади худые, потому что у них всё сжигается!»

Но больше всего его расстроило то, что случилось в городе Жиллетт, штат Вайоминг. Юстас, Пейшенс и лошади только что проехали 51 милю. Привязав повозку к перилам у входа в пыльный бар, словно сошедший с декораций фильма о Диком Западе, они зашли внутрь, чтобы съесть по бургеру.

На пути из города к ним подъехал старый ковбой и взглянул на лучшего скакуна Юстаса, его верного морганского коня Хэсти, который только что поел, напился воды и отдыхал опустив голову. Ковбой сказал: «Да этот конь еле ноги волочит. Я всю жизнь с лошадьми, и ты уж мне поверь: этот конек одной ногой уже в могиле. Выпряг бы ты его и бросил».

Юстас ничего не ответил. Не сказал ковбою о том, что Хэсти за свою жизнь проскакал несколько тысяч миль. Что после забега рысью на четырнадцать миль его пульс равнялся 45 ударам в минуту – а это меньше, чем у большинства лошадей в состоянии покоя. У него даже дыхание не учащалось. Не сказал Юстас и о том, что в последующие восемь дней Хэсти предстоит пробежать почти 450 миль. И что он, Юстас Конвей, не откажется от этого коня и за миллион долларов.

«Хэсти был обычным гнедым конем, – рассказывал мне Юстас. – Гнедой, с черным хвостом и гривой. Выглядел он как самый обычный конь, но был настоящим героем. Люди понятия не имели, что за конь перед ними. Ковбой сказал, что Хэсти был одной ногой в могиле, а я тебе скажу так: живее этого коня мир не видал. На нашу долю выпало столько приключений, сколько тому ковбою даже не снилось, и мы понимали друг друга. Подбадривали друг друга, двигались быстро и оставляли позади много миль, и Хэсти это любил. Говорю тебе, этот конь сам не догадывается, на что способен. А я никогда не встречал никого, кроме него, кто понимал бы, что это значит».



В Кентукки есть парень, которого считают главным мировым экспертом по конным походам на длинные дистанции (ну должен же быть в мире хоть один такой эксперт). Его зовут Кьючаллан О’Рейли, и ему принадлежит самая большая в мире коллекция книг о приключениях в седле. Сам он совершил пять эпических конных походов по Центральной Азии, в том числе путешествие в Гималаи, где один из его коней погиб и был съеден туземцами.

«Юстас Конвей – человек, которого нельзя воспринимать вне контекста, – говорит Кьючаллан О’Рейли и так и делает. – Я знаю, о чем говорю, и поверьте уж мне: этот парень – настоящий спец. Ведь сколько людей у нас в стране держат лошадей – несколько сотен тысяч, так? А кто из них отъезжал на своих лошадках хоть на пятьдесят миль от конюшни? Да никто. Потому что жуть как страшно оказаться там, в большом мире, на лошади и без всяких гарантий безопасности. Я-то знаю.

Понимаете, в чем дело: расстояние, которое проехал Юстас, само по себе не так уж примечательно. Я знаю одну парочку, которая восемнадцать тысяч миль верхом отмахала. Пару лет назад один детина из Мэна проехал четырнадцать тысяч миль. Так что пересечь континент – не такое уж большое дело. Удивительно другое – что Юстас сделал это за сто три дня. Это просто невероятно. За последние двадцать пять лет, а может, и больше никому не удавалось проехать столько миль верхом за такой короткий срок. И то, что до этого Юстас никогда толком не занимался верховой ездой, тоже потрясающе. Его навыки по выживанию среди дикой природы, смелость и ум помогли ему осуществить это путешествие практически без сучка без задоринки. А его эпопея с повозками? Вот так взять и научиться управлять повозкой в минимальные сроки? Это просто в голове не укладывается. Немногие могут сравняться с ним в мастерстве наездника – лишь те, кто всю жизнь занимался только этим, и ничем больше. Да и то, прежде чем отправиться в долгий путь, эти люди проводят двухгодичные исследования, привлекают спонсоров и берут с собой личных ветеринаров и кучу денег. И все равно делают множество ошибок, которых Юстас избежал».

По словам Кьючаллана О’Рейли, чтобы в совершенстве овладеть навыками конных путешествий на длинные дистанции, человеку требуются смелость и упорство, а еще он непременно должен быть романтиком. Юстасу этих всех трех качеств не занимать. И есть у него кое-что еще. Своего рода сверхъестественный дар. Для Кьючаллана О’Рейли путешествие Юстаса Конвея через всю Америку за 103 дня было сравнимо с тем, как если бы крестьянский мальчик из Айовы безо всякой подготовки вдруг принял участие в скачках и проскакал милю за четыре минуты. Нельзя просто взять и сделать это. А Юстас смог.