Зимний сон Малинки

— Что не быть мне с ним счастливой.

— Глупости!

Но глупости или нет, а настроение подруги меня расстроило. Всегда позитивная Феечка уж точно заслуживала счастья, но я ее понимала. И жалела. И вообще будь моя воля, я бы ей такого жениха нагадала, чтобы оценил и на руках носил, не веря собственной удаче! Неужели провидению так сложно это устроить?

Поговорив с Наташкой, приняла душ и отправилась спать. Долго лежала в тишине, смотрела в окно и думала. Сначала о Феякиной и Жорике, потом о себе, а там мысли и до Гордеева дошли.

Интересно, где он сейчас? Один ли? И почему меня это беспокоит, когда я и думать о нем не должна? Но память быстро выдала цепочкой все воспоминания без цензуры. Все, что произошло с нами в отеле, заставив тихонько простонать в темноте от прозвучавшего эхом Димкиного «Хочу», ощущая жар собственного тела.

Нет, лучше сон. Так легче верить, что не во мне дело. Не в том остром желании, которое не проходит, мучая меня каждую ночь.

«Спокойной ночи, Малина»

«Ты, наверное, уже спишь»

«Не могу не думать о тебе»

«Прости, я тебя забросаю сообщениями, но я пытаюсь справиться…»

Ответила прежде, чем позволила себе опомниться, как только прочла.

«Я тоже думаю…» — и даже троеточие в конце поставила, как приглашение.

Господи, что я делаю?! Неужели все понимаю?!

«Ты дома?»

«Да»

«Дети?»

«Спят»

«Маша?»

«Да»

Звонок в домофон прозвучал подозрительно быстро, как будто он ждал этого «да». А за ним раздался и тихий стук.





Глава 32




Я открыла дверь, на пороге стоял Гордеев. Как всегда хмуро-мрачный и красивый. Пальто расстегнуто, на плечах и в волосах снежинки… Увидев меня, шагнул в квартиру и, не успела я охнуть, как сгреб в охапку и прижал к стене.

— Не могу, Машка! Везде ты! Одна ты! Снишься, кажешься! Повсюду тебя вижу. Тебя!

Наши губы встретились, а руки впились друг в друга.

Гордеев, как обезумел — целовал жадно, сминая халат. Стащил его с меня, и прижал к себе всем телом, упиваясь запахом моих волос.

— Машка! Маша… Ты!

Во мне тоже бушевало сумасшедшее пламя, раскаляющее желание до предела. Отзывающееся вспышками на каждое прикосновение, на аромат морозного тепла, окутавший нас. На мужской стон, который я поймала ртом, когда пальцы Димки нашли и сжали мою грудь.

Я вспомнила слова Феечки и не стала ничего спрашивать и выяснять. Какая разница откуда он пришел и где был. Зачем мне знать, что будет завтра? Радоваться встрече, так радоваться. Пить мгновения, так до дна. Оказавшись вдруг под его руками в одной ночной рубашке, только и сказала:

— Дима, разденься!

— Да, сейчас…

Какая к фигам вешалка? Аккуратист Гордеев сбросил пальто прямо на пол, а за ним и тонкий джемпер слетел. И снова припал ко мне уже горячим телом. Да так припал, что захватило дух и зашлось сердце. Целуя шею и сминая грудь, зашептал:

— Не могу, Малина, дурею от твоего запаха. От тебя. Хочу тебя, слышишь! Хочу!

Какой разговорчивый, кто бы мог подумать. Но я и сама сходила с ума, гладя ладонями широкие плечи. Ощущая, как они, налитые силой, перекатываются под пальцами — гладкие и крепкие.

— Да! Только тихо. Дети спят.


— Маша…

— Дима… Сюда!

Надеюсь, соседи не слышали, что мы вытворяли на кухонном столе — я закрыла дверь. И в ванной, лишаясь стыда. И в постели — Гордеев не ушел, мы все не могли расстаться. Мало, нам было мало, и моя спальня услышала наши громкие дыхания и тихие слова.

Я лежала на спине, Гордеев, нависнув сверху, целовал мое плечо и все, что ниже. Его ладонь по-хозяйски скользнула под ягодицы, вторая пробралась между ног, сильные руки подняли меня и поставили в, хм, интересную позицию.

— Димка, — я ахнула, почувствовав, как во мне зажегся огонь. — Ты что собрался делать?

— То, что мы с тобой делали, сладкая моя. Только немного с другого ракурса.

— Я… Что? О-ох…

Ого. А достоинство у Гордеева такое же гордое, как и он сам. Во всяком случае, у меня ток пробегал, от того, что я чувствовала. И закрывались глаза от того, как его чувствовала.

— Малина, ты меня с ума сведешь…

Я? Вот не сказала бы. Это он меня точно с ума сведет и наша неутомимость.

Пальцы сжали простыню, а спина прогнулась.

И почему мне нравится, как звучит его голос? Как грудь греет спину, а бедра вжимаются в мои. Как губы ласково целуют шею под затылком, отмечают горячими прикосновениями линию позвоночника, а рука по-мужски смело гладит живот, спускаясь ниже…

— Какой у тебя мягкий живот, Маша. Люблю его.

— Ж-живот? — от толчков прерывалось дыхание, но я все равно удивленно хмыкнула. — Ты серьезно?

— Да, — не стал юлить Гордеев. — А ты что во мне любишь? — Он склонился, провел ладонью по моей шее и выдохнул в ухо: — Ну хоть что-нибудь, Малина, тебе во мне нравится? Возможно, — хрипло и многозначительно шепнул: — Он?

Он мне нравился, да еще как, но я не готова была признаться в этом даже под покровом ночи.

— Хоть что-нибудь, да, — легко улыбнулась, — очень нравится.

— Что, скажи?! — как-то слишком серьезно спросил, Димка, крепче меня обняв. Но тут же, опомнившись, нежно куснул плечо. — М-м, Малина?

От поцелуев горела кожа, от подкатившего удовольствия я готова была урчать. Женщина во мне мягко качнула бедрами навстречу ласкающему ее мужчине и прошептала с выдохом:

— Не скажу. Не пытайся выпытать.

Гордеев задохнулся, но только на длинный миг. Перевернул меня на спину и накрыл собой. Поймав губы, поцеловал так глубоко, что закружилась голова. Отпустил, дав вдохнуть воздух, и прижал к себе, теперь целуя висок.

— Машка, ты безумно вкусная. От тебя не оторваться. Скажи, что мне сделать, чтобы ты призналась? Хочу знать.

— Зачем?

— Считай, что для меня это важно.

— А разве тебе не говорили? Другие?

Димка замер, затем привстал на локте и заглянул в мое лицо. И пусть было темно, но я увидела блеск в его глазах.

— Ну, чего молчишь? — протянула руку и погладила темную голову. Провела большим пальцем по щеке, совсем как он в офисе, запоминая ощущения. Не удержавшись, погладила губы. Красивые они у него, нежные и умелые, но разве об этом скажешь?

— Маша, я не хочу говорить о других. Не с тобой. — Ну вот, снова стал серьезным.

— А я не спрашиваю тебя, я просто не хочу повторяться. Вдруг ты у всех интересуешься? А ответ я и так знаю. Говорили.

Я сама привстала и сама поцеловала его в губы. Увлекла за собой, опустившись на подушку. В эту холодную ночь лежать под Гордеевым было уютно, и тяжесть совсем не мешала.

Мне на самом деле было все равно, в чем ему признавались другие. Я не хотела этого знать. Как не хотела думать о том, был ли он с ними таким же неистовым, как со мной. Говорил ли те же слова, брал ли с таким же желанием. Сейчас он принадлежал мне, и я хотела продлить этот момент.

— Нет, не у всех, Маша.

Шепот защекотал губы, и я тихонько рассмеялась. Игриво толкнув парня в плечи, опрокинула его на подушку и опустилась ему на грудь. Димка тут же накрыл меня одеялом. Погладил спину, а я поцеловала его в подбородок.

— Какой ты упрямый, Гордеев. Совсем, как в школе, — удивилась. — Ладно, — сдалась, глядя на него. — Улыбнись, тогда скажу. Ты всегда такой серьезный, Дмитрий Александрович, а так нельзя. Я люблю, когда ты улыбаешься…

Ну вот, расплылся в улыбке — умеет же.

— Еще!

— Мне нравятся твои глаза. Они у тебя, как темный смерч: никогда не знаешь, что от них ожидать. Нравится, как ты пахнешь, словно в тебе живут две стихии — холод и огонь. Нравится, как произносишь мое имя. А еще…

— Что?